Виталий ДАРЕНСКИЙ. Итоговый труд православной историософии XX века

(о книге М.В. Назарова «Миссия русской эмиграции»)

 

Задача Русской эмиграции — осмыслить

происходившую в мире репетицию апокалипсиса.

М.В. Назаров

 

Для современного культурного сознания в России понятие «русская эмиграция» стало двойственным по смыслу. С одной стороны, сохраняется память о великой русской культуре, спасенной и продолженной русской эмиграцией «первой волны» — с ее выдающимися философами, прозаиками, поэтами, богословами, артистами, воинами и просто благородными людьми, сохранившими лик подлинной России и поэтому не способными жить в большевистском рабстве. С другой стороны, нынешняя «русская» эмиграция, возникшая после распада СССР и негласно получившая кличку «эмиграции воров», никого не интересует и вызывает лишь презрение у людей, имеющих отношение к русской культуре. Нынешняя эмиграция из России происходит по самым низменным мотивам — поиску комфортной жизни, а очень часто — и с необходимостью легализации криминальных капиталов. Эта последняя эмиграция является полной противоположностью первой. Мне приходилось слышать такую классификацию: первая эмиграция (в период Гражданской войны) — эмиграция героев и гениев; вторая (в период Второй мировой войны) — эмиграция из концлагеря; третья (в брежневский период) — эмиграция евреев; четвертая (после 1991-го) — как уже упомянуто, эмиграция воров. Естественно, в каждой из них были исключения из правил, но в целом эта классификация достаточно точна. В этой ситуации славное имя Русского Зарубежья нужно уберечь от «размывания» его современным контекстом. Это высокое имя может носить прежде всего первая — Белая эмиграция, а также вторая, поскольку и она была не только героической, но и культурно плодотворной. Из третьей же «волны» к этому высокому имени причастны лишь единицы, среди которых особо известен А. Солженицын. Но тот автор, о котором пойдет речь в нашем очерке, сыграл для русского самосознания ничуть не меньшую роль, чем всемирно известный нобелевский лауреат. Однако эта роль не так заметна, ибо лежит в более сложных сферах духа, чем изящная словесность — в сфере понимания Божиего замысла о России.

В 2020 году произошло давно чаемое событие — публикация в двух томах труда выдающегося православного мыслителя и публициста Михаила Викторовича Назарова «Миссия русской эмиграции. (На фоне катаклизмов ХХ века)». Издание осуществлено совместно издательством «Русская Идея», в свое время созданным подвижническими усилиями самого автора, а также петербургским издательством «Русская Лира». В этих томах собраны работы, написанные с 1980-х годов по настоящее время. Большинство из них уже публиковались раньше и оказали мощное влияние на современную русскую мысль в сфере национального самосознания, основанного на православном понимании истории. Эпиграфом к двухтомному собранию трудов автор взял слова выдающегося мыслителя Русского Зарубежья архим. Константина (Зайцева) из его книги «Чудо русской истории»: «Мы, эмигранты, предельно осведомлены о том, что происходит в мiре. Мы знаем всё, что доступно знанию человека. Нам открыто Откровение Божие, насколько оно вообще открыто человеку. Мы знаем, что мiр имел и что он потерял. Мы знаем, что мiр идет к своему концу. Мы знаем, в чем спасение мiра. Знаем то, что кроме нас в полной мере никто знать не может. В этом наша помазанность, возлагающая на нас “подвиг Русскости”...». Сам архим. Константин, а также целый ряд других великих мыслителей Русского Зарубежья уже дали миру ценнейшие прозрения о сути катастрофических событий, происходящих в мире и в ХХ веке обернувших Историю лицом к Апокалипсису. И такие прозрения мог дать только русский православный народ, и особенно та его часть, которая увидела прообраз и сам лик грядущего Зверя в большевизме. «Мы не в изгнании — мы в послании», — сказал об эмиграции великий Бунин. В послании для чего? Как оказалось, не только для спасения высших традиций русской культуры и открытия их перед взором изумленного мира, но и для миссии еще более высокого порядка, не видимой миру, но самой важной для него в предапокалиптические времена. С высоты православного духовного разума мыслители Русского Зарубежья постигли смысл последних времен Истории глубже, чем кто бы то ни было. Такое высшее знание даровала им страшная судьба России в ХХ веке, явно повторившая судьбу Вавилонского пленения ветхозаветного народа.

Революции происходили во многих странах, но только для России Революция стала фактом не просто историческим, но метафизическим — то есть таким, который ставит под вопрос само ее бытие и приобретает эсхатологический смысл для всего мира. Только «русская» (хотя на самом деле и эмпирически, и метафизически она антирусская) Революция — это не просто сокрушение государства и даже целой цивилизации, это — событие, несущее в себе явный символ и прообраз апокалипсиса и Страшного Суда. Ибо здесь сокрушается не просто государство и цивилизация, но сам богоустановленный порядок всего земного человеческого бытия, причем сокрушается сознательно богоборческими силами, столь же сознательно служащими и врагу рода человеческого в различных его обличьях.

Из всех других «национальных» (а на самом деле антинациональных) революций одна лишь Французская революция 1789 года несла в себе столь же явный метафизический смысл сокрушения богоустановленного порядка, и это сразу было ясно понято ее действующими противниками. Но даже и этот богоборческий бунт не идет в сравнение с тем образом конца мiра сего, который являет 1917 год. И дело не только в несопоставимости жертв, но в первую очередь в том, что в отличие от папистской Франции, без которой большая История еще, по сути, не изменилась бы, здесь было сокрушено Православное Царство — катехон, «удерживающий», отнятие которого, как говорит Св. Писание, открывает уже прямой и бесповоротный путь к этому концу. Поэтому говоря о Революции 1917 года, в какие бы исторические детали мы ни углублялись, мы всегда говорим библейским языком, мы говорим о катастрофе всемирно-исторического масштаба, из которой уже нет возврата. Теперь 1917 год — это всегда наше неизбывное «настоящее время», то «последнее время», о котором говорит апостол, но уже явленное наглядно и страшно, во всей его немыслимой лжи, подлости и самовосхвалении. Необходимо понять Революцию православным разумом — как событие библейского масштаба, связанное с грядущим приходом антихриста, как явленный прообраз этого прихода и страшного Суда над мiром, в эпоху явной апостасии отпавшим от Христа. Только такой библейский взгляд на Революцию очами духовного разума является единственно метафизически адекватным, любые другие построения по сравнению с ним будут лишь произвольными наукообразными идеологическими спекуляциями.

