Татьяна ЛИВАНОВА. Грани круга. Продолжение

В тылу Великой Отечественной

Из цикла «Обрывки семейных хроник»

Время, время, куда ты летишь…

Завод — основа посёлка Красный Стекловар (Кужеры) в Марийской Республике. Здесь — глубинка Поволжья: с чистыми реками, почти белым крупным песком и строевыми соснами золотистоствольных чистых лесов. В былые годы, с основания купцом Местниковым на этих кварцевых песках стекольного производства в 1856 году, тут производили разнообразную посуду из стекла. В моё время, послевоенное, только бутылки: треугольные — под уксус и округлые «четвертинки, или чекушечки» — водка в таких расходилась влёт!

В те годы словесная характеристика времени — предвоенное, военное, послевоенное — означало одну войну: Великую Отечественную, как для окружавших меня взрослых, так и для нас, детей. Да и сейчас эти словосочетания я воспринимаю именно так.

В горячем цехе (гуте), где отливали бутылки, стояли по «малому» кругу, как бы в хороводе плечом к плечу, стеклоплавильные печи с огненными окошечками, напротив них — симметричным большим концентрическим кругом — чугунные формовочные станки. Подле каждого станка — оператор (стеклодув — в более ранние времена завода) с длинной «заборной клюкой». В основном — женщины, как с военных времён заменившие ушедших на фронт братьев, мужей, сыновей, так и передававшие далее «по наследству» эту профессию дочерям и родственницам… Женские проворные руки опускали эти самые «клюки» через окошечки в расплавленное стекло и мгновенным движением переносили его в станочные формы. И сразу же начиналось «колдовство» над формовкой бутылок с помощью различных приспособлений типа ручки-педали. Так всю восьмичасовую рабочую смену, монотонно, на перепаде температур: у печи — жарища, у станков — холодище, особенно зимой. Каждую сформованную бутылку, пышащую жаром и ещё красноватую, щипцами возлагали на движущийся к печам отжига конвейер. Скорость движения ленты была оптимальна для чисто механических движений операторов и для сохранности формовок.

Завод впечатлял огромной кирпичной вечно дымящей трубой и обязательным гудком на утреннюю смену к восьми часам — рабочим, а детям с учителями, соответственно, в школу к девяти. Предприятие останавливали только в случае аварии или на капитальный ремонт. Заводчане трудились день и ночь, в три смены. Не останавливали производство и в войну.

Родители многих моих одноклассников работали в гуте — так называли «горячий» цех производства бутылок. Поэтому школьниками бывали мы там не только на экскурсиях. Например, с Раей Бутениной, в младших классах в середине 50-х, частенько ходили отнести «домашний паёк» её маме и прихватить с собой «брак» — бутылки, не годные на реализацию. Бракованные треугольные бутылки в наших играх были и вазами, и статуэтками, и архитектурными колоннами, и… сосудами для жидкостей. Компанию нам составляли сверстницы Зина Листвина, Надя Попова, Света Саратова, Вера Светлакова и даже моя соседка года на четыре старше Надя Батуева. Мы пили из «треуголок» подслащённую воду или молоко, как груднички, натянув на горлышки оранжевые соски, загодя купленные в аптеке у фармацевта тёти Тани Сочагиной. Кстати, её сын, Юра, тоже учился в нашем классе.

В конце 2011 года моим воспоминанием стало стихотворение

В БУТЫЛОЧНОМ ЦЕХЕ

Моим кужерским сверстникам

и работницам «горячего цеха»

Жидкое стекло

В формы стекло.

Минута, другая —

Бутылка, вторая…

Поплыли на обжиг

По конвейеру тоже:

Красноватые, пышащие,

Печью огненной дышащие.

Операторы-женщины

Перехвачены полотенцами,

Чтобы пот утереть,

За формовкой успеть.

Бутылки под уксус треугольные

Мы находим и — довольные!

А четушечные округлые —

Не нами пригубленные.

В треугольных свет преломляется,

Радужками растекается,

И грани у них чуть ребристые,

А донышки — сквозь — серебристые!..

Как это ни удивительно, но осенью 2017 года я увидела несколько уксусных бутылочек с символами нашего Красностекловарского завода — КС на донышках — в уникальной коллекции разных разностей профессора МГУ Сергея Владимировича Туманова, доктора философии, и он, видя мой восторг, подарил мне одну…

***

Когда я училась в шестом классе, в 1959 году, население нашего посёлка городского типа составляло 2 795 человек. К концу 70-х людей стало на тысячу меньше. А закрыли завод, продержавшийся почти полтора века, — ряды кужерцев и вовсе поредели, варьируя в разные годы от 846 до 1040 человек. Жители посёлка никогда не называли и не называют себя красностекловарцами, а только — кужерцами.

