Александр ПШЕНИЧНЫЙ. Рассказы
Не твоя
Если у интимной памяти есть оболочка, то, вероятнее всего, изнутри она напоминает пещеру с наскальными рисунками, похожими на живопись первобытных людей. Время от времени мы возвращаемся в ее сакральные своды и долго стоим у знакомых ликов, расчищая их пальцами от зелени свисающих мхов.
В такие минуты свершается чудо: рисунки оживают и уводят нас в мир опиумных воспоминаний, в царства грёз и несбывшихся надежд.
Как-то за праздничным столом в гостях у моего приятеля-одноклассника заговорили о школе, о нашем с Виктором классе. Под разговоры и воспоминания о шалостях минувших дней и первых ростках любви жена Виктора перелистывала школьный альбом мужа.
— Знаешь, Саша, каждый раз при просмотре фото ваших учеников, меня посещает одна и та же мысль: с девчонками вам не повезло. Ни одной симпатичной мордашки. Зато ребята — все красавцы! Особенно мой Витя и... ты. Впрочем, одна все же есть. Вот эта, — супруга Виктора прикоснулась пальцем к фотографии Люды Трефовой. — Красавица! Молодую Джину Лоллобриджиду напоминает. С тобой, кстати, на одной странице. Предполагаю, не просто так...
Гости оживленно улыбнулись, а я задумался.
Люда Трефова... Пришпоренная алкоголем память перенесла меня в девятый класс на полвека назад.
За теплицей в школьном дворе мальчишки— одноклассники обсуждают первоочередной вопрос — подарки девчонкам на праздник 8 Марта. На 23 февраля они вручили нам одинаковые чернильные авторучки и открытки с повторяющимся поздравительным текстом.
Конечно, по законам приличия и учтивости полагалось традиционно скинуться в общий котел и купить девочкам одинаковые подарки.
Вот только кто должен этим заниматься? Желающих навесить на себя дополнительное бремя не нашлось. Мальчишеский сход — это не комсомольское собрание с заранее заготовленным постановлением.
Голос Миши, нашего негласного авторитета, приглушил ропот юношеских басков:
— Если подарками для тёлок заниматься западло, то предлагаю такой вариант: девчонок гораздо больше нас. Разделим их на группы по красивости — по одной на каждую нашу голову. Для прикола Люду Трефову оставим соло, а трех самых некрасивых — в одну записку. Жребий нам в помощь — он всегда справедлив. Дари что хочешь, но не менее рубля на нос. Открытки подписывать только своим именем.
Кто не подарит — тот пи****с. По рукам?!
Свернутые в рулончики записки с девичьими именами посыпались в мою перевернутую шапку.
Со словами: «Что уготовил мне жалкий жребий?» Миша опустил ладонь в шапку и развернул записку. Облом! Одноклассник чиркнул спичкой и прикурил от зажжённой несчастливой бумажки с именами трех дурнушек: «Говорят, не повезет в картах — повезет с женщинами. Брехня!»
— Не унывай, Миша! — успокаивали приятеля товарищи. — Разрешаем в них и по полтиннику бросить.
Иногда вырывалось радостное «Ура!», но чаще произносилось слово, обозначающее женщин с низкой передней ответственностью.
На дне шапки сиротливо белел последний рулончик. Заветное имя еще никто не называл. Я развернул записку. Люда Трефова — оповестил меня корявый мальчишеский почерк. Впервые судьба протянула мне руку для поцелуя. Ах, Люда, Люда! Как же волнующи твои округлости в физкультурной форме! А бирюзовые глаза! Невозможные!
По дороге домой меня догнал Миша: «Давай меняться: ты мне Трефову, а я тебе троих и... немецкий порно журнал в придачу — тот самый, который мы вчера смотрели...»
Порно журнал! Целое подростковое состояние! Кто в девятом классе о нем не мечтал!?
Мише я все же отказал. Что и говорить, девки на глянцевых страницах кружили голову и воображение, но куда им до Трефовой, такой красивой, живой и настоящей — особенно в физкультурной форме.
