Василий ПУХАЛЬСКИЙ. «Жизнь свою прожил не напрасно…» (продолжение)
Мы ходили на диверсии, громили гарнизоны, брали языков, контролировали подъездные пути. Под нашим контролем была шоссейная дорога, связывающая Смоленск с Витебском. На ней мы ставили в основном противотанковые мины, а на просёлках — ещё и противопехотные.
Фашисты от этого ещё больше зверели и в итоге решили всех нас, находящихся в Сосновом Бору, уничтожить. Что немцы решили окружить Бор, мы не знали. Я в это время со своим разведвзводом находился в отряде Погорелова. В Бору, недалеко от нас, стоял отряд Шмырёва. Надо отметить, что все четыре отряда бригады были очень мобильными, мы часто меняли места дислокации, чтобы сбить врага с толку. А тут — то ли мы что-то упустили, то ли фашист оказался хитрее, но однажды утром наблюдатели доложили командиру, что противоположный берег от большого Шелбовского леса возле деревни Курино немцы заняли танками и связь с бригадой потеряна. Как раз возле этой деревни мы всегда переправлялись на лодках.
Командир отряда выслушал и сказал: «Ничего, ребята, мы и не в таких переплётах бывали, а это — так, ерунда!». В общем, не придал значения. Перед обедом того же дня к нам поступили сведения агентурной разведки: 22 августа немцы идут экспедицией на Шелбовский лес и в первую очередь берут в кольцо Сосновый Бор. Операцию планируют начать в восемь утра. Идти будут в четыре цепи: две — немцы, а две — полицаи и власовцы. Всего в операции принимают участие шесть тысяч человек.
Все эти данные через связных нам передавала подпольщица, которая работала переводчицей у коменданта города Витебска.
Командиры обоих отрядов собрались на совет, позвав всех своих ротных и взводных, объяснили обстановку и приказали: на каждый автомат иметь не менее 500 патронов, на каждую винтовку — 300 патронов, продуктов питания — на сутки.
Мы откопали тайники с боеприпасами и пополнили боекомплект. В нашем отряде было три коровы. Зарезали их, мясо сварили и разделили между бойцами. Вечером этого же дня отправили связного в штаб бригады с донесением. Разведчикам пришлось переправляться через Двину выше Курино под прикрытием пулемётного огня. Переправлялись они вплавь, и дальнейшая их судьба была нам неизвестна.
Всю ночь с 21 на 22 августа немцы нас обстреливали из танковых пушек, а над лесом не переставая кружили «рамы». Костров мы не разводили, чтобы себя не демаскировать, а утром в 8:00 заняли оборону. Посреди Бора ещё в довоенное время на всю длину была вырыта глубокая дренажная канава, по которой мы и заняли оборону обоими отрядами в одну цепь и хорошо замаскировались сосновыми ветками. Через связных установили сообщение. Я со своей ротой залёг с левой стороны от штаба отряда, а вторая рота занимала оборону с правой стороны.
Денёк с утра выдался тихим и жарким. У каждого из нас было по фляжке воды, но этого оказалось мало. На часах 10:00, а немцев всё нет. Кто-то уже начал высказываться, что, возможно, всё — дезинформация, но минут через десять прибежали наблюдатели и сообщили, что немцы идут.
Все притихли, по цепи передали приказ командира — без сигнала не стрелять. Мы лежали молча, напряжённо всматриваясь во впередилежащее мелколесье, где всё просматривалось как на ладони. Все взмокли от пота, а тем, кто был в немецком обмундировании, было ещё хуже, потому что оно было суконным и не пропускало воздуха. Мы лежали в цепи, с левой стороны — мой связной Андрей Кутько, а с правой — Александр Николенко. До войны он был кадровым офицером в звании старшего лейтенанта. Потом он, как и я, попал в плен, но вывезти в Германию его не успели, ему удалось бежать из лагеря военнопленных.
Прямо за нами лежали бойцы хозяйственного взвода, почти все — пожилого возраста.. В хозвзводе был пленный немец, которого взяли при налёте на гарнизон. Он оказался ружейником. Мы не смогли отправить его в тыл, потому что не прилетел самолёт. Немец жил у нас уже неделю. Он немного говорил и понимал по-русски. Командиру сказал, что независимо от того, будем мы его охранять или нет, он от нас бежать не собирается. Рассказал, что своих солдат, бывших у нас в плену и потом сбежавших, немцы всё равно расстреливают, опасаясь «коммунистической заразы» и шпионажа, а в Германии у него уже никого не осталось — семья погибла при налёте английской авиации. Командир отряда поручил охрану этого немца пожилому партизану из хозвзвода.