Убийство Святой Царской Семьи, совершенное мiровыми сатанинскими силами в 1918 году, разделило историю человечества христианской эры на две части. Если до этого года человечество имело благодатную помощь Божию, хранившую его от падения в бездну грехов, вырождения и гибели, то теперь эту помощь оно само отвергло и все быстрее движется по пути к концу мiра сего, к Апокалипсису. До 1918 года Господь действовал в истории через Своего Помазанника Православного Царя, ныне же человечество, впадая в безумие, само выпустило на волю «князя мiра сего», ранее скованного «на тысячу лет», а теперь уже свободно действующего, неся духовную смерть. Как это ни прискорбно, но и закономерно, что первым под удар сил антихриста попал сам русский народ в наказание за то, что допустил убийство данного ему Самим Богом святого Помазанника. И за это страшное преступление, ставшее главной катастрофой мiровой истории, наш народ сразу же понес тягчайшие наказания в виде нескольких войн и геноцида лучшей части народа, устроенного захватившими Россию новыми бесами — большевиками. После этого наш народ так ослаблен и физически, но в первую очередь духовно, что давно уже стоит на грани своей исторической гибели.

В свою очередь, СССР распался в 1991 году из-за внутренних причин — из-за формирования здесь «потребительского общества» людей, ориентированных на «западные ценности» и поэтому ненавидевших собственную страну. Но и это саморазрушение СССР, как ни парадоксально, было также самым прямым следствием 1917 года, когда были уничтожены религиозно-нравственные основы жизни русского народа. Материалистическая идеология, пришедшая к власти в результате событий 1917 года, сделала уже неизбежным крах СССР вследствие завистливого преклонения перед Западом основной массы его населения. Тем самым, фактически только сто лет спустя, к 2017 году Россия и весь Русский мир получил шанс преодоления катастрофических последствий революции 1917 года, став на путь возрождения традиционных духовных и культурных ценностей русской цивилизации. Если же этого не произойдет, если Россия останется экономической колонией Запада, ее неизбежно ждет новый социальный взрыв и распад, которые уже будут необратимыми.

Что действительно принес именно 1917 год и чего можно было бы избежать без революции — это, во-первых, колоссальные людские потери в не менее чем 20 миллионов человек в результате гражданской войны, голода и репрессий; во-вторых, колоссальная экономическая и техническая разруха; но главным преступлением 1917 года было даже не колоссальное количество жертв советского террора, но духовное убийство народа, совершавшееся атеистическим режимом. Души людей, лишенных Православной веры, обрекались на посмертные страшные муки. Остается лишь надежда, что Господь будет милостив к ним как к новым мученикам, которых сделали атеистами путем обмана и насилия, а не по собственному выбору. Поэтому революцию 1917 года следует рассматривать как центральное событие всей тысячелетней русской истории, которое обнажило сущностные основы существования России как государства и цивилизации, их хрупкость и необходимость постоянного усилия воссоздания самим народом. От того, насколько будут поняты уроки 1917 года, отныне всегда будет зависеть уровень русского национального самосознания и жизнеспособность России.

Книга М.В. Назарова стала не только исследованием, но и достойным продолжением духовного труда его учителей. Он пишет: «Посвящаю эту книгу всем моим наставникам в Русском Зарубежье, которые личным примером, опытом и своими трудами сделали меня русским». Цель ее, как пишет автор, — «передать на родину опыт познания России и мiра той частью русского народа, которую катаклизмом революции — причем революции Мiровой (в этом была суть Первой Мiровой войны) — выбросило из русского эпицентра этого взрыва в окружающий чужой мiр, и эта часть нашего народа смогла лучше других людей и народов осознать причины этой катастрофы, ее действующие силы, ее цели и следствия, а также участвовать в попытках ее преодоления в новой (Второй) Мiровой войне и в итоге — выработать идеологию возрождения России после падения коммунистической власти». Как пишет сам автор, такая идеология чужда власти в постсоветской России. Но означает ли это, что она не нужна и весь мыслительный труд Зарубежья оказался ненужным? Очевидно, что никакая власть не вечна, а Россия сейчас продолжает идти по тому гибельному пути безбожия и слепого подражания Западу, на который ее повернули большевики сто лет назад. Этот путь не может быть бесконечным и очень скоро опять поставит страну на грань катастрофы, несмотря на официозное «вставание с колен» и вполне реальное усиление обороноспособности. Материальная сила не решает ничего, если страна порабощена духовно — как это показал 1917 год. М.В. Назаров так оценивает современную ситуацию: «прошедшая разрушительная четверть века в РФ с безуспешными попытками патриотического сопротивления, как и усугубившееся апокалипсическое развитие мiра — не могли не внести свои уточнения и в окончательные выводы, предлагаемые в конце книги. Кому-то они покажутся “пессимистическими”... Но это не так». По-прежнему, пишет он, «в нынешних условиях государственно-идеологический опыт русской эмиграции может быть полезен тем здоровым силам, которые, хочется надеяться, прорастут сквозь обломки навязанных западнических схем хотя бы в целях национальной обороны от усиливающейся глобальной агрессии строителей Нового мiрового порядка». Мы в этом не сомневаемся, однако отметим, что ценность многолетнего труда М.В. Назарова отнюдь не только в ее будущей практической программе действий, но в первую очередь — в ее историософской глубине. Осмелимся утверждать, что в настоящее время это единственный опыт русской православной философии истории, который может стоять в одном ряду с классиками русской философии XIXXX веков.

