Татьяна ЛИВАНОВА. Грани круга. Автобиографическое повествование
…Я уезжаю, так судьба решила,
От вас, рабы вещей и денег, прочь…
Валерий Мутин «Навстречу дню»
Книгу посвящаю: моим далёким предкам, о которых,
к сожалению, не знаю ничего; любимым бабушке
с дедушкой — М.А. и М.А. Паршиным, дочери
Марии, внукам Михаилу и Владиславу Ливановым
От автора
Два года много разных заглавий подбирала я к повести, уклонённой к деревне, природе — истокам всего сущего. Надолго останавливалась на таких: Деревенские грани. Подъёмы на крыло. За гранью — грань. Другая грань… Но проходили дни и месяцы, один вариант названия сменял другой, и… снова шёл поиск. Хотелось заглавием выразить множественную суть повествования, охватившего более чем столетие из жизни шести поколений нашей семьи: конец XIX века и весь ХХ век, с захватом XXI-го — почти по 2020 год. То есть жизнь отдельно взятой обычной семьи и в царской России, затем — в СССР и в постсоветское непростое время, вернувшее страну к капитализму... Название «Грань за гранью» показалось мне наиболее приемлемым. Но, радуясь находке, я решила проверить в интернете, нет ли литературного произведения с таким же названием. Оказалось, есть, с 2016 года. Опять надо отправляться в поиск.
И вскоре осенило, 23 мая 2017-го: ГРАНИ КРУГА. То что надо! Новое. Звучное. Необычное и противоречивое, как сама жизнь. Разве у круга есть грани? Тогда это не круг, а многогранник. Но жизнь-то, сама жизнь, и есть круг, а в ней, в круге жизни — сколько кружков и кружочков, и спиральных витков! И на протяжении всей этой круговерти — ооо-ё-ёй сколько граней: прозрачных, светлых, тёмных, чёрных, горбатых, острых, хитро заточенных, выворачивающих, пронизывающих и — даже! — оздоровительных, исцеляющих... А ещё, в любой момент, в любой точке круга, память зубцами молний соединяет в нём мгновенья и, ограняя их, пронзительно режет хордой, диаметром, радиусом, высвечивает ранние и поздние грани, несбывшиеся и желанные, осуществлённые, пока жив, противоположные и противоречивые, пульсирующие и успокаивающие.
Вот так и остановилась на этом коротком заглавии книги. Хотя посещала мысль — разъяснением продлить вот так: ГРАНИ КРУГА, или Ускорение свободного падения…
Вступление: люблю!
Люблю… сосны с берёзами. Особенно бескрайний золотисто-янтарный, чистый до прозрачности сосновый лес. Снега-снега. Травы, былинки, цветы… Ранней весной — лютики, называемые маленькими и взрослыми в моём детстве подснежниками, на первых проталинках, ещё согбенные под не совсем растаявшим снегом. Чуть позднее — белая пена первоцвета. Потом душистые — до умопомрачения — упругие ландыши. Летом — скромные на песчаных взгорочках сосняка жестковатые гвоздики: о пяти зубчатых лепесточках ало-бордовые, душой раскрытые яркие цветы на тонких, как из «геометрических отрезков» скомпонованных, устойчивых стебельках. А розовая смолка, многоцветные иван-да-марьи, лилово-синие фиалки и совсем синяя вероника дубравная, колокольчики нескольких видов — голубые, иссиня-фиолетовые и чистейше фиолетовые! А гармоничные ромашки — от крупно-лепесткового «поповника» («любит — не любит») до меленькой разлапистой «аптечной», жёлтенький львиный зев, белая звездчатка, герани разные… Цветы неброские пестрят ковром — луговые и лесные.
Люблю дали необъятные, перекатные с горочки на горочку, с холма на холм… Рощи — корабельные сосновые, дубовые да берёзовые; осинники с трепещущими даже в штиль листиками, приречные кудрявые валы кустарника. И так — до дебрей Берендеева царства… Люблю, люблю! Люблю весь живой мир! Шепчу по утрам:
— Здравствуй, солнышко!
Вечерами:
— До свидания, светилушко!
