Александр ПШЕНИЧНЫЙ. Муж обетованный
Рассказ
В мире мужчин браки с женщинами намного старше вызывают недоумение и тайное пренебрежение. Таких мужей считают неудачниками, явными или скрытыми альфонсами. Так считал и я, пока однажды не услышал рассказ моей матери о дальнем родственнике. В тот же вечер я прочитал о том, что Господь назначает мужчине супругу за сорок дней до его рождения. Судя по всему, с родственником всё так и произошло…
— Проходи, сынок, — мама шагнула в сторону и аккуратно положила небольшую стопку фотографий на стол рядом с открытым конвертом. — Надолго ко мне?
— На выходные, — я обнял мать, зацепив конверт рукой. — Чьи это фотографии, мам?
— Двоюродная сестра Вера из Москвы прислала. Похвасталась сыном. Пишет, что в посольстве работает. На каких-то заграничных островах с семьей отдыхал. Хороший у Веры сын, серьезный. Матеев корень. Думал ли дядя Матвей, что его родня по заграницам разъезжать будет!?
— Дядя Матвей? О нем я ничего не слышал... расскажи…
— Хорошо! Присаживайся, но история длинная.
Деревня наша большая — до самого леса тянулась. И даже там небольшой хуторок приблудился. В нем до войны жила семья. Зажиточная по тем временам: хозяин, хозяйка и двое мальчишек. Старший Иван и младший Матвей, или Матей, как его деревенские называли.
Но однажды беда об их гвоздь юбку порвала. Хозяин упал с лошади и вскоре умер. Жена долго не горевала и завела любовника из городских. Через месяц возлюбленный поставил условия: «Копаться в земле я не намерен. И твоя ребятня мне не нужна. Поедешь со мной в город одна, там и заживем красиво. А дети не пропадут — вон у тебя сколько родственников!»
Бросила хозяйка сыновей и укатила с любовником. До сего дня о ней ничего не слышно. Старшему к тому времени лет шестнадцать исполнилось, а Матею тринадцать.
Иван пожил с братом полгода и уехал куда-то на заработки. Как в воду канул.
А Матей за хозяина остался. С ног мальчишка валился. Шутка ли: в тринадцать лет управляться с тремя коровами, свиньями, гусями, курами и земелькой возле леса. Родственники из деревни, конечно, помогали. Но много ли поможешь за две версты, когда коровы не доенные мычат и своих сопливых с десяток у каждого?
Собралась родня перед Покровом на совет. Долго решали, чем помочь Матвейке, как жизнь его устроить. Не одну чверть (четверть — прим. ред.) самогона выпили, но путного в головы ничего не приходило.
— Может, женить Матея? — спьяну буркнул дед Пахом. — У соседа Лукахи Машка засиделась. Двадцать четыре скоро. Год-два и совсем в вековуху превратится. Приданого хоть и нет, но девка-то красивая. Коса в мою руку толщиной. Пошли к Луке, даст Бог — ударим по рукам, и после Покрова Машка перед Матвейкой косу и расплетет.
Хорошая свадьба получилась. Богатая. Подводы со всех окрестных деревень хуторок окружили. Бабы неделю свеклу на самогон терли. Много крови из оцарапанных пальцев в брашку утекло. А когда мужики за дом поплелись, чтобы отрыгнуть перепитое и перееденное, женщины облегченно вздохнули. Уж ни один злой язык не промямлит, что на свадьбе нечего было есть и пить.
— Мам, а Мария — она кто нам?
— Моя тетка. Хорошо ее помню. Русоволосая, красивая, статная. Мы небогато жили, а в бедные дворы сваты заходили редко.
Тетка рассказывала, что в год замужества загадала сон на Рождество. Конечно, на суженого, на кого еще. Но ночью никто не приснился — дети только в лесу игрались. Один мальчишка, худой и высокий, подошел к ней и взял за руку. Спросил что-то, но что — не помнила. Околесица, а не сон.
Когда пьяные сваты привели жениха, Маша охнула. Где-то она этого мальчишку видела. Худющий, высокий, но с какими-то недетскими глазами. И взгляд спокойный, твердый. Как у мужика. Тут она и припомнила рождественский сон.
А Матей потом признался, что захотел ее как женщину. Впервые в своей жизни.
Посмотрели они друг на друга и протянули руки навстречу.
