Дмитрий КУЗНЕЦОВ. В заколдованной полумгле
ЕВПАТОРИЯ, МАЙ 1916-ГО
— Вот и свершились пророчества
Старца с недобрым лицом:
Видите, Ваше Высочество,
Толпы пред самым дворцом?
— Что вы, к чему наваждения...
Беды от нас далеки!
Это отца в День рождения
Чествуют лейб-казаки.
— Слышите выстрелы с криками?
Кто-то под стук сапогов
Церкви с иконными ликами
Рушит по воле врагов.
— Полноте, что за истории
Вам померещились вдруг...
...Жёлтый песок Евпатории
Сыплется с царственных рук,
Словно упала из Вечности
В чёрный провал пустоты
Лёгкая горсть человечности,
Радости и красоты.
ГУМИЛЁВ
И клялись они Серпом и Молотом
Пред твоим страдальческим концом:
«За предательство мы платим золотом,
А за песни платим мы свинцом».
А. Ахматова, 1921 г.
1. В старинном парке
В старинном парке вечер лунный,
Шумит листва, журчит вода,
А он идёт такой же юный,
Как в те далёкие года.
На чёрном бархате акаций
Блестят ночные фонари.
Ему сегодня восемнадцать,
А скоро будет двадцать три.
О, Господи, как мы похожи:
И жизнь одна, и цель одна.
Неужто выпадут мне тоже
Любовь, поэзия, война?
А может, это только снится,
И нет его, и нет меня?
Лишь пожелтевшие страницы
В мерцанье лунного огня.
2. Колдовская ночь
То ли время скользит по кругу,
То ли я не в своем кругу,
Только вновь ни врага, ни друга,
Лишь зима и дома в снегу.
Да в полоске ночного света,
В заколдованной полумгле,
Том расстрелянного поэта
Всё лежит на моем столе.
Кто он был в той далекой жизни:
Дворянин, офицер, герой,
Слишком верный своей отчизне,
Слишком гордый?.. И мне порой
Снова снится — залив бездонный,
Дымный берег чужой земли,
И кильватерною колонной
В бой идущие корабли.
Гром орудий и скрежет стали...
А потом — в пелене огня
Чья-то пуля из дальней дали,
Что сквозь годы летит в меня.
Видно, только она излечит
Всё, что сердцем не превозмочь.
Я встаю, я иду навстречу
В петербургскую злую ночь.
3. Расстрел
Раненым зверем во тьму рвануться,
Чайкой растаять у финских скал...
Поздно! К минувшему не вернуться.
Гибельной ямы зовёт оскал.
Серые тучи по стылой тверди...
Вспышка, молитва, удар свинцом.
Тот, кто не раз улыбался смерти,
Ныне целует её лицо.
В это лицо он глядел с усмешкой
Средь абиссинских песков и там,
Где офицерской судьбой, как пешкой,
Время швыряло по всем фронтам.
Это лицо возникало часто
Над вереницей сырых ночей
В годы, когда укреплялась каста
Прежде невиданных палачей.
Вспышка. Молитва... В моей тетради
Буквы цветут лепестками роз,
И, в потускневшее небо глядя,
Снова и снова шепчу вопрос:
— Ну а теперь, когда осторожно
Время заносит твой гордый след,
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?
4. Память
Я не помню обид,
Хоть прощения нет
Тем, кто вышел на свет
Ради чёрного дела.
Ведь и церковь стоит,
Где молился поэт,
Мой любимый поэт,
Накануне расстрела.
Ведь и память жива,
И не стёрты стихи,
А у старого рва
Больше залпы не грянут.
Но пустые слова
Так безбожно сухи,
Но порою трава
Снова мнится багряной.
АНГЕЛ
В небе — звёзды, как алмазы,
В мире — сумрак ледяной.
«Ангел мой зеленоглазый,
Почему ты не со мной?
Неужели в этой стуже
Мне тебя напрасно ждать?
Ангел милый, ты мне нужен,
Только вот не угадать:
Где ты ныне, с кем ты ныне,
Что вернёт мне образ твой?
Без тебя я, как в пустыне —
Чёрной, снежной, роковой...
Знать, навеки в жизни зыбкой
Душу ты мою взяла
Взглядом, голосом, улыбкой,
Взмахом белого крыла!»
Так твердил в жару бредовом,
Ротой брошенный один
В отступлении под Гдовом,
Подпоручик Кабардин.
Не узнали, не успели
Или просто не смогли...
Но ушли. И еле-еле
Он поднялся от земли.
Прошептал слова молитвы,
Услыхав далёкий вой, —
Умирать на поле битвы —
Это русским не впервой!
Застонал, перекрестился...
И почудилось ему,
Будто ангел опустился
Сквозь редеющую тьму.
БАЛЛАДА О СТАРОМ ГОРОДЕ
Как золото на черни,
Как высохший листок,
Лежит в глуши губернии
Старинный городок.
Лежит уделом княжеским,
Не мал и не велик.
Там с пением монашеским
Стихает птичий клик.
Там башенки церковные,
Соборов купола,
Там вечные и кровные
Обиды и дела.