Льётся, льётся бесконечное кружение, вьётся круг мой… Детство — с его радужными звонкими гранями восприятия огромного мира и себя в нём. Сверстники — это свои люди, равновеликие многими гранями, с тобой «на уровне». Но вот взрослые тебя воспринимают пока через мамку с папкой, дедушку с бабушкой: какова им честь, таково и тебе, сосунку, воздаётся. Прозрачная грань! А то — есть такое в круге — сближаются, до смыкания сближаются грани тяжёлые, неровные, острые, режут и колют по живому, и кружат, кружат так всю дорогу, то отдаляясь, то вплотную… Они стерегут, подстерегают во всём твоём круге… Да ведь и сам ты весь кружишься в возрастном полёте: вот уж сменились грани малышовые на подростковые, не успел оглянуться — ан и грани юности, свежей молодости засверкали, закружили в вихре. А вскоре опять новое: дети закружили тебя и ты — в них. И вот уже призмы граней на тебя и через тебя — сквозь широко раскрытые в мир глазёнки копий твоих. Взросление — вместе!.. Летит время, и едва ли заметишь новый поворот грани, с какой люди на тебя станут смотреть через чадушек твоих, по ним, «копеечкам» и — уже по их делам, и встанут дети, всё ещё манюсечки для тебя, рядом с тобой своей значимостью, нужностью.
Грани, грани… Грани круга — в кружении, в бесконечном кружении…
Глава 1
Юная моя бабушка
Картинка из жизни
— Нно-о-о, Варвара, скотина безрогая! — передёргивая вожжи, нет-нет да покрикивал дед-возница каждый раз на неспешную гнедую, когда возил молоденькую учительницу деревенской малокомплектной школы в посёлок стекольного завода за несколько вёрст. Антип Василич служил не только школьным сторожем, истопником и конюхом при справной, но своенравной лошадке местной породы, или вовсе «бепехе», то есть беспородной, но при этом тем более мудрой и себе на уме. Этот уже много поживший человек стал добровольным опекуном молоденькой вологжанки, «учительши», совершенно не приспособленной к деревенской жизни. Она, Маша, Манечка, Маруся, Мара, Марочка, Мария, всю жизнь оставалась благодарной за поистине семейную заботу о себе со стороны пришкольных деда и бабуси, тепло рассказывала мне о них. Особенно впечатляла и смешила меня дедова расхожая фраза-понукание, обращаемая к школьной гнедухе, и я частенько прокручиваю её в уме, хотя никогда ею не воспользовалась.
Картинка лениво бредущей в оглоблях сытой любимицы старика, оттого и не отвечающей на посыл, что — любимица, со скучающей от медленного передвижения пылкой молодой особой в небогатом экипаже и с пронизанным всеми ветрами и морозами Вологодчины седеньким дедком на кучерском месте неизменно встаёт перед глазами с тех самых пор, когда в далёком детстве я, затаив дыхание, слушала да и слушала бы непревзойдённую рассказчицу — свою бабушку. Слушала… И теперь, сквозь годы, слышу, как она бает (по-вологодски это означает: говорит, рассказывает) своим спокойным, неторопливым, но оживлённым, правильно поставленным голосом.
В путь — с начала века
Она, Мария Александровна Паршина (до замужества — Ёжкина), родилась в городе Вологде в 1900 году 27 марта. Была третьим ребёнком в семье приказчика Александра Ивановича Ёжкина и белошвейки Варвары Львовны (до замужества Осиповой). Корни родителей новорождённой Марии были крестьянско-рабочие, из северо-восточной европейской части великой России. Семья, хоть и не маленькая, жила не бедствуя. Мастерство белошвеек всегда высоко ценили и хорошо оплачивали. Заказчики у Варвары Львовны были не из бедных — господа, так их тогда называли. И в магазине, где приказчиком работал Александр Иванович, торговля шла бойко, а значит, был и заработок. Сыновья, подрастая, помогали отцу. Дочери тоже не сидели сложа руки: Лиза осваивала шитьё, а Марочка, любившая красиво выглядеть, зарабатывала на свои наряды репетиторством, подтягивая неуспевающих в учёбе девочек из богатых семей. Благо, сама она успевала в постижении наук превосходно.