Особую роль в появлении первого тома сыграл П.Г. Паламарчук (1955–1998), выдающийся, но сейчас очень незаслуженно почти забытый русский писатель, историк Церкви и мыслитель. Он приехал в 1991 году в Мюнхен к М.В. Назарову и выбрал 14 глав для первого тома. Но его издательство в Москве закрылось и пришлось издать этот том в 1992 г. в ставропольском издательстве, а затем в 1994 г. этот первый том был переиздан в московском издательстве «Родник». Именно это второе издание стало известным и повлияло на русскую мысль последних десятилетий. Автор вернулся в Россию в 1994 г., где тогда «бушевала “Великая криминальная революция”, устроенная перекрасившейся партийной номенклатурой», здесь он создал издательство «Русская идея», участвовал в руководящих органах различных организаций и жестко полемизировал с теми, кто здесь привык считать себя единственными «настоящими патриотами». Своих оппонентов М.В. Назаров определяет так: это «красные патриоты», язычники, патриархийные паписты, жидовствующие, неонацисты-гитлеристы, жидонацисты-талмудисты, а также православные «ревнители не по разуму». Само перечисление этой публики дает понять, насколько сложно восстанавливать в современной России православное патриотическое сознание после векового его уничтожения.

Как отмечает автор, его работа об опыте Русского Зарубежья стала первой — и надеется, что она будет полезна его дальнейшим исследователям. К сожалению, пишет он, нынешним исследователям этой темы кажется, что «главное — дать побольше ссылок на “архивы” с использованием “научных” терминов — при полной концептуальной беспомощности и непонимании самого историософского явления русской эмиграции». Самого же М.В. Назарова часто причисляют к так называемому «черносотенному антисемитизму» — «таковым “страшилищем” принято называть откровенный православный анализ смысла истории и противоборствующих в ней сил. Но игнорировать эту схему эмигрантской историографии, мне кажется, уже трудно серьезным исследователям. В сущности, это схема духовно-исторического развития человечества в ХХ веке, выявленная русской эмиграцией, на фоне которого и сама миссия эмиграции только и становится понятной», — пишет он. Как бы ни называли православную историософию наивные «рупожатные» историки, она открывает людям истинный смысл ХХ века, и никто не сможет этому помешать. Как пишет автор, «задача Русской эмиграции — осмыслить происходившую в мире репетицию апокалипсиса», — этими словами заканчивается первый том книги, а «во втором томе наш долг — постараться осмыслить и сделать доступным этот опыт». Второй том готовился к публикации с 2014 г. по предложению журнала «Парус», а роль редактора и помощника теперь выполнил Ренат Аймалетдинов.

Двухтомное исследование М.В. Назарова многопланово и по своему жанру и стилю соответствует трудам классической русской историографии. Первый его уровень — эмпирический: автор собрал достаточное и богатое документальное подтверждение своей историософской концепции, которая в корне противоречит нынешней «рукопожатной» (либерально-западнической и неосоветской) историографии, обсуживающей своих известных заказчиков. Второй уровень — концептуальный, третий — богословский, определяемый православным пониманием смысла міровой и русской истории. Основная часть текста написана хорошим научным и философским языком — школа русской классической философии — и есть фрагменты личностного плана, которые относятся к образцам современной русской прозы. Можно сказать, что в два тома автору удалось вместить энциклопедию русской эмиграции, изложенную историческим методом с выделением ключевых тем и проблем. При такой многоплановости нет смысла пытаться в небольшом очерке дать полный обзор всей проблематики этой фундаментальной работы. Поэтому мы ограничимся только темами мировоззренческими и философскими — то есть тем, что делает эту книгу фактором современных мировоззренческих поисков, взывающих к духовному и интеллектуальному наследию «отцов».

Общий контекст рассмотрения предмета исследования — глобальный, всемирно-исторический: «русская эмиграция — плод не только российских, но и міровых катаклизмов XX века, которые имеют свой внутренний смысл. Лежащие в их основе духовные причины определили и сущность Русского Зарубежья — как духовной реакции на эти катаклизмы. Осознанный эмиграцией смысл собственного существования и превращается для нее в миссию», — пишет автор. При этом, хотя непосредственным голосом эмиграции был достаточно ограниченный круг творческих людей, говорили они от лица миллионов — лучшей части народа, не примирившейся с тем рабством и террором, с помощью которых удержались у власти большевики: «миллионы русских людей проявили непримиримость к большевицкому режиму, к его идеологии, показав міру, что он противоречит подлинным русским ценностям, традициям, русскому самосознанию. Это были 1) миссия спасения русской чести и 2) миссия непримиримости к силам разрушения и зла. В этом же содержалась и 3) миссия свидетельства міру о сути этого зла».

Это историческое призвание не ограничивалось только лишь русской историей, но имело всемирный смысл и было предтечей фундаментальных исторических процессов: «Возможно, — пишет автор, — русская эмиграция была лишь предтечей того “света с Востока”, который от нее ждал В. Шубарт и который может дать лишь будущая возрожденная Россия. Но есть и более зримое выражение этой миссии эмиграции — укоренение Православия в тех странах, где его раньше не было. Эту миссию можно назвать “миссией зерна” (“если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода” — Ин. 12:24). Так, переставая быть русской, наша эмиграция “умирала” для России и давала плод, обогащая иностранный мір». Последнее замечание автора весьма характерно для его стиля мысли: он усматривает в историческом процессе прямое воплощение духовного закона исторического бытия. На самом же деле, такая жертвенная «миссия зерна» была осуществлена и первой русской эмиграцией в целом. Более того, этот же высший духовный закон Истории своей страшной жертвой осуществила и вся Россия в ХХ веке (об этом стихотворение В. Ходасевича «Путем зерна»).

Помимо этого высшего духовного смысла русской эмиграции, автор упоминает и о «приземленных» его проявлениях, в частности, об изобретателе телевидения В.К. Зворыкине, создателе высокооктанового бензина В.Н. Ипатьеве, великом социологе П.А. Сорокине (его «Социология революции» была первым исследованием этой катастрофы с научных и одновременно христианских позиций), нобелевских лауреатах — физике И.Р. Пригожине (создателе синергетики) и экономисте В.В. Леонтьеве (создателе плановой экономики в США), а также о «сотнях других ученых с міровыми именами», которые уехав из большевистской России, отдали свой талант миру.