На следующий день в табачном дыму мальчукового туалета девчонок разыгрывали в карты и меняли не глядя. По нескольку раз записки переходили из рук в руки. Некрасивых и хорошеньких ставили на банк вместо денег и наоборот. С Мишей играть никто не захотел. Слишком страшил проигрыш.
За полчаса до уроков ребята разложили подарки на партах девчонок. Мой плюшевый пятирублевый петушок, аккуратно завернутый в подарочный целлофан, перевязанный алой ленточкой, подпирал открытку с поздравительным текстом, который я сочинял пять дней. Раскрывающийся бутон бархатной розы краснел у лап петушка.
На удивление, Миша достойно поздравил девчонок, доставшихся ему по жребию: веточки мимозы и дефицитные многоцветные шариковые авторучки — мечта многих тогдашних школьников.
Дарили оригинальные канцелярские принадлежности, косметику и даже черные капроновые чулки — предмет многочисленных шуток сотоварищей. Один одноклассник выложил модную в то время книгу, взятую из отцовского шкафа. Кто-то из нас пролистал ее и обнаружил на семнадцатой странице библиотечный штамп.
— Напиши Таньке, — шутили ребята: «Когда прочитаешь, не забудь сдать книжку в библиотеку».
Выход нашелся — один из наших захватил с собой книгу о Большом Барьерном коралловом рифе с красивейшими фотоиллюстрациями, предназначенную для подарка младшей сестре. Чтобы не прослыть пи****сом, незадачливому дарителю пришлось срочно выкупить альбом у одноклассника.
На удивление девчонки оказались рады подаркам и долго на переменах стайками обсуждали каждое слово открыточных текстов, ну и, конечно же, подарки. Каким— то образом они давно узнали о мальчишеских договоренностях.
Мой подарок оказался лучшим. На переменах Люда щеголяла красной ленточкой, обвитой вокруг шеи. При ходьбе алые концы щекотали холмики выпирающих сквозь свитер грудей. На уроках я натыкался на благодарный взгляд васильковых глаз. Негласное звание королевы красоты класса петушок и роза подтвердили полностью.
— О ком это ты так вздыхаешь? Не о той ли девчонке, для которой так долго с подарком носился? — апрельским днем спросила меня бабушка. — Хочешь, я погадаю на нее.
Бабушка обвела колоду вокруг туловища и разложила карты.
— Далеко она от тебя. А рядом какой— то рыжий, но тощий король. За него она выйдет. Вот только... гмм.. что— то у них нехорошее случится, и как бы не в день свадьбы. Трижды она еще замуж выходить будет, и только на четвертый раз удачно.
Как ни крути, но она — не твоя.
Так и случилось. Разжигающийся огонек обоюдных чувств со временем потух сам собой.
Как бы ни было, но первая симпатия глубоко закарбовалась на стене пещеры моей сердечной памяти. До сих пор исподволь я оцениваю красоту женщин по лицу и формам Людочки Трефовой, а моя любимая киноактриса, конечно же, Джина Лоллобриджида.
А Люда? Как— то в студенческие времена я возвращался после занятий домой. Кто-то сзади похлопал меня по плечу.
— Привет!
— Паша! — я протянул руку для приветствия.
Сейчас спокойные юноши и подростки растворились в компьютерных играх и социальных сетях, более отвязанные разошлись по бандам, а тогда, в семидесятые, мы жили жизнью дворов. Павел — старший брат Милана, мальчишеского короля нашего двора. В отличие от младшего брата, отчаянного хулигана, рыжий и худосочный Паша обладал более уравновешенным характером и в дворовой иерархии занимал почетное второе место. Естественно, как к каждому лидеру, к нему тянулись девчонки.
— Ты еще не женился? — поинтересовался Павел.
— Нет. Хочу учебу закончить, а там видно будет. А ты?
— Правильно! Не спеши. Но если надумаешь кольцо завинтить, то не закатывай грандиозную свадьбу. Чтобы не получилось, как у меня.