Стали молодые на хуторе жить. Понемногу Матей мужал. Через год у них ребеночек появился — моя двоюродная сестра Вера. Хозяйствовал Матей справно, хотя по годам совсем еще ребенок.
Бывало, заиграется с соседскими ребятами: бегает, прыгает, кричит. А Маша посмотрит из оконца на наливающийся мужской силой торс, на барашки смоляного чуба и незаметно от детворы поманит Матея рукой. Тот прибежит, запрыгнет на печь, поворкует с женой по-мужски и опять к ребятам.
Потихоньку Матей вырос. Щуплый паренек красавцем мужчиной обратился. Девки и бабы все чаще его долгими взглядами провожали. Повезло Машке. Вот тебе и бесприданница! Но Матей только жену любил. Может, мать она ему чем-то заменяла. Кто знает. А уж Маша его как! Кость в нем была. Крепкая. Мужская.
Однажды ночью к ним воры прокрались. Один в сенцах споткнулся, ударился о корыто, а второй по крыше в это время лез. Мария услышала шум и мужа разбудила. Вышел хозяин в сенцы в исподнем. Вор его увидел и быстро во двор юркнул. Тут Матей и услышал, как кто-то по крыше ступает. Влез на чердак и кулаком по крову снизу ударил. Нога злодея через солому и провалилась. Обхватил Матей добычу руками, к себе потянул и кричит жене: «Маня! Скорее неси топор! Рубить буду!»
Завопил грабитель. Вцепился руками в солому, но вырваться не может. А Маша сначала онемела от страха, а потом обхватила ноги Матея и тоже орет что есть мочи: «Оставь его! Не бери кровь на душу».
Долго они так кричали, пока вору все же удалось вынуть ногу из сапога, скатиться по крыше и убежать в лес.
Три месяца потом Мария не разговаривала. Голос пропал.
Никогда и ни в чем Маша не перечила мужу. Но после такого случая в лесу она жить не хотела. Тряслась от страха по ночам, почти не спала. Вздохнул Матей: лес ему как дом родной, но жена роднее. Купили они дом посреди деревни и переехали с детьми и хозяйством ближе к родственникам. Наши дворы оказались рядом.
А потом война началась. Матея поваром на фронте определили.
Когда дядька из дома ушел, Маша его вещи не стирала. Вынет из сундука рубаху — и долго нюхает мужний пот, а потом прикладет сорочку к груди, рукава на плечи разложит и что-то шепчет перед иконой Царицы.
Женщины отворачиваются, а мы, дети, бегаем вокруг и смеемся, рожи корчим: «Придет, вернется к тебе дядя Матей». Долго потом бабий плач по дому аукался, стоит только одной начать…
Тяжело и голодно в войну. Разлилось горюшко по дворам. Деревня хоть воронежская, но немцев у нас не было. Зато дезертир был. Федя Коршак. Власть он с председателем колхоза поровну делил: днем советская, а ночью Федькина. Милиция далеко, а Коршак рядом.
У жены и родителей Федька не жил. Ночевал каждый день на новом месте. Бывало, хозяева и не знали, что Коршак у них на чердаке спит — двери то у всех открыты.
Но чаще Федька с двумя любовницами к хозяевам приходил. Просил угостить их компанию. И угощали — попробуй откажи, когда приклад обреза из-под тулупа торчит. К вдовицам и молодухам, у которых мужья на фронте, Федька частенько и сам заглядывал.
Пришел он и к Марии. Завернула ему тетка последнюю буханку и немного сала, рядом чверть поставила. А Коршак не уходит. Развернул тряпицу, нарезал хлеб и разлил самогон по стаканам: «Давай выпьем, Маша». Выпили.
Когда Федька к печи Марию за рукав потянул, тетка повернулась и сказала: «Ничего у тебя не выйдет, Федя. По своей воле я наверх не полезу. Это Матеево место. Других там не будет. Лучше убей сразу».
Размахнулся Коршак и ударил Машу в грудь. Возле печи она так и осела. Но тут Катька, Федькина любовница, в дом влетела. Кто-то ей шепнул, к кому Федька в этот раз зашел. А баба она огонь! Схватила любовника за рукав и оттащила от Марии. А потом и увела его совсем.
С тех пор Коршак к тетке не заходил. Но она после этого вечера перебралась с детьми к нам.