Впрочем, как пишет автор, «основное внимание в этой книге уделено смыслу русской эмиграции в ином аспекте: в чем заключалась и заключается ее миссия не по отношению к собственной совести, не по отношению к приютившему ее Западу, а по отношению к своей стране». Автор выделяет три исторические функции русской эмиграции: 1) «сохранить память о дореволюционной России и ее национальное самосознание, стать в меру возможностей как бы “блоком памяти” своей нации»; 2) «помощь тем силам на родине, которые сопротивлялись коммунистическому эксперименту, старались выжить, отстоять традиционные ценности»; эмигранту нужно оправдать свою жизнь за границей, и «только жертвенной деятельностью, направленной на свою страну, такое оправдание достижимо»; 3) «творческая: осмысление трагического опыта революции как опыта всемірного; осознание того, на что способен человек в разных общественных системах; раскрытие нового уровня русской идеи — как православного синтеза общечеловеческого опыта»; русской эмиграции «выпала труднейшая задача: продолжить, в меру возможностей, духовное творчество своей нации». Объективно все эти три функции русская эмиграция выполнила с честью: сохранила подлинную историческую память — и не только о страшном ХХ веке в своих мемуарах — но и память всех веков, поскольку эта сакральная память хранима только православным, а не безбожным «советским» сознанием; помогла тем силам в самой России, которые приближали освобождение (к числу этих людей, прибывших из «позднего» СССР, принадлежал и сам автор); в максимальной глубине осмыслила страшный опыт гибели православной России в ХХ веке; впрочем, к этому творческая задача не сводилась, но дала новый расцвет русской культуры, мощно продолживший ее классическое наследие.

Важно, что в ХХ веке «драгоценное достояние русской культуры, еще практически не открытое культурой міровой, — приобретет и для всего міра новый статус, когда оно будет представлено не от группки эмигрантов, а от имени самой России. Россия его уже вбирает, жадно впитывает, находя в нем ответы на самые насущные вопросы». Однако эта культурная миссия, при всем ее величии — еще не высшее достижение эмиграции. Главным ее достижением стал уникальный духовный опыт, подобного которому в ХХ веке не имел больше никто: «Для христианина все в міре имеет смысл; в том числе и катастрофы — они дают опыт катарсиса, который, пожалуй, иным образом получить было нельзя. В этом — глубочайший и единственный положительный земной смысл российской трагедии».

Впрочем, позже появилась и другая эмиграция, но имевшая уже прямо противоположный смысл. Это люди, по большей части не русские этнически, уехавшие на Запад «за лучшей жизнью», понимая под этим жизнь чисто материальную; и «лишь незначительная часть этой массы включилась в жизнь Русского Зарубежья, и этот вклад был чаще разрушительного, чем созидательного характера». Но даже этот опыт столкновения с антирусской эмиграцией, как отмечает автор, оказался по-своему полезным, поскольку показал, что бесовские силы, порожденные большевизмом, могут легко «перекрашиваться», принимать «либеральное» обличие, не изменяя при этом своей сущности. Эти антисоветские диссиденты фактически становились новой редакцией русофобского большевизма, лишь под иной маской: «для… диссидентского пути было достаточно отрицания преступного режима, а заодно и своего народа, на котором режим паразитировал. В пустоту же, возникавшую на месте национального самосознания, легче всего впитывались фикции чужой, недосягаемой, притягательной цивилизации». Становясь идолопоклонниками Запада, эти люди нисколько не становились свободными, но лишь одну форму духовного рабства меняли на другую.

В этом контексте очень ценно свидетельство автора о своем духовном пути. Его уход на Запад был, по сути, героическим, очень рискованным поступком — похожим на геройство первой, Белой эмиграции. Автор не был на Родине ни диссидентом, ни тем более диссидентом-русофобом, каковых было большинство. Он был человеком, ищущим Истину и болеющим русской совестью. Именно этот поиск и вел на Запад — иного пути в то время не было, за исключением разве что монастыря. Автор был поражен в самую глубину души «откровением сущности власти, ее самопризнанием, что она борется не только против человеческой свободы, но и против существующей реальности, против самого бытия. Я остро почувствовал, что от меня скрывают истину о самом устройстве міра, совершают онтологическую подмену его смысла. Примириться с этим я не мог». Не примириться — это означает теперь одно: «победить невидимую довлеющую над всем Машину, которая старалась сделать из меня винтик, задействовать в своем механизме, регламентируя всю мою жизнь, предписывая, что мне положено и что не положено знать». Но, пишет он, «я не мог предположить одного: что именно Запад сделает меня русским, пробудит чувство долга по отношению к своему народу». Главный личностный опыт собственной эмиграции М.В. Назаров сформулировал так: «Только пребывание в чужом национальном теле прояснило мне значение своего: что национальное самосознание — одна из ступеней духовного мудрения». Вот как передает он свое метафизическое ощущение от пересечения границы: «на гулком мосту через Буг поезд зависает над трещиной в міроздании между Россией и не-Россией».

В конце концов «именно эта зарубежная Россия, не имевшая своей территории, сделала меня русским, углубив мое неприятие лживой коммунистической системы от ее простого внешнего отвержения — к духовному пониманию ее темного внутреннего смысла. Кроме того, эмиграция — в мемуарах и документах — дала представление о том, что произошло не только с Россией, но и со всем міром в XX веке». Например, именно ученый русской эмиграции впервые дал реалистичную цифру людских потерь России в ХХ веке. Эти цифры приводит в своей книге и М.В. Назаров как наиболее близкие к истинным: по подсчетам проф. И. Курганова, «за 1917–1953 годы от гражданской войны, репрессий, искусственного голода Россия недосчитывает 66 миллионов человек; всего же, учитывая потери в советско-германской войне, за этот период страна недосчитала 110 миллионов». Современные исследования все в большей и большей степени подтверждают эти страшные цифры, которые могут поначалу просто шокировать. Они и вполне объясняют расхождение нынешней численности населения с прогнозированным Д.И. Менделеевым полумиллиардом людей к концу ХХ века (прогнозы Д.И. Менделеева точно сбылись по всем странам, за исключением России, и им нет оснований не доверять). Если учесть то, что погибшие 100 миллионов не оставили потомства, то как раз точно получается разница между цифрой Д.И. Менделеева и нынешним населением — даже с учетом естественного падения рождаемости вследствие урбанизации.