Я на Людке Трефовой женился. Помнишь такую? Закрутилась у нас любовь — поискать еще. Она, правда, сразу предупредила: до свадьбы — ни-ни.
С росписью мы тянуть не стали. Ее родители в торговле работали — денежки водились. Да и мы в грязь лицом не ударили — в лучшем ресторане зал сняли. В разгаре свадьбы кто-то из Людкиной родни спьяну укорил одного из моих родственников. Слово за слово — перепалка быстро переросла в мордобой. Милиция с трудом утихомирила две стороны. Мой отец и дядька Люды ночевали в обезьяннике. Веселая свадебка получилась.
Наша первая брачная ночь так и не состоялась, как и последующие. Через месяц подали на развод. Вот такая любовь. Еще раз советую: будешь жениться — не устраивай пышную свадьбу, за подарочные деньги лучше отправьтесь с молодой женой в путешествие.
На встречах одноклассников Люда не появлялась. Недавно от своего соученика, случайно встретившего Трефову на отдыхе в Египте — они проживали в одной гостинице, я узнал, что моя школьная симпатия в третий раз вышла замуж за того самого рыжего Пашу. Но совместная жизнь так и не заладилась. Моей однокласснице, как и предсказывала бабушка, повезло лишь с четвертой попытки. Муж, известный в медицинских кругах гинеколог, с нее буквально пылинки сдувает.
Через плечо жены приятеля со страницы школьного альбома на меня смотрели глаза Люды, а на фото рядом улыбался я, полный одухотворенности и вселенских надежд. Фотограф выполнил мою маленькую просьбу и разместил нас на одной странице. Спасибо тебе, мил человек.
24.02.21
Тарзанкин дом
Незаметно канул Старый Новый год, а вместе с ним и негромкий юбилей — полвека нашему семейному новоселью.
Один за другим в небесные дали ушли мои родные; из тех, кто впервые переступил порог нашей квартиры, остался я один. Да что там квартиры — в подъезде я последний первопоселенец.
– Как называется район, в который мы сегодня переезжаем? — спросил я отца заснеженным утром Старого Нового 1971 года, когда друзья-пацаны только что посыпали зерном вперемешку с мелочью полы покидаемой квартиры.
— Салтовка.
— Салтовка... — название какое— то... пушкинское. Тогда я даже не предполагал, что с этим словом, созвучным с царством славного Салтана, я буду обручен почти всю жизнь.
О главной традиции переезда вспомнили в последний час.
— Подождешь минут пятнадцать? — папа вопросительно посмотрел на шофера грузовика — нашего соседа по семейному общежитию.
Через полчаса отец, наконец, открыл дверцу кабины и поставил возле моих ног шевелящийся мешок. На носовом платке, повитом вокруг левой ладони, краснели пятна крови. Видимо, операция по поимке ритуального животного без ранений не обошлась.
— Еле поймали, но кошка цветастая попалась — не какая-нибудь, — оправдывался за затяжку времени папа. — С Наф-Нафом все подвалы Серого дома обшарили. Напарник осторожничал, боялся лишиться последнего глаза — загоняет на меня кошек, а сам голову вбок отворачивает. Пятеро пробежали мимо его ног, шестую все же удалось прижать в угол. Прижать-то прижали, да попробуй ее взять: спину изогнула, шипит дико и когтями воздух царапает. Подкрадываюсь с раскрытым мешком, а у самого поджилки дрожат — от этой можно ожидать чего угодно. К счастью все обошлось: хотела укусить, но я успел руку отдернуть — оцарапала лишь немного. Не кошка попалась, а кот камышовый — если у нас приживется, назовем Тарзанкой.
Нервно дрожащий от ожидания грузовик дернулся и обрадованно покатился по мостовой. Неожиданно на дорогу выбежал Наф-Наф и замахал руками.
– Володя, держи, — одноглазый приятель отца, прозванный за нескончаемые перестройки своего частного дома Наф-Нафом, перекинул за борт кузова матерчатую сумку. — Обязательно перевяжи руку на новой квартире, от кошачьих когтей может всякое случиться. Здесь йод, зеленка и бинт — жинка передала. С новосельем!