Нынешний статус посёлка — Красностекловарское сельское поселение в составе Моркинского района. Инфраструктура сжалась серьёзно: остались лесничество с деревообрабатывающим производством, больница, школа, но уже лет десять как не средняя, а девятилетка — ООШ, дом культуры, несколько магазинов — в основном, частные…

Культурная жизнь Кужер с 30-х: театр, хор

А в далёком 1928-м о такой метаморфозе даже не подозревали. Семья Паршиных как раз переехала из Харовска в многонаселённые Кужеры, и мой дедушка, Михаил Андреевич, занял должность заводского технорука (главного инженера). Завод был крепким стержнем посёлка, выдавал востребованную продукцию высокого качества: от чайных розеток зелёного стекла, блюдец и мелких тарелочек до разновеликих разноцветных бутылок под различные жидкости.

Двадцативосьмилетняя Мария, приобретя в деревенской школе на Вологодчине десятилетний педагогический стаж, по приезде стала работать преподавателем русского языка и литературы в средней школе. Обе дочери-погодки пошли в первый класс. Общительная, весёлая, доброжелательная учительница легко сошлась с коллегами и учениками. Коллектив педагогов был очень сплочённый — энергичные, знающие, талантливые люди.

Певунья и заводила, Мария Александровна вскоре создала драмкружок — вначале при школе, затем и в доме культуры, или клубе, как называли по старинке. Ставили в основном классику, как в довоенное время, так и в дальнейшем. Бабушка частенько брала меня с собой на репетиции драмкружка, чтобы не оставлять дошколёнка по вечерам одну. Постановки пьес Островского, Гоголя, Шиллера, Маяковского на сцене клуба проходили при переполненном зале. Особенно ярко шла комедия Островского «Свои люди — сочтёмся!». Задорно, с большим юмором играли учителя. В 50–60-е блистали бывшие фронтовики: Клавдия Николаевна Светлакова — в роли Липочки, Вениамин Афанасьевич Леднев играл приказчика Подхалюзина. В острый момент он панически выпрыгивал в окно, спасая свою «свободу», а клуб взрывался довольными аплодисментами.

Я же затаённо ожидала сцену с участием своей бабушки. И вот этот момент наступал. Вальяжный хозяин дома, купец Самсон Силыч Большов (исполнял роль Анатолий Иванович Винокуров; после моего дедушки он стал главным инженером стеклозавода) разомлевшим баритоном вопрошал:

— Стряпчий был?

Согнувшись в поклоне и услужливо пятясь к дверям кухни, ему отвечала моя бабушка — ролью глуховатой и нерасторопной ключницы Фоминишны в смешно повязанном «рожками» платочке:

— А стряпала, батюшка, щи с солониной, гусь жареный, драчёна! — зал покатывался хохотом…

— Да ты белены, что ль, объелась, старая дура!.. Пошла вон! — и как бы всерьёз, грубовато подталкивал её за плечи к дверям.

И тут я во всё горло вопила из зрительного зала:

— Не трогайте её, не толкайте! Это же моя бабушка!!!

Забавно изображал простолюдинов муж Клавдии Николаевны — механик завода Иван Михайлович, из ветвистого рода Светлаковых. Они с Клавочкой, как её называл, познакомились и поженились на фронте Великой Отечественной. Смешно играла старушек её мама, учительница начальных классов, тоже фронтовичка, сухонькая, слегка сгорбленная Наталья Фоминична. Всеми фибрами души сливалась с классикой фронтовичка также — Евлампия Порфирьевна Быстрова, библиотекарь. С бабушкой в дружеских отношениях, она иногда приходила к нам, но её строгий вид и очки повергали меня в панику.

