Николай СМИРНОВ. Запись шестнадцатая: «Слово без слов»

«Слово — самопознающаяся жизнь» — одно из самых моих любимых изречений. Принадлежит оно поэту и мыслителю Алексею Степановичу Хомякову, и я часто по разным поводам вспоминаю это философское определение.

…Дорога вдоль ограды кладбища, одевшегося первой, младенчески чистой листвой берез. Черная, молодая собака, увидев меня, выбежала из-за штакетника навстречу. У нее обломок ветки в зубах.

— Это ты мне несешь?  — стал приговаривать я опасливо и не сразу заметил на крайней могиле улыбающуюся, опершуюся на лопату хозяйку собаки:

— Это она хочет с вами поиграть!

Мне неловко, что женщина подслушивала, посмеиваясь над моей опасливостью. Поздоровался как ни в чем не бывало, пошутил.

— Вот купила краску за бронзовую, — подхватила она, — а выкрасила ограду — она серая…

Я посмотрел на ограду и опять встретился с браво ожидающим взглядом янтарно-желтых небольших глаз на черной морде, из которых лучилась такая осмысленная просьба, что в уме отдались ясно чеканные, благородно простые фразы, будто излучаемые этими глазами. У собаки был — честный, детский взгляд. В зубах она по-прежнему держала обломок ветки и терпеливо ожидала, когда я наговорюсь с хозяйкой и обращу на нее внимание. Я еще долго удивлялся четкости этой просьбы, ее переводимости на классический русский язык. Так ясно и просто даже люди теперь не говорят, шутил я, и литераторы так выразительно писать разучились. И мне вспомнился взгляд волка…

Мы ехали между бессолнечных февральских полей и перелесков к деревне Левинской. После недавней метели грейдером расчистили дорогу, по бокам — высокие, большие отвалы снега. Впереди по асфальту трусила какая-то серая собачонка.

— Волк! — удивился шофер.

— Не может быть! — сказал я.

— Давай попробуем! — шофер стал наезжать на нее радиатором: — Если это собака, то взлает, завизжит!

Собака не завизжала — вскочила на высокий отвал и села. Я вылез из кабины и, беззаботно посвистывая — к ней. Но в двух метрах меня остановил дремучий взгляд серо-зеленых, как лесной мох, глаз. Они уперлись в меня и запрещали подходить ближе. Этот взгляд дремучий звериной своей мукой сразу сказал мне все. Волк сидел, не двигаясь, но я повернулся и — в кабину. А испуг свой осознал только потом, когда мы поехали, а волк, не прячась, потрусил следом, навстречу тяжелому трактору Т-100. Как потом я узнал, он был раненый, охотники его гоняли, снег глубокий — он и вышел на дорогу. Дня через три его застрелил председатель местного колхоза.

И еще так, глазами, умеют говорить кошки. Весной кот молоденький, рыжий пришел к нашему подъезду и сел на дорожке, с таким видом, будто бы он просто гуляет. Тощий: верно, заблудился, потерялся. Потом оказался уже на бетонном крыльце и встречает заинтересованно жильцов на пороге, будто бы он и живет уже здесь. Тут обычно сидел умный спаниель Тима, а к нему забегал какой-то уличный барбос. И я видел, как вышедший из подвала рыжий вдруг одним прыжком махнул и пристроился рядом, так что у барбоса, уже сделавшего движение схватить его — отвисла челюсть. Так они и сидели втроем. Потом соседка сказала: «Я поглядела коту в глаза — а он так смотрел, что я взяла его к себе».

Все-таки чаще рыжий обитал в подъезде. Я ему у нашей двери положил на шкафчик тряпицу, и он на ней спал. Стоило ему только подключиться взглядом, и — лилась в меня золотая и зеленая — солнечная музыка его глаз. О чем она пела? Скорее — ею он чувствовал, осязал, что я о нем думаю, что собираюсь подумать. Кот услужливо, чутко улавливал фон моей души, готов был на все ответить. А то каким-то, почти человеческим движением протягивал лапы, будто умолял, чтобы я пустил его в квартиру. Точно чувствовал, что тем же летом его безжалостно убьют…

У черной собаки был детский взгляд, а кот потворчиво изливался в учтивых чувствах, какой он умный, как он понимает меня. А волк? Так могло посмотреть, наверно, будь у него глаза — раненое дерево, или искореженная железными гусеницами живая лесная земля.

Эти три разных взгляда, три слова животного мира удивляют меня, светясь из недосягаемой области, которую мы называем душой. Может, и действительно, как в сказках, когда-то и птицы, и звери, и деревья, и люди — все говорили одним, общим языком?..

А если животные не просто, как безликие «жучки» и «мурки», на звуковой сигнал реагируют, а… видят само Слово? Люди говорят, но до конца, по их же признанию, не могут выразить себя, потому что слова их лишь осколки: дроби от целого числа — Слова.

Пророки древние видели как бы части Слова — что называется «видения», или «зрения», тоже до конца невыразимые, но в волевом направлении понятные: «Было Слово Господне ко мне». Не о таком ли «слове без слов» или таинственной «музыке» пишут и поэты? Что если, пусть в очень малой степени, но так видят Слово и животные? Встаёт перед ними оно в образах и направляет их, дает понимание лучше всякого дробленого на звуки слова человеческого, которое животные, действительно, может, воспринимают, как заученный сигнал. В последние столетия механицизма их сильно опростили, вплоть до убогого утверждения, что животные — машины. А в их молчании, в поведении столько таинственного, будто они и вправду видят или, как говорили еще в народе, придавая этому мистический смысл: знают слово.