Грузовик въехал на Кузинский мост — незримую черту Лысой горы, бабушка посмотрела за плечо водителя и тихо прошептала: «Прощай гора! Спасибо тебе за приют и кров».
В кабине грузовика тепло, но тесно. Время от времени я оглядываюсь назад и всматриваюсь сквозь заднее окошко кабины в кузов трехтонки — там, прижавшись спинами к старому фанерному шкафу и боками друг к другу, зябли с отвернутыми воротниками отец и мать.
Бабушка плотнее придвинулась ко мне, чтобы не мешать водителю двигать рычагом передач. Из узла на полу кабины торчала ручка кочерги, нашей многолетней печной помощницы; без нее любой дом — сирота. В медной утробе примуса на дне узла мерно покачивался керосин.
Мы волновались — как нас примет новое жилище, наша долгожданная изолированная квартира? А вдруг?.. Семью подгоняли слухи о самозахватах: поговаривали о многодетных матерях, вселяющихся с детьми в квартиры новостроек. Мамаши меняли замки и немедленно отбивали кричащую телеграмму Брежневу. До ответа из белокаменной выселить их не имели права, власти часто оставляли отчаявшихся матерей в захваченных квартирах.
Тарзанка вихрем выскочила из развязанного мешка, и, вбежав в раскрытую дверь меньшей комнаты, прижалась к плинтусу под батареей отопления.
Кошка оказалось трехцветной и, видимо, породистой. Общий белый окрас, коричневый хвост, очерченные шоколадные и рыжие пятна на спине и мордочке придавали животному умиленность и благодушие, так резко контрастирующие с его диким нравом.
Открыв рты, мы бродили по квартире, присматриваясь к каждой домовой мелочи. Бабушка установила примус на подоконник кухни, а кочергу за неимением печи пристроила в углу малой комнаты.
— Боже мой! Здесь и ванна есть! — удивлялась она. — Этак можно и в баню не ходить!? А кухня! Неужели правду говорят, что от газа днища кастрюль не обрастают сажей?..
В первую ночевку семья улеглась на полу зала. Спать в малой комнате отец отказался из-за Тарзанки:
— Я ее боюсь, — то ли в шутку, то ли всерьез, признался он матери. — Днем хозяин квартиры я, а ночью — кто лучше видит. Она и меня в мешок загонит. Тем более, что трехцветным уже сделала, — смеялся отец, выставляя тыльную сторону ладони, расцвеченную пятнами зеленки и йода. — Завтра отвезу Тарзанку обратно. Она уже не котенок и одомашнить ее вряд ли получится.
— Кошка сбежала! — сумеречным утром ошеломил нас отец.
Перед работой папа с мешком и в брезентовых рукавицах зашел в малую комнату, но кошки в помещении не было. Топили отлично, на ночь отец слегка приоткрыл форточку — Тарзанке каким-то образом удалось расширить зазор и выпрыгнуть со второго этажа на снежную горку. Мы открыли окно: от сугроба внизу тянулись кошачьи следы к вентиляционному окошку подвала.
— Жива! — облегченно вздохнул отец. Ну что ж — у нее теперь свое новоселье.
Еда и молоко в мисочке возле батареи оказались нетронутыми. В лужице посреди комнаты чернела опрокинутая кочерга.
Всю зиму бабушка подкармливала Тарзанку, подкладывая еду на кромку продушины подвала. К концу лета во дворе запестрили трехцветные котята. А еще через год белые кошки с коричневыми и рыжими пятнами заполонили весь микрорайон.
Но год за годом цветастое кошачье племя уменьшалось, лишь изредка в траве и на асфальте салтовских микрорайонов мелькали рыже- бело-коричневые шкурки.
Удивительно, но потомки Тарзанки непременно участвовали в главных событиях моей жизни: они умывались лапками или грели спинки на скамейках у моего подъезда, когда я впервые привел в дом свою невесту — будущую жену, а позже вносил на руках новорожденного ребенка.
