Любовь АРТЮГИНА. Звук на кончике иглы

***

Перебирая вины прошлых лет,

Чего ищу: пощады или чуда?

Чужая всем, я дождь из ниоткуда

И в никуда переходящий свет.

Мне имя — степь. Мой безграничный дом.

И всадников сверкающие лица!

Я чувствую, как рвётся под седлом

За край небес гнедая кобылица,

И крови вкус дрожит на языке,

Солёный воздух рассекают стрелы,

И мёртв мой брат, и конь несёт к реке

Победный вскрик и взгляд оледенелый,

На красные ступая ковыли.

Не стоит приучать таких к неволе

И связывать их узами земли.

Лови, лови влюблённый ветер в поле!

Убей! но повседневностью не мучь.

Я виновата, что моя свобода

Взломала ночь, и чувства, и сургуч,

Закаменевший на устах народа —

Он был со мной, когда я не была,

Он мой навек — я кровь его и тело.

Нам рвали рты и души удила —

Там наша речь на ковылях густела!

Ни смерть, ни бездна не разделят нас.

Но жарче всех горят мои возвраты,

Когда луна прозрачная видна

И движется сквозь дым голубоватый

Далёкий всадник посреди степи,

Протяжно кличет в поднебесье птица,

И ветер налетающий слепит,

И сам слезой кипящей серебрится.

***

Временем это не лечат,

Время всегда на нуле.

Счастье поэта далече,

Правда поэта во мгле.

Вот он, прозрачный и строгий,

Боль холодит на ветру:

— Мама, забыл я о Боге

И потому не умру.

Буду бродить вдоль окраин,

Вечер стоять под окном,

Несынь, не муж, не хозяин,

Тень на ветру временном.

Если б ты, бедная, знала,

Кто в твоём лоне, во тьме,

Пробует крови квартала,

Пьёт и висит на тесьме;

Тело своё обнимает:

Снимет, несёт на кровать.

Если б могла ты, родная,

Чрево своё оторвать!

Выпьет опять, затоскует,

Птицей ночной закричит,

И в мерзоту городскую

Выплеснет пламя свечи.

И побредёт по трущобам

Звёздам рассказывать грусть:

Не было счастья — ещё бы!

Соль обуяла — и пусть!

***

Где взять русскому счастья? Нигде.

Всё тоска, да по Богу, по Богу.

Так бы вечно стоять в борозде

Одному и смотреть

на дорогу.

Или деревом стать на холме

То зелёным, то белым, то голым,

И во тьме над пустыней шуметь

Рассекающим небо

глаголом.

Лучше камнем проснуться и сметь

Закатиться под мёртвую воду,

И молить: «Дай мне, матушка Смерть,

От любви и печали

свободу».

***

День был жарким, слегка ненормальным.

В тень садилась усохшая птица.

Мне казалось — дымится реальность,

И посмертное — тоже дымится.

Люди шли под обломками крика,

Или пепел их двигался строем.

Захотелось подуть и захныкать,

И стихи написать про другое.

Захотелось взлетающих яблок,

Что-нибудь про любовь стеклодува,

У которого осень озябла

И звезду уронила из клюва.

В исступлении яблочно-птичьем

Покатилась звезда по дороге,

И пришёл без лица и без спичек

Человек и стоял на пороге.

***

В городе вечер.

Запах духов, дыма табачного,

Выдох и вдох истины винной.

Тени летучих мышей,

В сумерках дыры прогрызшие.

Во мгле исчезая и времени,

Смеются люди.

Смейтесь! Слёзы — удел живущих.

Сладковатый привкус забвения

Что перебьёт?

Вздыхает пространство занавесью —

Воздух с полей тёплый и влажный.

Прочь из окна сорваться,

Бесцельно, беспамятно

Мчаться над самой травой безоглядной,

Её глубину задевая.

Надышаться животной волей:

Будет ли утро?

Мгла откусила верхушку ели,

Зашторены окна,

Звуки пустынные.

Звезда расцветает

И бездна.

***

Под шум соседской циркулярки,

Возне и стуку вопреки,

Смотреть, как шмель большой и жаркий

Взлетел с невидимой руки.

Мечтать о заморозках ранних,

Когда прихватится вода,

И разноцветное страданье

Перегорит под холода.

С природой спор у нас от века.

Подует в щель, и между звёзд

Мы замечаем человека,

Идущего среди берёз:

Смахнёт слезу и растворится

На бесконечном сквозняке.

А на ветру кружатся лица

И прижимаются к щеке.

***

Мы выдохнули снег в лицо зиме.

Мы выдохлись.

И где-то за оградой

Лиловый колокольчик прозвенел

Из глубины затерянного сада.

Куда наш путь? — на все четыре мглы

Сенат зимы накладывает вето.

...И снова звук на кончике иглы

Отчаянно качается от ветра.

Но в нём, лиловом, столько сплетено,

И так дрожит растерянное веко,

Что в сумерках неспящее окно

Покажется важнее человека.

***

Ведьмы над городом. Сердце сквозит,

Рана сырая остыла.

Бродит по улицам после восьми,

Бьёт кулаком в колотило.

— Что сторожишь? Или, может, кого?

— Ветер я, сумрачный ветер.

С первой вернулся войны мировой,

Был на второй и на третьей.

Вот обхожу я дворы и дома:

Есть ли живые покуда?

Смотрит в меня обнажённая тьма

Взглядом безбожного чуда.

Смотрят собаки из лютой тоски

И мертвецы смотрят косо.

Кровь оторвётся с железной доски —

И загрохочут колёса.

Ржавчиной сыплют и души везут,

Ночь рассекая, составы.

Хочешь, тебе подарю я слезу

Бывшей, как солнце, державы?

Ведьмы когда перейдут за порог,

Дай наглотаться им вволю.

Будешь как я, если милует Бог,

Жать умертвлённое поле.

***

Прозрачнее, легче и тише.

Закроешь глаза — и порой

Такое родное услышишь

Внутри пустоты мировой.

И столько печали нахлынет,

Сойдясь на холодной меже

Серебряным светом полыни

И тьмой в догоревшей душе.

Но стиснет сердечную мякоть

Влюблённое эхо вдали,

Когда невозможно не плакать,

За ним уходя от земли.

***

Нам сделали прививку временем —

Мы пережили и пошли

На Божий свет из Божьей темени,

В плащах из неба и земли.

Мы шли над всем, мерцали факелы,

И ветер, моросью клубясь,

Гудел в лицо трубой архангела

И вслед бросал густую грязь.

Молчали все, никто не спрашивал.

Кончались суша и вода,

И падал снег дыханья нашего

На золотые города.

Зажглись костры за перелесками,

А снег кружился добела,

Сплетаясь огненными всплесками

Вокруг Господнего чела.