А улочки горбатые
Уводят крутизной
В те годы, виноватые
Непризнанной виной,
Когда по зорьке розовой,
Грубы и тяжелы,
Боярыни Морозовой
Звенели кандалы
И в яме, мёрзлой дланию
Крестя упрямый лоб,
Твердил свои послания
Мятежный протопоп.
На зов далекий следуя,
Что слышится окрест,
Поеду я, поеду я
В заброшенный уезд,
Где намертво кончается
Сто первая верста,
И колокол качается,
И снова два перста
Взлетают. Тени Каина
Тревожат алтари.
О, сколько здесь утаено,
Упрятано внутри
Блаженного чудачества!
Неясен и непрост
Оплот старообрядчества,
Раскольничий форпост.
И уж не верой пламенной
Смущает он Царя,
А страшной ямой каменной
У стен монастыря.
Зияет бездна чёрная,
Коварна и близка,
И слышится упорная
Мольба еретика.
Сливаясь в дикий крик, она
Летит к закату дня:
— Ужо вам, слуги Никона,
Попомните меня!
Семь бед на вас, усердные
Холопы и князья!
...И брызжет злоба смертная
Со строчек «Жития»
Колодника несчастного,
Упавшего на дно,
Да от заката красного
Тревожно и темно.
И с этою тревогою,
Что веет у холмов,
Я прохожу дорогою
Меж сумрачных домов.
А рядом нечисть, ахая,
Пугает со смешком
То дыбою, то плахою,
То каменным мешком.
— Пусти, вертеп раскольничий,
Оставь же, наконец:
Я не царёв окольничий,
Не дьяк и не стрелец.
Пришёл по вольной воле я
В твою седую глушь.
Остынь, не мучай более,
Не тронь невинных душ.
И не зови к высокому
Последнему костру,
Напрасно угли рок ему
Вздувает на ветру.
Пока Святая Троица
Из сумрака видна,
Умирится, устроится
Усталая страна.
Уж ей ли, горе мыкая,
На мир глядеть с тоской?
Стояла Русь Великая
И явится такой! —
Когда кипящим золотом,
Венчая бой со злом,
В сознании расколотом
Закроется разлом.
ГОРЬКИЕ СТРОФЫ
30 октября — День памяти жертв политических репрессий
«В час вечерний, в час заката,
Каравеллою крылатой...»
Помнишь строки перед казнью,
Что в застенке родились?
Помнишь проклятые даты,
Где новейшие пилаты,
Души смешивая с грязью,
От былого отреклись?
Помнишь «бедных» и «голодных»,
Благодетелей народных?
Помнишь «горьких», сладко пивших
С палачами из Чека?
Всех «бездомных» и «безродных»,
Всех бездельников природных,
Всех, Россию погубивших
За понюшку табака?
До чего скромны и милы
Эти люмпены-громилы, —
Смотрят ласково с портретов
На грядущий свет зари...
А когда-то что есть силы
Пролетарские гориллы
Били мальчиков кадетов,
Оскверняли алтари.
И теперь ещё иные
Пишут книги заказные,
Представляя в добром свете
Мрачный гений Ильича.
Их бы — в те года чумные,
Где тифозные больные,
Где потерянные дети
Мрут, от голода крича.
Им бы — лагерные нары
Как итог партийной свары,
«Десять лет без переписки» —
Подрасстрельную статью
Да тюремные кошмары,
Чтоб на дне бессрочной кары
Ели варево из миски,
Пайку скудную свою.
Лишь испробовав на шкуре
Злую суть советской дури,
Можно сбросить с глаз завесу
И осмелиться тогда
Отразить в литературе
Все терзания и бури,
А не петь осанну бесу
Без сомнений и стыда.
_________________
Строки «В час вечерний, в час заката...» принадлежат Николаю Гумилёву, написавшему накануне расстрела свои последние стихи. Ну, а что касается заказных книг о красных вождях, то вот открыл как-то в книжном магазине некий вновь написанный том про Сталина и читаю в предисловии: «Уже за то мы должны быть благодарны Иосифу Виссарионовичу, что за годы его правления Русская Православная церковь обогатилась столькими новомучениками...» Это ж такой необольшевицкий цинизм, что и сам чёрт поперхнётся!
КРАСНО-БЕЛЫЙ РАЗГОВОР В ИНТЕРНЕТЕ
Советская дама за столик садится,
Советская дама — не дама, броня!
Советская дама страною гордится,
Советская дама ругает меня.
Мол, я не горжусь, а гордиться бы надо:
У нас вон — и танки, и ядерный щит,
Мол, я не гожусь для трибун и парада,
И муза моя не поёт, а пищит.
Пищит моя муза о красном терроре
Под яростный рык о счастливом совке,
Пищит моя муза в неистовом хоре
Поющих про штык в заскорузлой руке.
А кем-то уж яма раскопана хмуро,
А лысый бандит — он живей всех живых…
Советская дама глазами лемура
Сурово глядит из глубин сетевых.
— Простите, мадам, мне для гордости мало
Гражданского пафоса. Горько, увы,
Но там, где знамёна полощутся ало,
Мне видятся кровь и расстрельные рвы.