С тех пор меня не покидает ощущение, что дух Тарзанки охраняет мой дом.
— Здравствуй, Саша... кто знает, увидимся ли еще... — как— то лет десять назад при встрече ошеломил меня хороший знакомый из соседней пятиэтажки.
— Что случилось? Ты уезжаешь? или болен? — я с удивлением и тревогой всмотрелся в лицо визави.
— Как? Ты не знаешь? Наш дом Барабашевский рынок забирает. Пока два подъезда, а там — сам понимаешь. Хотят из квартир гостиницу для приезжих торговцев оборудовать. Пришли к нам базарные эмиссары и предложили квартирные обмены. Неплохие варианты, честно тебе скажу: и дома новее, и площадь немного больше, но — на окраине города. А мы к нашей Салтовке уже прикипели.
Но что делать: как только заикнулись, что никуда мы отсюда не уедем, как в ответ осторожно спросили: «Дети у вас есть? Наверняка вы хотите видеть их живыми и здоровыми...». Тут наше возмущение мигом исчезло. Против силы и денег не попрешь. Меня вот в Рогань отправляют. На чемоданах уже сижу. С такими темпами расширения базара скоро и до твоего дома доберутся.
Я опечалился. Действительно — с такой мощью сражаться бесполезно. Барабашка в те времена переживала расцвет и с завидным аппетитом пожирала пространство вокруг себя. Километр частной застройки для нее — лакомая пища.
В сердцах я чуть не пнул ногой трехцветную кошку, развалившуюся на солнце под порогом моего подъезда.
Все имеет свое начало и конец. Время шло, но жильцы дома напротив оставались в своих квартирах. Прошел слух, что наступившие кризисные времена отразились и на нашем знаменитом базаре. Территориальная экспансия замерла на половине пути.
Вот только знакомые пятна на шерсти дворовых кошек после базарного нашествия исчезли совсем.
Но на Старый Новый год этого января...
Как всегда на случай прихода новогодних посевальщиков жена приготовила для ребят конфеты, мандарины и, конечно, деньги.
— Можно у вас посевать? — два худеньких пацаненка переминались за порогом с пластиковыми пакетиками в руках.
— На щастя, на здоровья, на Новый год, роды жыто, пшеныцю та всяку пашныцю... — ребята щедро сыпали на пол пшено и рисовую крупу, а в это время из-за борта куртки одного из мальчуганов показалась знакомая цветастая мордочка котенка. Трехцветное изящество что-то пикнуло на кошачьем языке и с интересом обвело взглядом мой коридор, будто что-то припоминая.
— Откуда у вас котенок? — спросил я, сжигаемый любопытством и каким— то таинственным предчувствием.
— Нашли у вашего подъезда, он такой хорошенький — на крыльце сидел и мяукал, — вихрастый пацан погладил котенка по пятнистой макушке. — Бездомный, наверное. Мы его и подобрали, возьмем к себе. На старой квартире у нас жила кошка на этого котенка похожая, но умерла.
— А где вы живете, хлопцы?
— Год назад в ваш дом переселились, квартира во втором подъезде. Мы братья. А раньше жили на Лысой горе, слышали о такой?..
Я попросил ребят пройти с котенком в малую комнату. Когда хлопцы окончили посевалки, я почесал пальцем за ушком котенка: «Имя еще не придумали?»
— Нет, Ваня Пятнашкой хочет назвать, как нашу прежнюю кошку, но я против.
В коридоре в дополнение к конфетам, фруктам и деньгам я сунул старшему брату полусотенную купюру в карман: «Если это девочка, назовите ее Тарзанкой. Впрочем, как вам угодно».
— Хорошо, — братья переглянулись и кивнули курчавыми головами.
Стараясь не наступать на посевальную крупу, я прошел на кухню и заварил кофе. Мне давно открылась удивительная закономерность — хорошие стихи многократно усиливают вкус и аромат напитка.
Случайно открытая страница томика стихов Марины Цветаевой начиналась с давно знакомых строк:
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Наступит день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Гениально! Но откуда такие кладбищенские настроения в двадцать один девичий год? Что уж про меня говорить.