Основой первой русской эмиграции, свершившей свой нравственный, культурный и духовный подвиг, было Белое движение, и осмысление Белого движения как героической страницы русской Голгофы ХХ века — исток и отправная точка православной историософии нашего времени. Как пишет М.В. Назаров, «Белое движение, даже не достигнув военной цели, спасло честь России в революционной катастрофе. Оно навсегда останется доказательством, что не “выбрал” русский народ большевицкую власть, а сопротивлялся ей до последней возможности». И что не менее важно, народ продолжал отчаянное сопротивление большевикам и потом — в ходе Великой крестьянской войны 1921–1922 гг. В свою очередь, «русская эмиграция была не бегством от большевиков, а отступлением (поначалу многим казалось — временным) с поля проигранной богоборческим оккупантам битвы за Россию». Хотя им не суждено было вернуться, но и на чужбине Белая эмиграция совершила подвиг русской чести, показав чудеса самоорганизации и духовной стойкости, о чем автор повествует в очерках «Галлиполийское чудо» и «Возникновение Зарубежной Руси». Этот подвиг Зарубежья уже стал символом и прообразом возрождения будущей России.

Очень важное значение для историософии имеет глава с названием, которое может показаться очень странным для большинства современных читателей, воспитанных на мифах о революции, уже целый век внушаются большевиками и их «либеральными» наследниками: «Как и почему Антанта поддержала большевиков». К настоящему времени появилось достаточно исторических исследований, показывающих реальных заказчиков катастрофы 1917 года, в том числе и тот факт, что февраль и октябрь изначально планировались мировой финансовой олигархией как два этапа одной спецоперации по разрушению России — главного мирового конкурента Запада. Большевики были приведены к власти, предварительно завезенные в Россию из-за рубежа вместе с множеством профессиональных террористов из США и Европы, «всерьез и надолго». Мировая «закулиса» распространила марксизм как самое разрушительное учение против христианских государств и впервые концентрированно использовала его против России в качестве идеологического оружия массового поражения. Нетрудно было предсказать, исходя из сути марксистского учения, чем обернется для России правление большевиков — превращением страны в концлагерь, массовым террором, уничтожением Православия и всех высших форм культуры, а в результате — фактическим геноцидом и крайним ослабление народа. Именно так все и произошло, а когда к 1991 году большевики выполнили свою функцию, этот проект был свернут их тайными западными «кураторами», исчерпав себя.

Правительства стран Антанты с самого начала не были самостоятельными геополитическими «игроками» и просто выполняли то, что им приказывали хозяева «мировых денег». Сначала хозяева организовали Первую мировую войну с целью взаимного ослабления, а затем разрушения крупнейших монархий, сохранявших свою относительную самостоятельность. Победа в этой войне, главную роль в которой сыграла Россия, без катастрофы 1917 года была бы достигнута уже к концу 1917 года, однако по изначальному плану «закулисы» Россию ни в коем случае нельзя было допустить в число победителей. Одновременно следовало обмануть Германию так, чтобы она тоже потерпела поражение. Для этого в ходе тайных переговоров Германии была обещана победа на востоке и сепаратный мир на западе. Победу на востоке можно было одержать только путем разрушения России изнутри, и для этого в распоряжение немцев были предоставлены «революционные» кадры, созданные «закулисой» заранее — Ленин с его группой террористов и Троцкий с его родственниками — банкирами с Уолл-Стрит. В условиях развала армии и страны, начатого «февралистами», которые курировались через Британию, завершить процесс с помощью большевиков — союзников немцев — уже было «делом техники». А после завершения этой главной операции, ради которой в первую очередь и была организована мировая бойня, «закулиса» расправилась уже и с самой Германией, организовав там свою «революцию» (как обычно ликвидируют наемного киллера после того, как он выполнил заказ). Такова тайная сатанинская логика тех событий.

Далее в ходе Гражданской войны страны Антанты выполняли задачу создания управляемого хаоса на территории России с целью максимального ее ослабления и ограбления. Они не участвовали в боевых действиях (миф об «интервентах» лжив), а только контролировали порты и грабили страну за спиной истекавших кровью белых армий. Они помогали белым армиям только в самом начале их борьбы — ровно настолько, чтобы они начали наступление, но тотчас прекращали помощь, как только у белых появлялся шанс на победу. Их задача была в том, чтобы русские как можно больше убивали русских. Приводя многочисленные факты этого, автор делает вывод: «Иностранные войска были введены на российскую территорию с другими целями — не для свержения власти большевиков»; «немцы не боролись против большевиков, а всячески поддерживали их. Власть большевиков Антанту не интересовала». В революции «обе (германская и американская) линии финансирования революционных партий осуществлялись через одни и те же еврейские банки в скандинавских странах (Варбург и др.), — вероятно, с общей координацией (вплоть до предоставления Германии кредитов на эти цели из США)». Роковую роль в Гражданской войне сыграла «ориентация добровольцев на Антанту, которая не собиралась свергать большевиков». Например, «чехи и французский генерал Жанен вступили в союз с эсерами и большевиками, вплоть до выдачи им адмирала Колчака» — с целью кражи золотого запаса Российской Империи, который А.В. Колчак защищал до последнего, желая в крайнем случае оставить его большевикам в России, но не позволить его вывезти за рубеж. Однако большевики тайно договорились с французами и чехами и разграбили его вместе. Есть даже доказательства прямой помощи американцев большевикам, которые нашел проф. Саттон в рассекреченных архивах США. Одно из таких свидетельств приведено в книге М.В. Назарова: «Имеются данные Госдепартамента, что большевикам поставлялось оружие и снаряжение... Советы были так благодарны за американскую помощь в революции, что в 1920 г., когда последние американские войска уходили из Владивостока, большевики устроили им дружеские проводы». Уже в 1921 году большевики организовали распродажу национальных богатств страны американцам (курировал А. Хаммер), но еще раньше — уже в 1917 году американцы послали в Россию своего агента, а по совместительству журналиста Дж. Рида, который в книге «Десять дней, которые потрясли мир» создал большевистскому перевороту позитивный мировой «пиар». В 1920 году этот пиар продолжил его британский коллега по разведке и по изящной словесности Г. Уэллс в книге «Россия во мгле». (Позднее, во время террора 1936–1937 гг. мировая «закулиса» прислала для информационной и идеологической поддержки большевиков целую бригаду западных писателей — А. Жида Л. Фейхтвангера и др., а еще раньше, в 1931 году приезжал восторгаться СССР Б. Шоу). М.В. Назаров приводит много ценных свидетельств того, как Антанта выполняла задание своих хозяев по поддержке власти большевиков, при этом делая вид якобы поддержки Белых армий — как «операции прикрытия» своей тайной помощи большевикам.