В сорок четвертом милиция из района окружила дом Федькиной любовницы и после долгой перестрелки Коршака убили. Жена и родители отказались его хоронить. Милиционеры закопали труп за двором. Долго еще это место обходили стороной…
Дядя Матвей вернулся с войны раненым и контуженным, но живым. Полевые кухни немцы часто обстреливали. Ведь солдат возле них всегда хватает. Когда вошел в дом — тетку повело, прямо на руки мужа упала, долго ее трясло.
В колхозе после войны мужиков на пятерне сосчитать можно. Однажды к дядьке подошел председатель: «Хочу доверить тебе водяную мельницу, Матвей».
Удивился дядька: «Мельник должен уметь писать и читать. А я неграмотен. Не осилю я такую работу».
— Осилишь, Матвей, — председатель ловко скрутил самокрутку единственной рукой. — Смышленый ты мужик и хозяйственный. Лучше тебя с мельницей никто не управится. А ей ремонт нужен. Больше стоит, чем работает. А насчет грамоты — не твоя забота. Мы к тебе учетчицу пристроим. Из наших комсомолок.
Сросся с мельницей Матей. Второй женой она ему стала. Часто и ночевал на мешках с зерном. И мельница его любила. Хоть и контужен был мельник, но каждый мешок муки и зерна в его голове на учете был.
Но не одна мельница хозяина любила. Припал Матвей к сердцу учетчицы, совсем еще девчонки. Под скрип жерновов она призналась в любви. Вздохнул Матвей: «Ты, Таня, ко мне не прилепливайся. Нехорошо это. У меня дочери твоего возраста. Дурь твоя все равно пройдет. По себе мужика ищи».
Через год Матей научился читать, а вскоре и нацарапал между газетных строк первую в жизни букву. В школу он по вечерам ходил на курсы ликбеза.
Таню в сельсовет перевели, а Матей один остался.
Как мельница загорелась — милиция так и не установила. Поговаривали, что от брошенного кем-то в муку окурка. Таня первая к мельнице прибежала и перетащила угоревшего от дыма Матвея к заводи. «Для тебя его спасла» — прошептала обнявшей Матвея жене. Через неделю Таня уехала в Воронеж. Выучилась, замуж вышла. По слухам, большой начальницей стала.
Хорошо дядька с женой жил. Берег ее и любил. Может, поэтому она и выглядела моложе супруга.
Всю жизнь дядя Матей о родном брате Иване вспоминал. Который на заработки уехал. Хотел с ним увидеться. Зато мать называл предательницей. Однажды сказал жене: «Если она приедет — и на порог не пущу. Нет у меня матери».
В начале пятидесятых я с моей мамой и Верой — дочерью дяди Матвея — в Ленинград на торфяники завербовались. От сталинских сельхоздолгов скрывались.
Когда окончился срок договора, решили мы в Свердловск на металлургический завод податься. Туда нас новые вербовщики приглашали.
Купили билеты и сидим в ожидании поезда на ленинградском вокзале. Рядом на чемодан присел мужчина.
— Куда едем, девчата, — поинтересовался сосед. — В Свердловск? Не советую. Там холодно и голодно. Я только что из Харькова. Езжайте на Украину. Еще не раз меня вспомните. Или в Москву. Вы откуда будете?
Когда он услышал о нашей деревне, то побледнел, словно сметаной его обмазали. Иваном он, Матвеевым братом, оказался. Весь Союз объездил. Воевал оказалось с Матвеем на одном фронте, но так и не встретились. Тяжело ранен. Семью в войну потерял.
Мы рассказали, как хочет видеть его брат. Через полгода Иван приехал к Матвею. Ему там и женщину сосватали. Так в деревне и остался.
А мы сдали билеты и разъехались кто куда. Я с мамой в Харьков. А Вера в Москву. В поезде пассажиры качали головами: «Трудно будет в Харькове. Кровь придется сдавать, иначе не выжить». Мама уже хотела назад возвращаться, но я ее не поддержала. Тянула меня какая-то сила в Харьков. Прямо на перроне нам предложили работу — здание нового вокзала строить. Здесь я твоего папку и встретила — первого хулигана на стройке. Ох, и любовь же у нас была!
Дядя Матвей умер первым. Старая рана открылась. На похороны Татьяна с сыном, тоже Матвеем, на служебной машине приехала. Плакала навзрыд. Тетка еще десять лет прожила. И десять лет хотела скорее увидеться там с ненаглядным мужем.