После кофе под впечатлением цветаевских строк я сделал запись в дневнике: «Храните мою семью, родные стены. Какими вы будете, когда меня понесут мимо вас в последний раз? Быть может, под ногами несущих будут шуршать листья, упавшие с березы и груши, посаженных моим отцом? А, возможно, мне во след будут смотреть глаза трехцветной кошки...»
2.02.21
Фрида
Когда матери был нужен совет, она приходила к Фриде. На чистый двойной лист, вырванный из моей черновой тетради, у краешка могильной плиты мама выкладывала фаршированную куриную шейку, иногда форшмак и всегда конфеты «Гусиные лапки» — любимые лакомства бывшей соседки.
Долго и во всех подробностях мать рассказывала старшей подруге новости нашего общежития и просила ее мнения в острых жизненных ситуациях. После каждого вопроса мама прикладывала руку к камню могильной скульптуры и пристально вслушивалась в кладбищенскую тишину, пытаясь уловить знак Фриды: внезапный шум ветра, упавший на форшмак лист клена, жужжание пролетевшего над головой жука— оленя. Да мало ли как могла подтвердить свою волю рассудительная дочь древнего народа…
– Давай зайдем к Фриде, — как-то после уборки на могиле отца попросила меня мать. — Идти одной боюсь — вокруг ни души: не ограбят, так до смерти напугают.
– Ты ее помнишь? — мать протерла влажной тряпочкой скульптуру скорбящего ангела в углу проржавевшей оградки.
– Помню лицо с живыми глазами и шапку вьющихся волос с проседью вокруг головы. Кажется, она была невысокого роста. Пожалуй, и все. Да еще она жила через два примуса по коридору от нашей комнаты.
– Волосы... — мать провела рукой по крылу ангела, — она мыла их один раз в году, говорила, что голову часто мыть нельзя. Удивительно, но запаха не было.
Замечательная женщина, добрая и немного прозорливая. Мы познакомились на стройке нашего железнодорожного вокзала. Работали подсобницами, часто в паре — подносили раствор и кирпичи каменщикам.
Фриду не раз спрашивали: «Почему ты таскаешь кирпичи, как русская? Могла бы и газированную воду с сиропом продавать…»
Она отвечала: «У нас, как и у вас, по-разному бывает: одни на скрипке играют, а другие с носилками бегают».
Она слыла мудрым человеком, женщины ходили к ней за советом и часто возвращались с надеждой в глазах. Я с ней дружила, хотя годилась в дочери.
Фрида научила меня готовить вкусно и экономно — в те годы мы, работяги, были рады любой пище, лишь бы наесться досыта.
– Вы неправильно готовите курицу, Муся, — ворчала соседка, когда старшая сестра отца передавала нам гостинцы из деревни. Курочкой нужно наслаждаться медленно и как можно дольше растягивать удовольствие. А не съесть за один раз. Я не великий повар, но могу научить нескольким блюдам нашей кухни…
Однажды Фрида спасла соседа Павлушу от незаслуженной расправы. Это сейчас мы живем в изолированных квартирах, закрывшись в своих мирках. А тогда… ты же помнишь наш барак, длинный коридор и комнатки по обе стороны.
В угловой боковушке жила зэчка Валя. Видели мы ее редко — она постоянно сидела: то за воровство, то за хулиганство, то еще за что-то. Валя болела туберкулёзом, а по санитарным правилам ей полагалась отдельная камера. Но таких не хватало. Поэтому соседка часто попадала под амнистии. Вернется, проворуется — и снова в тюрьму.
С некоторых пор в квартирах жильцов стали пропадать деньги и вещи. Уже и ключи прятали не под коврики, а в тумбочки под примусами и керогазами; отдавали их соседям, но воровство не прекращалось.