Уже в эмиграции «февралисты, потерявшие власть и надеявшиеся ее восстановить с помощью своих прежних западных покровителей, были далеки от понимания как их истинных целей, так и причин российской катастрофы и Мiровой войны». В то же время «подавляющее большинство белых воинов были монархистами (в эмиграции это стало очевидно, что отметил П.Б. Струве). Неудивительно, что Белое движение неуклонно правело и каждый его последующий вождь после Деникина (Колчак, Врангель) опирался на все более правых политиков (вплоть до вполне компетентного правительства в Крыму). А на Дальнем Востоке, где белая власть в лице генерала М.К. Дитерихса существовала до конца 1922 г., на Земском Соборе была даже провозглашена православно-монархическая идеология борьбы за Святую Русь и были восстановлены Основные законы Российской империи». Это факт имеет серьезные юридические последствия, хотя и малоизвестен в наше время. Уже в эмиграции в 1920-е годы, несмотря на господство в эмигрантской прессе «февралистских» течений (которые по-прежнему хорошо финансировались их западными кураторами), в целом же «общественное мнение все сильнее поворачивалось в сторону монархии... Струве считает, что в 1925 г. монархисты составляли 85% всех эмигрантов». Этот факт демонстрирует стихийное, то есть не зависящее от какой бы то ни было партийной пропаганды, возрождение исконно русского национального самосознания у тех, кто оказался за рубежом.

Ошибка многих историков и публицистов эмиграции, как отмечает автор, состояла в том, что они «возлагали вину за победу большевизма только на Германию, имея в виду транзитные вагоны для группы Ленина, но упуская из виду не менее вместительный пароход и американский паспорт Троцкого, как и “помощь единоверцам” Шиффа (которая шла через те же скандинавские банки Варбурга и др.)». Без учета изначальных «заказчиков» революции понять ее подлинные причины и движущие силы невозможно.

Основную причину поражения Белого движения автор видит в общей ориентации на Антанту, которая с самого начала его предала, и в отрыве от народного антибольшевистского движения. Трагедия состояла в том, что «мощное стихийное сопротивление большевикам, повсеместно устраивая независимые от белых восстания … не нашло смычки с Белым движением». Отдельной причиной автор выделяет окраинный сепаратизм малых народов, которые не включились в борьбу с большевизмом — и «возмездием за это для них позже стал сам большевизм, против которого они не пожелали бороться вместе с русскими Белыми армиями» (это касается и Польши).

Несколько отступая от текста книги, о которой идет речь, позволим себе высказать личное мнение по этому фундаментальному историческому вопросу. В результате длительного изучения я пришел к выводу о том, что еще почти неучтенным, но самым принципиальным фактором Гражданской войны был искусственный голод в тылу красных. Этот голод создавался ими искусственно — путем запрета на свободную продажу хлеба и введение пайковой системы, которая обрекала огромные массы городского населения на голодную смерть. Огромная гибель населения в годы Гражданской войны — не менее 20 миллионов человек без учета эмиграции — объясняется именно этим массовым голодом и эпидемиями как его последствием. В тылу Белых текла нормальная жизнь и люди просто не верили, какая катастрофа может наступить с приходом большевиков — и поэтому не шли воевать, думая, что все как-нибудь обойдется и большевики сами падут из-за ненависти к ним основной массы населения. Уже хрестоматийным стал рассказ добровольца о том, как шел по Ростову на фронт батальон и смотрел на окна ресторанов, в которых веселилась масса публики, множество здоровых мужчин, в том числе бывших офицеров, и никто из них даже не думал идти защищать город от большевиков, которые были уже рядом. А когда пришли большевики, эти люди, не успевшие бежать, были зверски убиты, ограблены, изнасилованы — только тогда они и поняли, что на самом деле происходит, но было поздно. Но совсем иначе было в тылу красных. Там даже не нужно было проводить организованные мобилизации — толпы голодных людей всех возрастов записывались в Красную армию и шли на фронт — только там был шанс выжить, а не сдохнуть с голоду. Семьи красноармейцев получали хоть и нищенский, но все-таки паек; а бывшие офицеры становились «военспецами», чтобы спасти свои семьи, взятые в заложники, от надругательств и гибели. Все это было циничной «социальной технологией», в которой «лозунги», идеи и проч. на самом деле уже не играли никакой роли — люди были искусственно поставлены в такие страшные условия, когда им приходилось просто выживать любой ценой. Фактически большевикам впервые в истории удалось создать армию рабов, воевавшую за пайку — воевавшую плохо (часто бежали к белым или дезертировали), терпевшую поражения от втрое или даже впятеро меньшего по численности противника, но все равно, в конце концов, победившую благодаря огромному превосходству большевиков в людских и материальных ресурсах. Конечно, попадались среди них и «идейные», но как исключение, поскольку идеи красных были абсурдны и сами по себе, и в соотнесении с реальностью. О какой «земле — крестьянам» шла речь, когда перед 1917 годом 80 процентов всей земли и так уже было в собственности крестьян и казаков, а безземельные крестьяне составляли 2–3 процента населения? Неужели эти 2–3 процента могли бы победить всех остальных? О каких таких «фабриках — рабочим» могла идти речь, если большевики сделали все фабрики и заводы государственными, и вместо зарплаты (до революции — одной из самых высоких в мире) стали выдавать лишь нищенский паек? За такие «идеи» могли воевать люди либо лишенные совести, либо с очень пониженным интеллектом. Не за «идеи» и лозунги воевали красные — это был обманутый и ограбленный большевиками народ, воевавший только ради надежды как-то выжить. И этот принцип «лишь бы выжить» потом стал основным содержанием «советской» истории. В Белое движение пошли те, кто сразу понял, что происходит и что ждет Россию под властью большевиков. Поэтому это была «соль земли» и в интеллектуальном, и в нравственном отношении — остальные либо не поняли (кто совсем глупый), либо поняли, но струсили — а таких было большинство. И гибель воинов Белого движения, и эмиграция тех, кто уцелел — это самый страшный удар по генофонду русских, уничтожение лучших по своим нравственным качествам людей. Именно для этого «закулиса» и разжигала Гражданскую войну. После Гражданской войны нравственный и интеллектуальный уровень общества в России сразу резко упал, а выжившие носители старой высокой культуры затем сознательно уничтожались новой властью. Но эмиграция спасла то, что погибло в СССР.