Все шестеро кареглазых детей семьи Ёжкиных учились в гимназиях. Старшая из сестёр Елизавета, средняя Мария и младшая Александра — в женской, старший брат Виктор, средний (погодок с Марией) Николай и младший Валентин — в мужской. Учёба дала молодым людям прекрасную выправку и глубокие знания. Достаточно сказать, что братья впоследствии стали военными, а младшенькая, Александра Александровна Ёжкина (в замужестве Попова) — актрисой знаменитых в Ленинграде «Александринки» (Большого драматического театра), а затем ТЮЗа у не менее знаменитого режиссёра Александра Александровича Брянцева. Помню его, седенького-преседенького, когда ещё дошколёнком бывала с бабушкой на спектаклях тёти Ксаны (особенно меня впечатлила «Музыкантская команда»), где мы удостаивались посещения артистических уборных. Улыбчивый к ребёнку, но строгий и требовательный к труппе...
Тётю Ксану коллеги очень ценили за характерные роли: например, отменно перевоплощалась в бойких мальчишек. Худенькая черноглазая смуглянка, озорная! Она снималась и в фильмах: «Балтийское небо», «Поднятая целина». А сколько рассказов, смешных случаев, театральных баек привозила, приезжая каждым летом к нам с бабушкой в Кужеры… Увлекла меня идеей кукольных спектаклей у домашней новогодней ёлки — мы с ней и бабушкой ставили перед нашими гостями известные короткие сказки и придуманную самими «Историю про оленёнка». Главные роли в ней исполняли фаянсовые фигурки двух трогательных оленят с оленихой, привезённые мне в подарок из Ленинграда в один из приездов тёти Ксаны.
Идею мини-театра над ширмой подхватили мои одноклассницы Зина Листвина, Рая Бутенина, Флора Швецова, Галя Светлакова, Аля Аркатова, и мы несколько лет на «бис» и «браво!» выступали с вырезанными из картона и раскрашенными персонажами «Кошкина дома» и русских народных сказок на школьных вечерах, в поселковом клубе, детском саду, доме престарелых…
Старшая сестра бабушки Елизавета Александровна, бухгалтер по профессии, казалась мне холодноватой и чопорной и не была для меня такой близкой, как младшая — тётя Ксана, с которой мы были как подружки: хохотали, разыгрывали друг друга и окружающих, веселились, читали, купались, ходили по ягоды-грибы... Помню случай: как-то, вкусно пообедав, мы за разговорами не спешили расходиться. Бабушка, вечно спешащая по множеству дел, вдруг вопросила:
— Девчонки, не забыли волшебные слова?
— Мы, — смущённо замялись и замямлили с тётей Ксаной, — а мы…
И вдруг одновременно выпалили:
— А мы ещё не вышли из-за стола!
Вот хохоту было! И в память втесалось...
***
Интересным, по рассказам бабушки, было время её учёбы. Преподаватели — образованные, воспитанные люди; они умело передавали свои знания гимназисткам. Все предметы изучала прилежно. Познание мира и его основных законов Марию, или, как её называли близкие, Мару, Марочку, завораживало.
Однако один предмет, закон Божий, вызывал двоякое отношение: требованиями к учащимся и наблюдаемым ими в действительности. Ученицы, совсем по-детски, в жаркое время года утекали с церковной службы купаться в реке одного имени с городом — достаточно широкой, неленивой Вологде, — за что дома получали нагоняй «по полной». И хотя знала и сдавала на отлично этот предмет Мара, но в советские годы стала атеисткой, что не могло не сказаться и на мне.
Ей, педагогу, члену коммунистической партии, не положено было держать иконы в доме, отмечать православные праздники. На Пасху куличи мы с бабушкой и в семье наших родственников Паршиных, осевших в военные годы в Кужерах, — дедушкиного брата дяди Серёжи с женой тётей Фаней — не пекли. Даже куриные яйца не красили, как это было принято в домах у моих сверстников. Тем не менее тающие во рту сладкие «запретные» нарезки куличей отведывали благодаря доброте наших замечательных соседей по шестиквартирному дому: тёти Веры Никановой, тёти Тани Кульковой, тёти Клавы Батуевой, старичков Листвиных.
До сих пор частенько вспоминаю четверостишие из бабушкиного детства, удивлявшее меня несказанно. Вот, прочтите:
Сегодня праздник — воскресенье.
Нам лепёшек напекут.
И помажут, и покажут,
А покушать не дадут…
Удивляет? Бабушка на мой вопрос: «Почему же не дадут поесть?» — отвечала: «Так для гостей же припасали!..». В мою бытность всего приготовленного хватало и нам, домашним, и гостям. Видно, лучше жилось моему поколению!