Как водится, поползли слухи, появились подозреваемые. Вернее, подозреваемый. Павлуша — хронический холостяк и пьяница, непонятно где работающий и на что живущий. Слухи плодились и приумножались: «За что пьет? Да еще и баб водит… ни разу не попросил трояка до зарплаты… точно ворует…»
Новый запой Павлуши совпал с очередной кражей денег у старушки— пенсионерки. «Все понятно: пропивает деньги Родионовны» — решили молодые мужчины нашего этажа и после дозаправки самогоном с выкриками и матюгами направились к комнате холостяка.
На Пашино счастье из своей квартиры вышли Фрида с пустым бидончиком и ее дочь Дина. Видимо, в магазин за молоком направлялись. Быстро оценив положение, Фрида втолкнула дочь в еще не закрытую комнату и с пустым бидончиком стала посреди коридора: «Если вы к Павлу, то я вас не пропущу!»
— Отойдите, тетя Фрида, не стойте на пути! — взревели хлопцы. — Пашка ворует. Больше некому! Два года он в нашем доме живет, до него никто ничего не крал. Бить без разбора не будем, но если выясним, что он не чист на руку — костями в больнице испражняться будет…
— Вы его не тронете! — Фрида выставила бидончик, как щит, перед собой. Не пойман — не вор! Бейте тогда и меня! В войну я пережила расстрел, а ребенком — два погрома. Переживу и ваш самосуд. Поймаете на горячем — тогда и бейте. А лучше отдайте милиции.
Мужики оторопели: «Вы уверены, что это не он по нашим комнатам шушарит? Родионовна вон до сих пор плачет — из смертного узелка все деньги вытащили. Скинулись ей, конечно, но все равно мало и обидно.
На шум выскочили женщины и быстро растащили своих мужей по комнатам.
А вскоре поймали вора. Валю-зэчку.
Помнишь дядю Жору и его жену? Вечером они сообщили соседям, что завтра утром уезжают на два дня к родственникам в деревню. Но ночью дядя Жора почувствовал себя плохо: тошнота и температура. Больного оставили дома, к родным уехала жена с детьми.
В ноябре рассветает поздно, а ранним утром что-то случилось с электросетью и дом остался без света.
Бреется дядя Жора в полутьме перед окном, мурлыкает песенку и видит в круглом зеркальце: бесшумно отворилась дверь и в комнату вошла совершенно голая женщина со свечой в руке. Сняла парик, а на голове ни единого волоска да еще крест на всю лысину синеет. Худющая и костлявая — ребра так и светятся; на животе наколка в виде огромного черепа, а вместо зубов — пупок. Ходит — челюсти шевелятся.
Ну, думает дядя Жора, это Смерть за ним пришла. Отсюда и внезапная болезнь и вчерашний кошмарный сон. Он рассказал его жене: та покачала головой — не к добру.
Смерть подошла к фанерному шифоньеру, тихо открыла дверцу и ощупала рукой пространства между стопками белья и полками. Затем проверила карманы висящей верхней одежды. Костлявая поставила свечу на стол и аккуратно свернула постель на панцирной кровати. Увидев небольшую стопку денежных купюр, Смерть шире отодвинула ситцевую ширму, разделяющую комнату пополам, и направилась к окну, чтобы лучше рассмотреть деньги.
Тут она и увидела окаменевшего от страха Жору в одних трусах и с лезвием бритвы в руках — и как закричит от испуга!
Жора ответил не мене громким криком.
Женщина бросилась к двери, но споткнулась о круглый тряпочный коврик и растянулась плашмя в дверном проеме, зацепившись при падении головой о торчащий в наличнике гвоздь.
На крики прибежала соседка. Увидев полускелет с крестом на лысой окровавленной голове, деньги, отмычку и дымящуюся свечу возле худосочного седалища, соседка закричала не своим голосом. Орало все крыло, пока в общежитие не прибежали двое мужчин из соседнего дома.
Валю завернули в одеяло, в таком виде ее и увезли в милицейский участок. Больше она в общежитии не появлялась, говорили, что ей присудили очередной срок и сокамерницы пырнули ее заточкой. А еще раньше зэчки за какой-то проступок зверски вырвали на голове Вали волосы и на лысине вытатуировали огромный на весь череп крест
Позже выяснилось, что Павлуша вместе с братом спекулировал наручными часами на базаре. Продадут товар — пьют, нет — мерзнут между рядами. Оба устроены «мертвыми душами» — сторожами в детских садиках.