Мне слышатся стоны у лагерных вышек,
Мне чудятся болью хрипящие рты…
Для гордости нужен серьёзный излишек
Раскормленной глупости и пустоты.
Нас семьдесят лет приучали гордиться
И в свете зари ждать грядущую мзду.
Но мне посчастливилось снова родиться
В свои двадцать три — в 90-м году.
Немало из нас было сбито на взлёте,
Зато уцелевшим — себя не менять.
Наверно, сейчас Вы меня не поймёте,
Да Вы б и тогда не сумели понять.
Пока Вы меня упрекаете в злобе,
На властных верхах запасён «ход конём»,
А злоба живёт в человечьей утробе
И вдруг прорывается смертным огнём.
Рванёт! И тогда уже не возродиться
Ни красным, ни белым, ни синим годам…
Ну, что же, мадам, продолжайте гордиться,
Пока ещё время осталось, мадам.
ГОСУДАРИ
5 мая 2018 года в России накануне вступления в должность президента прошли оппозиционные митинги под лозунгом «Он нам не царь!»
«Он нам не царь!» — конечно, он не Царь.
Он вам не царь, он нам не Царь. Но всё же
Таких Царей, какие были встарь,
Хоть через век, но возврати нам, Боже!
«Он нам не царь!» — не Царь и не герой...
О, если бы принять из Божьих рук
Таких Царей, как Александр II,
Таких Царей, как сын Его и внук!
А мы опять на митингах орём,
Кипит от злости разум наш увечный.
«Он нам не царь!» — не быть ему Царём:
Он временный, а временный — не вечный.
Когда-нибудь, всё мелкое круша,
Настанет час последнего итога.
Пока же — только Царская душа
Спасает нас у Божьего чертога.
КРЫСЫ
Хамелеонам новейшего времени
Разум крысиный — надёжный щит
В самую злую ночь:
Там, где разбитый корабль трещит,
Крыса сбегает прочь.
Если же море штормит вокруг,
Смыться надежды нет,
То непременно и как-то вдруг
Крыса меняет цвет.
Вот и не крыса она, смотри:
Полуживая тля,
Даже не видимая внутри
Общего корабля.
Серая, красная — всё равно,
Где и кому служить:
Крысе известно давным-давно,
Как наплаву прожить.
Стихнет гроза, отгремят шторма,
Вспыхнет звезды рубин, —
Сколько нетонущего дерьма
Выплывет из глубин,
Вновь перекрасится, а затем
Сгрудится у руля...
Крыса — вне наций и вне систем
Общего корабля.
Крыса на власть обрела патент:
В новые дни и встарь
Крыса — диктатор и президент,
Маршал и секретарь.
Крыса — министр всевозможных дел,
Тускло глядящий вниз.
Всяк, кто случайно её задел,
Станет едой для крыс.
Но лишь повеет крутой норд-ост
Бурей издалека,
Крыса, дрожа, прикрывает хвост
Полами пиджака,
Смотрит опасливо и косит
Глазом в простор ночной,
Новая шкура её висит
Рядышком, за спиной.
***
Что там, за окнами? Грохот, свист...
Это — из давних дней
Слышно: играет сигнал горнист,
Ржанье и храп коней,
Сабельный звон, пулемётный стук,
Чей-то надрывный крик,
Выстрелы, стоны... Зачем же вдруг
Весь этот шум возник?
Только ответа на сей вопрос
Сходу найти нельзя,
Только по коже бежит мороз,
Только, в ночи сквозя,
Времени ветер взрывает сны
И ворошит года,
Грозное эхо былой войны
Снова летит сюда.
Песни, команды и дробь подков —
С прошлым живую связь —
Слышали мы на сломе веков,
Белыми становясь.
Слышали мы... И вот — тишина.
Нет уже звуков тех.
Ближе, всё ближе другая война:
Каждого против всех.
Против чужих и против своих,
Против самих себя,
Чтоб не нашлось на Земле двоих,
Тех, что зажгут, любя,
Перед распахнутой бездной зла
Тёплый огонь свечи.
...Дышит в окно ледяная мгла,
И — тишина в ночи.
ИЗ ПОСЛЕДНИХ ВРЕМЕН
П. Катериничеву
Смешили друзей анекдотами,
Подруг угощали вином,
И рай с золотыми воротами
Нам виделся сказочным сном.
Шутили с бесёнком-проказником,
Наукой смущали умы.
Но жизнь оказалась не праздником,
А пиром во время чумы.
И вот всё дурим да кривляемся,
И в души вливаем бурду,
А после ещё удивляемся:
За что это будем в аду?
А если и будем — когда ещё!
И дьявол с чугунной рукой
Ведёт нас, господ и товарищей,
По торной дороге мирской.
Ведёт нас по гибельной прихоти,
Да так, что и выхода нет.
Но что-то нам шепчет о выходе
На тихий евангельский свет.
Но что-то сквозь муть прорывается,
Взлетает неясной тоской
И светлым огнем разливается
Над торной дорогой мирской.