В половине одиннадцатого показалась цепь. Они шли медленно и молча, держа автоматы в руках. Автоматы и каски блестели на солнце. Воротники расстёгнуты, а рукава закатаны по локоть. За первой цепью на некотором расстоянии шла вторая, а за ней — третья. Четвёртой пока не обнаруживалось. Мы смотрели на них в бинокль. Они шли с самодовольными рожами и, как позже оказалось, были пьяны. Нас, всего состава из двух отрядов, было чуть более двух тысяч человек, но мы имели преимущество — они шли, а мы их уже ждали. Мы были дома, защищая свою Отчизну, а они были незваные.
Первая цепь подошла вплотную к канаве и некоторые из немцев уже пытались перепрыгнуть через неё, но в это время раздался выстрел командирского пистолета. Это было сигналом для всех, и мы начали стрелять из пулемётов, автоматов и винтовок. Первую цепь мы расстреляли в упор. Живых не осталось никого. Вторая цепь, шедшая на расстоянии двадцати шагов, поредела вполовину, а третьей цепи удалось залечь, но мы с таким остервенением поднялись и заорали своё русское «Ура!», что оставшиеся в живых из второй и третьей цепи стали отходить. Многие бежали, побросав оружие.
В первой цепи были немцы, во второй — власовцы и полицаи, в третьей — опять немцы. Когда мы поднялись в атаку, наш пленный немец выхватил у своего охранника винтовку и тоже стал стрелять по убегавшим власовцам. Стрелял он метко и, каждый раз, попав в цель, считал: «Айн... цвай… драй...» Дед-охранник вначале испугался, что тот его убьёт, потом, увидев, как немец бьёт предателей, бежал за ним вслед и приговаривал: «Молодец, так их! Молодец, так их!».
Из третьей цепи тоже мало ушло живых, но когда мы выдвинулись на опушку леса, по нашей цепи из-за кустов ударили пулемёты, а с деревьев — снайперы-кукушки. Мы сразу же залегли.
Попытка прижать нас к земле завершилась нашими криками «Вперёд! Ура!», мы поднялись в атаку и продолжали продвигаться на опушку леса. Андрей и Сашка шли рядом со мной. Вдруг откуда-то с сосны застрочил автомат и очередь прошла рядом с Сашкой. Он моментально отреагировал, поднял свой автомат и очередью снял стрелка. Им оказался власовец. Тот вскрикнул и упал с сосны, а у Сашки в этот момент правая рука повисла, как плеть, прошитая очередью, и автомат повис у него на шее.
Мы продолжали продвигаться, а я оглянулся на Сашку и увидел у него в руке гранату. Согнувшись, он что-то ворожил над ней, а потом, бросив её на землю, упал сверху. Я быстро сообразил, в чём дело, подскочив к нему и, схватив за ногу, рванул с такой силой, что он отлетел в сторону метра на три (до сих пор не могу понять, откуда у меня взялось столько силы). Я тоже резко упал, и тут прогремел взрыв.
К нашему с Сашкой счастью, мы с ним не пострадали, а шедший вслед за нами пленный немец-оружейник упал замертво. Сашка сказал мне с укоризной: «Не надо было меня спасать, я ж теперь не вояка, а быть обузой не хочу». А я ему ответил: «Ну и дурак же ты, Сашка!». Потом подозвал санитара и, поручив ему Сашку, пошёл вперёд.
Власовцы, побросав оружие, группами стали подниматься с поднятыми руками и кричать: «Товарищи! Мы в вас не стреляли, мы стреляли поверху», но у нас было много убитых и раненых и брать в плен изменников-власовцев мы не собирались. Наши оба отряда к этому времени потеряли убитыми и ранеными больше ста человек. Мы вышли на опушку леса. За Бором было чистое поле, по которому удирали наши враги. Мы били по ним из винтовок и пулемётов, из автоматов их было уже не достать.
Выйдя из леса, мы приободрились и вздохнули чистым воздухом. В лесу во время боя от порохового дыма было нечем дышать.