Случившееся еще больше возвысило авторитет Фриды, она стала негласным комендантом общежития. Только и говорили: «Фрида сказала… Фрида посоветовала…»
Прошло несколько лет и у Фриды неожиданно поселился молодой, стильно одетый мужчина.
— Мой бывший муж из Америки. Приехал за моей дочерью, — пояснила Фрида. — В Штатах он женился на богачке, но детей у них нет.
— Ты отдашь ему единственного ребенка? — удивлялись наши женщины?
— Отдам, — твердо ответила соседка. — Что ее ожидает здесь? Там ее Феликс выучит и устроит на хорошее место. Пусть хоть дочери будет хорошо. Да и Мишу своего забудет.
Юная Дина тайком встречалась с большим начальником — евреем, жена Миши пришла к Фриде с угрозой и предупреждением — любовнице мужа она обязательно отомстит. Причем жестоко.
Возможно это случайность, но вскоре Фрида заболела раком. Боже, как она мучилась! Ее крики у меня до сих пор в ушах. Феликс приехал за месяц до смерти бывшей жены: ночевал на полу, сидел у изголовья больной, колол обезболивающие препараты, выносил помои в дворовый сортир за пятьдесят метров от дома. На него было страшно смотреть: исхудал, впалые уставшие глаза на не выспавшемся лице. Наши женщины частенько стирали в корытах их белье, готовили еду.
Смерть Фриды стала новостью номер один. Ее хоронили всем поселком. Супруг заказал небывалые по размаху погребальные процедуры.
Говорили, что наша Фрида — необыкновенный человек и унесла собой в могилу какую-то тайну.
И эта тайна вскоре открылась. Летом следующего года на 9 Мая я пришла на кладбище и положила цветы на постамент у памятника погибшим за освобождение Харькова красноармейцам. После небольшого митинга решила зайти к Фриде — отнести подруге ее любимые лакомства.
В появившейся свежеокрашенной оградке серели плащ и шляпа какого-то мужчины. Им оказался муж Фриды.
— Вы Мария!? Слышал, слышал. Фрида говорила о вас.
Мы помянули его первую жену вином и закусили принесенной мною едой. Я не удержалась в любопытстве: «Вы, наверное, еще до войны поженились?»
Тогда он и рассказал мне историю их любви. Фрида была подругой его матери. Они жили в маленьком белорусском городишке. В войну немцы согнали всех евреев на площадь и объявили, что отвезут их в областное гетто. Но колонну повели за город на расстрел. В суматохе прозорливая Фрида успела зацепить за рукав сына подруги и убежать с ним за город. Три года они жили в маленьком хуторке у леса, от незнакомых людей прятались в погребе. Фрида догадывалась, что их укрыватель связан с партизанами. Так и было: после освобождения хозяин признался: все золото, подаренное Фридой, он отнес в партизанский отряд.
На момент рождения ребенка молодому отцу едва исполнилось семнадцать, а матери тридцать шесть лет.
Вскоре Феликса призвали в армию, а после демобилизации по приглашению влиятельного дядюшки из Соединенных Штатов, он уехал в Америку. Жена осталась в Союзе.
— На могиле Фриды я хочу установить памятник, — Феликс вынул сигарету из красивой пачки и щелкнул зажигалкой. — Лучший в вашем городе скульптор над ним уже работает. Это будет статуя ангелу-хранителю нашей инстинктивной и в чем-то неизъяснимой любви…
Памятник на могиле Фриды стал первым скульптурным изваянием на нашем кладбище.
Этим летом я решил разыскать могилу Фриды и рассказать ей о смерти моей матери, а заодно и попросить совета в запутанной жизненной ситуации. Долго бродил среди старых оградок и покосившихся памятников, но могилу так и не нашел. Видимо, в этой жизни каждый должен заслужить свою Фриду.