Талантливы кужерцы были семьями: Светлаковы, Никановы, Глушковы, Аркатовы, Анисимовы, Даниловы, Варламовы, Каяткины, Кормаковы-Головины, Курушины, Фёдоровы, Кульковы, Белоноговы, Ледневы, Листвины, Ларионовы, Пряницкие, Цапины, Бобровы, Батуевы, Винокуровы, Гранатовы, Корабельщиковы, Ермиловы, Матрёничевы, Монастырские, Наумовы, Саратовы, Поповы, Закировы, Ивановы, Швецовы, Загайновы, Галиуллины, Гизатуллины, Александровы…

В конце 30-х годов, восхищаясь необыкновенно артистичным и певучим кужерским народом, Мария Александровна предложила женщинам собираться на спевки, по возможности не в ущерб семьям. Начала с соседей по дому: Вера Михайловна Никанова — из династии Светлаковых и её родственница Клавдия Батуева, подруга бабушки тётя Катя — заведующая детским садом Екатерина Семёновна Ларионова, певуньи-учительницы как, например, всё та же «тростиночка», как я мысленно называла — Клавдия Николаевна Светлакова, Юлия Александровна Боброва, Анастасия Ивановна Ермилова, Августа Назаровна Головина, домохозяйка Глафира Ивановна Анисимова стали костяком хора. Постепенно под руководством Марии Паршиной в посёлке сформировался кужерский женский хор, со временем получивший звание народный. Мужская поддержка в нём была неотъемлемой частью: солист Иван Михайлович Светлаков с баянистом Василием Павловичем Волковым. Этот хор живёт и поёт по сей день — вот уже 84-й год!

Помню, как укрупнялся хор и менялся с годами наряд хористок: от пёстрых домашних одеяний — сарафанов с кофточками, кружевных передников и цветастых платков — до стилизованных длинных атласных сарафанов, кокошников с блёстками. И фон — уже не просто сценический занавес, а рисованные декорации. И руководители — не энтузиасты-самоучки, как Мария Александровна, а приезжие: дипломированные дирижёры и музыканты... Очень много сил и таланта вложила в хор с середины 50-х — в течение двадцати лет — его художественный руководитель Федосья Ильинична Конакова, приехавшая по распределению из Йошкар-Олы. Она была и наша любимая учительница пения в школе. Миниатюрная, худенькая и добрая, никогда не повышала голос, была ровна и весела, и все мы звали её за глаза Фенечкой.

А как пели женщины! Русские народные — от обрядовых, величальных, «плакальных», ямщицких песен до шутливых житейских: «Летят утки», «Потеряла я колечко», «Долюшка женская», «Куда ведёшь, тропинка милая», «Степь да степь кругом…», «А мы просо сеяли» или «Я на горку шла»… Обожали зрители и задорные частушки с переплясом, топотом, гоготом, свистом. Особенно заводил публику фольклор на местную тематику: тут сценические мужские таланты били фейерверком! Но равных здесь не было Ивану Михайловичу Светлакову как в одиночном исполнении, так и вдвоём с ненаглядной супругой своей Клавдией Николаевной, нашей школьной математичкой и моим классным руководителем с пятого по седьмой.

***

В 30-е годы моя бабушка работала и училась заочно на преподавателя русского языка и литературы в Йошкар-Олинском педагогическом институте, окончив его в 1936 году. Наш посёлок был центром Сотнурского района. В 40-х — начале 50-х пришлось Марии Александровне Паршиной «заседать» в двухэтажном Доме Советов с полукружной широкой лестницей и коридорами с многочисленными дверями кабинетов. Здесь были райком, райисполком и другие отделы государственной власти. В конце 50-х, при смене названия района на Моркинский, это здание было передано под детский дом.

Школьную учительницу, обладавшую к тому времени более чем двадцатилетним педагогическим опытом и немалыми знаниями, умело ладившую с людьми, назначили завроно (заведующей районным отделом народного образования). Ни машин, ни лошадей в тяжёлые военные и послевоенные годы. Все школы в округе моя бабушка инспектировала, передвигаясь в основном «на одиннадцатом номере», как она шутила, то есть исходив район пешком. Даже в Казань, за 50 километров, бывало, ходила, чтобы приобрести необходимые для школ книги, наглядные пособия, приборы и т.п. На обратном пути неподалёку от Казани, у так называемой Сухой реки, встречали бандиты-грабители:

— Ну, показывай, тётка, чего несёшь!

Бестолково копались в учебниках, школьных принадлежностях... Отрывисто бросали:

— А курево-то хоть есть?!

Махорка выручала: отдаст всю имеющуюся до крошки — отпускали, и только пересвист из леса всю дорогу сопровождал. Видимо, оповещение, чтобы «братки» пропускали беспрепятственно через посты...

(Кто внимательно читает эти записи, тот уже знает причину курения моей бабушки. С 18 лет — вначале, чтобы не умереть с голода в вологодской глубинке, куда она уехала учительствовать после окончания гимназии в Вологде в 1918 году. В те времена курящим учителям выписывали пайки махорки, часть которой они обменивали у местного населения на продукты. А потом втянулась. Да так и не смогла полвека побороть привычку…)

(продолжение следует)