На опушке мы заняли оборону. Невдалеке от Бора, метрах в шестистах, находилась пуща. Это очень густой лес, прорезанный несколькими просеками по направлению к Западной Двине. Между Бором и пущей было чистое поле без единого кустика, с глубоким яром посередине. Мы понаблюдали за этим промежутком, ничего подозрительного не заметили и решили перейти в пущу. От отряда отделилась небольшая группа и пошла напрямую, через яр, а весь отряд пошёл по-над Бором, к началу яра. В яру была засада. Они нас заметили и открыли огонь, но не рассчитали. Расстояние было большим, и пули нас не достали, а ту группу, которая пошла напрямки, в яру не заметили. Партизаны достигли яра, спустились и с тыла открыли огонь по засаде.
В яр мы ворвались часа в четыре дня. Всех мучила жажда, а воды не было. Ни капли. И даже фляг не было, они остались в лесу. Во время боя об этом никто не думал. Так мы с немцами перекрыли друг другу дорогу. Мы задыхались от жары и жажды, а немцы панически боялись на ночь оставаться в лесу. Перед заходом солнца они стали небольшими группами отползать из своей засады в сторону пущи, но наши снайперы не дали уйти ни одному из них. Уже в сумерках последняя группа немцев, около сотни, бросилась наутёк, отстреливаясь на ходу. Мы из пулемётов начали их косить, и ни один фашист не ушёл.
В пущу мы пришли уже в полной темноте и сразу же расположились на отдых. Когда-то, ещё задолго до этого, мы выкопали здесь четыре колодца и накрыли их дощатыми крышками. Два колодца были в расположении отряда Шмырёва, а два — в нашем. Наш командир распределил колодцы между ротами. Возле одного поставил меня, а возле другого — политрука роты и приказал выдать каждому бойцу по одной крышке (от фляжки) воды. Командирам рот было приказано следить за порядком, чтобы не было подходов по два-три раза.
Уровень воды в колодцах был чуть ниже края земли, и мы принялись за работу. Командир объяснил всем, что не разрешил пить много воды в целях безопасности: вода болотная и можно заболеть. Самое большее через час мы должны были выйти к Западной Двине, где можно вдоволь напиться чистой воды. Хоть и хотелось ещё пить, но мы накрыли колодцы крышками и расположились на отдых. Командиры отряда собрали комсостав на совет и стали решать, где лучше переправиться через реку. Шмырёв предложил переправиться возле лесозавода, который находился в четырёх километрах от Витебска: завод не работает, охраны нет, а заготовленного леса — горы, сделаем плоты и переправимся. На том и порешили.
Послали вперёд разведку, следом пошли оба отряда. Через час мы были на месте. Вокруг лесозавода выставили свою охрану. Заводской двор был огорожен столбами и обнесён четырёхмиллиметровой проволокой. Мы сняли проволоки столько, сколько нужно был для связки плотов, и, стараясь не шуметь, выносили брёвна на берег. Связали несколько плотов. На первом, небольшом, переплыли разведчики, а уже потом, вслед за ними, поплыли плоты побольше, с бойцами. Под утро мы закончили переправу и пошли в лес. Он был здесь небольшой и редкий, оставаться в нём было нельзя, да и опасно, потому что Витебск близко.
Мы двинулись в сторону Курино, к большому лесу. На нашем пути стояло село, названия которого я уже не помню. Насколько мы знали, там не было гарнизона, поэтому шли смело. Высланная вперёд разведка доложила, что в селе немцы. Как оказалось позже, немцы выгнали всех жителей из домов и перегнали в соседнее село, находящееся в полутора километрах от этого.
К селу мы подошли со стороны поля. Оно было в одну улицу, по которой ходил патруль. Мы разделились на группы и побежали к домам. Патрульные успели дать только две пулемётные очереди и тут же скрылись. Мы через окна бросали в дом гранату, а потом вбегали в него и добивали немцев из автоматов. Так мы уничтожили целую роту немцев, не потеряв ни одного своего бойца. Мы шли на соединение к двум другим партизанским отрядам, которые были в большом лесу.