Стратегия таких сатанинских «социальных технологий» уже с самого начала была заложена в марксизме. Когда мировая «закулиса» из множества варварских революционных «учений» выбрала марксизм для его массовой пропаганды с целью разрушения государств и уничтожения христианской цивилизации, то она оценила в первую очередь именно это. Если лишить людей собственности, все сделать «общим», то есть принадлежащим только одному террористическому государству, все люди окажутся в абсолютном рабстве и с ними можно будет делать все что угодно. Если запретить торговлю и всех посадить на паек, голодные люди в отчаянии будут готовы на все и будут даже радоваться своему рабству, если оно позволит им выжить. Наконец, это зверское государство, сделавшее всех рабами, само говорит, что его нет, что оно «отмирает» и является лишь властью рабов над самими собой — у такого государства ничего невозможно требовать, и оно ни за что не отвечает. Во-первых, его вообще как бы нет, а есть диктатура над рабами, которую осуществляют сами же рабы и их хозяева; во-вторых, всякий, что выступит против этого террористического государства — тот против «народа», а значит, враг и подлежит уничтожению. Эта сатанинская «логика» марксизма в Гражданской войне победила все человеческое.

М.В. Назаров приводит весьма ценное рассуждение из доклада ученого-историка С.С. Ольденбурга «Существо коммунистической власти»: «Власть антинациональной секты по существу губительнее и отвратнее господства другой нации. Под татарским игом русская самобытность менее искажалась, нежели под игом коммунистическим. Оно внешне менее заметно, так как коммунист говорит на том же языке... и, потому, сопротивление коммунистическому разложению требует большей сознательности, нежели противодействие простому иноземному засилью». С.С. Ольденбург пишет здесь о той технологии захвата России «изнутри», а не с помощью внешнего завоевания, который позволил совершить только марксизм благодаря своей уникальной технологии разрушения нормального человеческого сознания и загона людей в такие противоестественные социальные условия, в которых они сначала теряют возможность сопротивляться всеобщему рабству, а затем начинают воспринимать уже само это рабство как естественное состояние и даже благо. Поэтому он пишет и о том, что началом борьбы за освобождение от такого рабства является в первую очередь «большая сознательность», поскольку современные оккупанты России ловко выдают себя за «своих».

Впрочем, большевики научились со временем неплохо манипулировать русскими национальными чувствами и взывать к патриотизму. Как отмечает автор, хотя в годы войны «Сталин использовал патриотизм самого большого народа страны… но до тех пор эта власть носила явно антирусский характер: и в гражданской войне (решающую роль в подавлении восстаний сыграли интернациональные части), и в высшем руководстве (где русские были в меньшинстве), и во внутренней политике (в первую очередь удар был нанесен по русским традициям и по Русской Церкви)».

Эта борьба за сознание и была начата русской эмиграцией. Важна одна черта, которая роднит миссию эмиграции с подвижничеством рыцаря или монаха. М.В. Назаров приводит точное определение миссии эмиграции в докладе Ю.Ф. Семенова на одном из первых ее съездов. В нем было сказано: «...Каждый должен ежедневно спрашивать себя: выполняет ли он свой долг по отношению к этому единству духа Зарубежной России. Русская эмиграция должна проникнуться настроением, господствовавшим в таких организациях, как, например, рыцарские ордена. Все должны считать себя связанными общим обетом и, живя будничной жизнью рабочего, шофера, банковского служащего и т.д., каждый должен знать и помнить, что не может не быть он воином за великое дело Национальной России. И пусть каждый считает именно себя обязанным вложиться в эту борьбу и не ожидает чудес... Нужно бороться, не надеясь на немедленный успех, и тот, кто способен дать длительное напряжение без надежды на немедленные результаты, тот всегда пожнет в конце концов плоды своих усилий». Поэтому цель съезда — это «организация и мобилизация Зарубежной России: ради воскрешения и воссоздания Национальной России» (Семенов Ю. «Сущность и назначение Зарубежной России»). Очевидно, что те же самые слова следует повторить и относительно современной России — если она возродится как национальное русское государство, то лишь благодаря тем, кто и сейчас точно так же «способен дать длительное напряжение без надежды на немедленные результаты».

Этот духовный смысл борьбы эмиграции за будущую Россию роднит ее с религиозной аскезой: «Лучшая часть эмиграции видела смысл своего нахождения на Западе не в пользовании его благами, а превратила это в вид аскетического служения своей стране. Слово “аскетизм” здесь уместно и потому, что эта часть эмиграции была лишена одной из своих важнейших ценностей: Родины». Это не означает, естественно, что эмиграция состояла из одних героев и праведников — нет, речь идет о том, что при всех своих грехах и недостатках эти люди нашли в себе силы выполнить свой высокий долг перед Россией. В связи с этим автор упоминает «речь Бунина о миссии белой эмиграции как спасении чести: своей и России. Коммунисты при этом были названы внешней силой, “ордой”, захватившей страну и поработившей ее. Отчасти это верно. Было, однако, в предложенном “пережидании орды” нечувствие собственной вины за трагедию и долга перед своим народом». Мне представляется, что здесь Бунин говорит не об этом — это «пережидание орды» мыслится им как раз как аскеза, как подвиг терпения, а вовсе не как некая гордыня и нечувствие собственных грехов. Однако мысль автора также верна — не стоит делать идолов из этих людей, но стоит преклониться перед их подвигом, который они смогли свершить при всех своих недостатках.

Суть этого подвига — «содействие распространению тех вечных нравственных ценностей, которые подспудно все эти годы жили в народе и которых не выдержал тоталитаризм. Он их не выдержал, поскольку объявил войну самому бытию. Марксистская утопия вознамерилась уничтожить семью, нацию, частную собственность, государство, религию — но они оказались неуничтожимыми корнями человеческой жизни. Это все равно, что ударами молота пытаться уничтожить атомарную структуру вещества». Но если бы не было подвига эмиграции, пережившей духовное возрождение и завещавшей его народу, который остался в России, последнему было бы намного труднее пройти потом этот путь. Эмиграция словно спрятала клад, завещав его будущим поколениям и оставив карту, как этот клад найти.