…И всё-таки на Пасху яйца бабушка вкрутую варила. На них — некрашеных — я рисовала кисточкой акварельные картинки «под солнцем»: в основном скачущую всадницу в лугах (конечно же — себя в воплощении своей мечты!), и раздаривала соседям, дружественной детворе.
Бывало, в кругу школьных подружек мы задавались вопросами религии. Отчётливо помню, какой мудрый совет дала классе в седьмом Зине Листвиной её мама, простая рабочая стекольного завода тётя Ксения: дескать, дочка, если тебя спросят, есть ли Бог и веришь ли ты в Бога, отвечай, мол, не знаю. Зина была крещёная, я — нет. Но перед каждым экзаменом, выпускными в 11 классе школы или в двух вузах, которые я окончила, непременно осеняла себя крестным знамением. Ни разу не пришлось пересдавать! Школу я окончила с золотой медалью. А в вузах не стремилась к дипломам красным: главное — получить знания!
***
Крестили меня вместе с дочерью Машей в Москве, во Всесвятской церкви на Соколе, летом 1992 года, в числе не менее сотни таких же, как мы. В июне того года мы окончательно вернулись в Москву из Латвии, живя на два дома почти девять лет. Вернулись в смятении, но с облегчением. Тогда было в ходу массовое одновременное крещение. Насколько массовое, настолько и небрежное. По крайней мере, в наш МОМЕНТ. Мы стоим под сводами храма большим кругом. Батюшка читает молитву, а две послушницы щетками-ленивками протирают рядышком пол, вынуждая окрещаемых переступать, освобождать место для скольжения предметов труда (ну, чистый кёрунг!), отвлекаться от обряда. Зажгли в руках свечки — те только-только замерцали, как уже было предложено загасить, и служительницы храма молча собрали их. Наконец, под одну гребёнку все были обрызганы святой водой по кругу, получили выкупленные свидетельства «О крещении» и — восвояси…
Смутно и тяжело переживала душа период распада Союза, не к чему было даже прислониться, а не то чтобы опереться. Зато первенца дочери, а моего внука Мишу, черноглазого, с бровями-надломами вразлет, мы окрестили вовремя — в полугодовалом возрасте, 6 января 2005-го, в церкви Ильи Пророка города Старицы Тверской области. Кареглазого младшего внука Влада, 11-ти месяцев — в храме Святителя Чудотворца Николая в Ростове Великом 25 января 2015 года, в Татьянин день… Крёстный отец Миши как-то незаметно растворился в своей Твери, а с крёстным младшенького Валерием Смирновым и его женой Ларисой, приятелями семьи, празднуем годовщину крещения либо дни рождения Влада.
Наша с Машей крёстная — Вера Вячеславовна Крюкова, добрая соседка по московскому Бескудникову. Я с ней познакомилась, когда посапывали в колясочках её сынишка Саша, моя дочка Маша… Вера, родом из Казахстана, — умница-математик, выпускница МГУ имени М.В. Ломоносова, проворная, заботливая, очень домашняя и очень деятельная на работе. С мужем Сашей, москвичом, вырастили двоих сыновей. Почти родственные отношения с ними, замечательные встречи сохранились и при переезде их — на юго-запад Москвы, нашем — в Крылатское. Мы с Верой уже дважды бабушки, дети и внуки радуют и окрыляют, заботами да хлопотами прочно удерживают на плаву. Мало того: я — всё ещё не только памятью, но и в своём творчестве тянусь в родной мне посёлок к истокам своих крыльев и никогда-никогда не забуду эти родники...
***
В мою бытность в посёлке Кужеры (к этому, первичному, названию добавилось в 1938 году и второе, которое нанесено на географические карты — Красный Стекловар, одноимённое стекольному заводу; подробности о посёлке и о нас в нём — по ходу повествования) ни храма, ни даже часовенки не было. А значит — не было и одной из ипостасей жизни. Храм в честь апостола от семидесяти Онисима был закрыт в 20-х годах и переделан под клуб. В этом предназначении здание продержалось более полувека, пока его не сгрёб пожар. Пожары были не редкостным бедствием для сплошь «деревянного» посёлка и вплотную стоящих к нему сосновых боров. Но когда стали строить кирпичные дома, то они были в диковинку и даже не по сердцу нам, почти старшеклассникам: зачем холодными каменными строениями портить патриархальную теплоту древесных изб и многоквартирных домов, широко, без тесноты разбросанных там и сям по всем поселковым улицам и переулочкам — не город же!..