Километрах в двух от Курино было озеро — не очень большое, но чистое, с хорошей пресной водой, со множеством рыбы. Возле этого озера и расположился отряд Райцева, который вышел к нам навстречу. Его послал к нам на выручку комбриг, когда перед боем в Сосновом Бору мы отправили к ним связных. В этот же день должен был подойти и отряд Воронова. Комбриг знал, что мы будем переправляться через Двину, и ждал, когда появимся у деревни Железняки или у деревни Максютино, что километрах в десяти от Витебска, но никак не под носом у немцев.
На рассвете 23-го августа мы подошли к озеру, на противоположном берегу которого стоял отряд Райцева. Навстречу вышли наши разведчики и сказали, что нас уже ждут. На ходу перестроились — наш отряд пошёл первым, а Шмырёва — за нами. Командиры, Шмырёв и Погорелов, шли впереди отрядов.
На самом подходе мы увидели, что навстречу быстрым шагом идут комбриг и комиссар бригады. Погорелов остановил нас командой «Отряд, стой!» и со Шмырёвым они поспешили навстречу комбригу на доклад. Приняв доклад, комбриг подошёл к нам и поздоровался. Мы дружно ответили. Тогда он сказал: «Благодарю за службу!». Мы хором, хоть и не в лад: «Служим Советскому Союзу!». Нас, смертельно уставших и голодных, привели в расположение райцевского отряда, где мы остались на отдых. Каждый старался устроиться где-нибудь поудобней и поспать, а бойцы райцевского отряда несли нам еду из своих запасов — кто что мог: кусок мяса, хлеба, варёную картошку. Мы подкрепились и нам разрешили поспать. Охрану райцевский отряд взял на себя.
На следующий день весь командный состав среднего звена наших двух отрядов, и меня в том числе, пригласили в расположение штаба бригады на разбор последней операции. А в это время произошло непредвиденное. Метрах в трёхстах от озера находилось торфяное болото. Местные жители называли его Гнилым озером. От жары оно просело и берега полого возвышались над ним с метр вышиной, а местами и побольше. Студенистая жижа тёмно-коричневого цвета с зелёным оттенком была покрыта мхом и таила в себе смертельную опасность. Без проводника перейти было невозможно. По берегам болота рос густой кустарник. Пулемётчик нашего отряда был хорошим парикмахером и, в то время как другие отдыхали, он подстриг нескольких человек из райцевского отряда, а они за это дали ему сырой картошки. Он пошёл к озеру, почистил картошку и, сложив её в котелок, залил водой и, только собрался идти в расположение отряда, как услышал, что сзади его кто-то окликнул. Он оглянулся и увидел, что со стороны болотак нему направляются двое в красноармейской форме. Сам же пулемётчик был в немецком обмундировании. Он подумал, что это партизаны из нашей бригады и, не останавливаясь, сказал: «Ну чего вам надо? Мне ещё нужно себе еду варить». А они ему: «Стой!». И один из них начал поднимать автомат.
Увидев это, наш пулемётчик бросился бежать. Пулемётная очередь прошлась по ногам и котелку. Партизаны увидели, как он бежит, припадая на ногу, а из котелка в разные стороны струйками выбегает вода. Объявили тревогу и минут через десять все отряды заняли оборону.
Вскоре постовые отряда Райцева привели этих двоих. На допросе выяснилось, что это власовцы и что нас уже отрезали от большого леса цепью власовцев в триста человек. Комбриг отдал приказ выслать разведку на связь с отрядом Воронова. На связь пошли трое партизан, и только они дошли до большака и стали его переходить, как по ним застрочил пулемёт. Одного срезало наповал, а двоим удалось перебежать большак и скрыться в кустах.
Услышав стрельбу, мы, двумя отрядами, развернулись цепью и осторожно двинулись в ту сторону. Третий отряд остался для тылового прикрытия. Метров за тридцать до большака по нашей цепи застрочили вражеские пулемёты. Мы залегли. До Гнилого озера оставалось метров пятьдесят. По словам пленных, засада залегла по склону озера, там, где холмистый рельеф и кусты. С этой стороны их было взять трудно, почти невозможно. Вражеские пулемёты всё строчили, а мы не отвечали. И вдруг с противоположной стороны болота по вражеской засаде застрочили пулемёты. Это отряд Воронова подошёл к нам на выручку. Засада у них была как на ладони, и пули ложились прямо в цель. Враги метнулись в нашу сторону, тогда мы ударили по ним из пулемётов. У них цепь из трёхсот человек, а у нас из двух тысяч, и мы закрыли полукольцо с левой стороны так, что у них был только один выход — через болото.