***
С лета 1968 и до 2005 года — 37 лет — я не была в Кужерах. Что увидела, приехав наконец-то? Славного своей продукцией и в нашей детской памяти стекольного завода давно уж нет: закрыли. На кирпичную и совсем в другом месте сменили к концу века нашу любимую двухэтажную бревенчатую школу, пустив её на дрова. И уже лет десять как Кужерская средняя школа стала девятилетней — ООШ. Богатейшие стройные сосновые леса сдали нуворишам на беспорядочную вырубку и вывоз. Стоит ли говорить о поредевших рядах однокашников, исчезновении множества до боли знакомых деревянных домов от пожаров и ветхости… Наш дом ещё жив, старинушка, но, шестиквартирный, заселен незнакомыми, увы, людьми. Только за милым крылечком и дверью в квартирку, где жили до 1957 года брат моего дедушки Сергей Андреевич с женой Фаиной Самуиловной, а после них семья Анисимовых, я крепко обнялась с её единственной главой из старой братии — тётей Фисой. Да и она вскоре уехала в Йошкар-Олу, получив там ветеранскую, за мужа, Юрия Михайловича, квартиру…
Но! Зато от самой Казани — через Зеленодольск, Волжск, через Сотнур — вьётся в Кужеры асфальтированная дорога, и, минуя перед посёлком мост через прекрасную Илеть (Элнет — по-марийски или Илнэт — по-татарски: река общей протяжённостью 204 км свои последние 34 версты, перед впадением в Волгу, завершает в Татарстане), а в самом посёлке — мосток через реченьку Кужерку, мимо озера уходит в гору на Кульбаш и Коркатово. Тут, повернув направо, путь — в Морки и далее на Шоруньжу, Параньгу, Уржум…, а если влево свернёшь, то на Октябрьский, Шелангер, Йошкар-Олу или Зеленодольск — Казань, а там куда пожелаешь, либо на Звенигово или Новочебоксарск, Чебоксары, Нижний Новгород, Владимир, Москву… Да — куда твоей душеньке угодно! А к моему третьему приезду, на девятом десятке отсутствия церкви в Кужерах, в 2010 году возвели часовню того же имени, что носил храм, и почти там же, где он стоял. Когда будет построен алтарь, тогда часовня перейдёт в статус церкви.
Ой… я перескочила на столетие вперёд и к тому же в географические места, о которых в начале ХХ века Ёжкины в Вологде, а Паршины в Твери и Петрограде даже не помышляли, не знали…
***
Так вот, когда Марочка с братишками и сёстрами убегали купаться на реку Вологду, то их мама или бабушка всякий раз напутствовали детей: «Утонете — домой не приходите!». Вот уж веселила меня из уст моей бабушки эта острастка, которой детвора тогдашняя боялась, как огня: «Как же мы старались не утонуть! — смеясь, рассказывала бабушка. — Ведь домой не пустят... Купались у бережка, далеко не заплывали».
Гимназисток во времена учёбы сестёр Ёжкиных держали в строгости, не то что в школе, где училась я, а тем более — в теперешней. Непреклонная начальница гимназии требовала от учениц дисциплины, знаний, строгой осанки, а посему с маху била неподтянутых девочек кулаком прямо в живот, дабы прямили стать. Такой способ помогал (?!) сохранять стройные фигурки до самой старости. Я непрестанно любовалась всегда прямой спиной и статностью старшей сестры бабушки — Елизаветы Александровны, или тёти Лизы, бывая у неё, седенькой и проворной, в гостях в Ленинграде.
Как ни высоки были требования к знаниям, но — не завышенные. Хватало времени на учёбу, на балы, выходы в театр. Здесь старшеклассницы, купив дешёвые билеты на галёрку, высматривали оттуда в партере молодых военных и в первом же антракте занимали покинутые ими кресла. Офицеры, возвратившись в зрительный зал, никогда не требовали освободить свои места. Недоуменно сопоставив обстановку согласно купленным билетам, не теряя выправки и с лёгкой улыбкой, они молча отправлялись… на галёрку. Таковы — воспитанность и благородство молодых людей. Бывало даже, от этаких «проделок» надменных на вид гимназисток завязывались добрые знакомства.
(продолжение следует)