Связные отнесли приказ Воронову: из пулемётов не стрелять, чтобы нам не пострелять друг друга. Враги бросились к болоту, рассчитывая перебраться через него и скрыться в лесу, но трясина неумолимо засасывала их.
Мы вышли из боя и подсчитали свои потери. Они составили около трёхсот человек убитыми и ранеными. Убитых мы похоронили в братской могиле, а раненых на носилках из веток отнесли в лес на стоянку, которую для нас уже присмотрели разведчики. Стали мы недалеко от гарнизона Луньки, расчистили большую поляну от кустарника под аэродром и уже на следующую ночь принимали самолёты, которые прилетали за ранеными.
Закончилось лето, наступила осень. Мы в Луньках копали картошку по ночам, а когда немцы начали убирать рожь, отбивали у них транспорт с зерном. Линия фронта неотвратимо приближалась к нам. Немцы нас называли двуногими волками, потому что мы не давали им ни минуты передышки. Однажды мы окружили гарнизон и ударили по нему, но не рассчитали свои силы и удалось отбить у врага только скот. У них были миномёты и пушки, а у нас ничего подобного не было. И снова нам пришлось вызывать самолёты и вывозить на Большую землю своих раненых.
Осенью 1943-го в одной из операций погибли начальник разведки и политрук роты погореловского отряда. Я до этого времени находился при штабе бригады командиром разведвзвода. В один из погожих осенних дней комбриг решил сделать инспекционный обход отрядов. Я со своей группой сопровождал его. И когда мы пришли в отряд Погорелова, нас там уже ждали. После обсуждения общих проблем Погорелов и его комиссар завели разговор о том, что у них нет политрука роты и неплохо бы на эту должность назначить меня. После некоторого раздумья Яков Захарович подозвал меня и спросил: «Ну как, Василий, пойдёшь к ним в отряд политруком роты? Командир отряда и комиссар просят».
В разговор вступил Алесей Алексеевич Погорелов: «Яков Захарович, ну зачем вы держите его всё время командиром разведки? Ведь он способен на большее. Он же у вас исполняет обязанности чуть ли не командира маленького отряда». Комбриг ответил утвердительно: «Ну да, он надёжный товарищ, хороший помощник, отличный боец, да и соображалка у него неплохо работает. Мне не очень хотелось бы его отпускать, но если это нужно для дела, то я не против. Ты как, Василий, на это смотришь?».
Я ответил: «Где сочтёте нужнее, туда и пойду». Погорелов подмигнул мне и сказал комбригу: «Вот видите, Яков Захарович, он согласен». Комбриг снова ко мне: «Ну как, писать приказ?». Я ответил: «Ну что ж, пишите». Комбриг сказал, что напишет, но только когда вернёмся в бригаду, а пока нам ещё нужно обойти остальные отряды.
И мы двинулись дальше. Через неделю я распрощался со своими товарищами, с которыми прожил год, ходил на задания и рисковал жизнью. Они стали моей семьёй. Стоял солнечный погожий октябрьский день. Листва с деревьев ещё не вся облетела, и они горели багрянцем. В чаще было сыро и прохладно, а на полянках, куда выбегала тропинка, было тепло и солнечно. По вечерам приходила прохлада, а по ночам — заморозки.
Я шёл в отряд Погорелова. В кармане гимнастёрки лежал приказ с новым назначением на должность политрука роты, подписанный комбригом Захаровым, и стояла дата — 10 октября 1943 года. Я шёл по тропинке, любовался природой, вспоминал своих родных и дом. Я вспоминал Ваню, представлял, каким он теперь стал. Разные мысли роились в голове, но тогда я и вообразить не мог, что всего через месяц война для меня закончится и жизнь моя круто изменится. Вернее, закончатся боевые действия с моим участием и начнётся череда дней в медсанбатах и госпиталях.
А пока я был жив и здоров, полон энергии и желания бить фашистов. Во второй половине дня оказался уже в отряде Погорелова. Он лично перед строем познакомил меня с ротой. Встречен я был доброжелательно. Теперь предстояло вживаться в новый коллектив и обретать новых друзей.
(продолжение следует)