Далее М.В. Назаров дает краткую, но удивительно глубокую и емкую характеристику сути марксистского «эксперимента» над Россией и причины его неизбежного краха: «Принуждать человека жить по коммунистической теории можно было только на какое-то время, насильно — это первопричина террора против населения. А игнорировать реальность можно было лишь искусственной тотальной самоизоляцией на ограниченной подвластной территории — отсюда “железный занавес”. Внутренняя стабильность такой “зоны” зависит от степени искоренения в ней инородных влияний — отсюда цензура и ложь. Для этого необходима и переделка прошлого — запрещение классиков литературы, а позже шрамы цензурных “отточий” в них. С этим же была связана необходимость истребления целых социальных слоев — то есть памяти нации (камбоджийские коммунисты вполне логично обосновали и провели уничтожение почти всего взрослого населения, ибо оно “непригодно” для нового общества...). Неудивительно, что у такой власти возникает потребность в тотальном контроле над бытием даже на уровне человеческой души — чтобы нейтрализовать угрозу, исходящую от ее врожденной свободы. Здесь уже не только орвелловское “двоемыслие”, но и насаждение несвободы как некоей положительной ценности (извращенного смирения), распространение ее вокруг себя — “активной несвободой” назвал это Редлих в книге “Сталинщина как духовный феномен”. В этом же причина тоталитарной агрессивности к окружающему мiру: он уже своим существованием представляет собой угрозу системе, построенной на отрицании реальности, и лишь его поглощением можно окончательно искоренить исходящую от него опасность “подрыва строя”. Именно это помогло Западу выиграть Холодную войну: в той ситуации, в которую себя поставили коммунисты, наиболее действенным оружием против них оказался сам естественный ход жизни — они не смогли выдержать противоборства с нею. В утверждении истинных жизненных ценностей, в “подрывной” деятельности по несению их в страну — активно участвовала русская политическая эмиграция. Даже просто своим существованием, своими крохотными тиражами правдивого русского слова она лишала самоуверенности тех, кто надеялся строить государство на лжи. Само знание о том, что за границей выходят русские книги, журналы, существуют антикоммунистические организации — уже одно это нарушало психологическую стабильность тоталитарного строя». (Выделения в тексте мои. — В.Д.). Данное определение советского строя как «борьбы с реальностью» представляется очень удачным, поскольку оно схватывает метафизическую суть этого «эксперимента» над народом. В этом контексте стоит оценить и нынешнее распространение в России «ностальгии» по СССР. Это не что иное, как привычка борьбы с реальностью, отрицание реальной жизни, которое ищет себе иллюзорной опоры в идеализированном прошлом. Это неспособность к свободе, вбитая в характер несчастного народа за 75 лет советского «эксперимента». Если использовать терминологию Л. Гумилева, неосоветизм — это сознание «субпассионариев», т.е. людей, уже не имеющих сил для исторической жизни и лишь вспоминающих о своем былом лживом «величии». Советское историческое сознание — это апофеоз невежества.

«Советский» человек воспринимает историю крайне инфантильно — на уровне похвальбы «достижениями» эпохи СССР. Эти «достижения» — лишь внешнего плана: экономика, победа в войне, «всеобщая грамотность». Ему и в голову не приходит, что все это было частью мирового процесса развития материальной цивилизации и ничего специфически «советского» в таких достижениях нет. Такие же, а чаще всего и намного более значительные материальные достижения были в десятках стран мира. Отличие этих стран от СССР — в том, что там все эти «достижения» достижениями не считались, а были чем-то рутинным и само собой разумеющимся. В других странах такие и еще более высокие достижения происходили в рамках нормальной жизни, без страшных жертв, дикого надрыва и растраты народных сил, как в СССР. Просто потому, что в других странах оставалась нормальная народная жизнь, без тотального подчинения государству всех сфер жизни, без террора (как в первый, «людоедский» период советской истории) и без тотальных запретов, надзора и запугивания (во второй, «вегетарианский» период).

То же самое и в сравнении с Российской Империей. Если перед 1917 годом Россия вместе с Британской Империей и США были тремя мировыми экономическими сверхдержавами, и России принадлежало более половины всех важнейших открытий в науке и технике, то уже через десять лет, в конце 1920-х, И. Сталин вдруг объявляет, что «мы отстали на 100 лет». Что же такое умудрились натворить за десять лет товарищи большевики, что мировой лидер вдруг превратился в страшно отстающего? Очевидно, что все последующие надрывные подвиги СССР на самом деле были лишь восстановлением того положения мировой сверхдержавы, которое Россия de facto имела уже со времен великого императора Николая Первого. Главным препятствием для адекватного понимания событий 1917 года до сих пор остается образ «великих достижений СССР», из которых делается вывод о том, что все они являются следствием 1917 года. Такой вывод свидетельствует лишь о крайне низкой культуре мышления тех, кто его делает. Это стандартная логическая ошибка, которая по латыни называется post hoc ergo propter hoc — «после этого, значит вследствие этого». Однако резкое ускорение материально-технического развития в ХХ веке произошло во всех модернизирующихся странах, причем СССР по скорости такого развития вовсе не был лидером — десятки стран развивались быстрее и эффективнее во многих отношениях. До 1917 года развитие Российской Империи во всех сферах демонстрировало такие темпы, достичь которых СССР смог только дважды — в период «рывка» 1930-х и послевоенного восстановления 1940–50-х. И если в СССР это воспринималось как какие-то великие подвиги, то до 1917 года такие же темпы развития были обычным делом и как «подвиг» не воспринимались. В эпоху Николая Второго уже произошла стремительная индустриализация (она уничтожена Гражданской войной, и все пришлось начинать заново), а темпы роста экономики тогда были такими, что даже пресловутые «сталинские пятилетки» едва могут с ними сравниться. Таким же стремительным был перед революцией и рост реального благосостояния всех слоев населения — особенно крестьян. Всеобщее начальное образование и грамотность были обеспечены уже реформами К.П. Победоносцева, но 1917 год отбросил рост народного образования на 20 лет назад. Перед 1917 г. в университетах треть студентов составляли крестьянские дети, а еще треть — дети разночинцев. И все это происходило естественным образом, без всякого трезвона о «достижениях», поскольку в то время материальный прогресс вообще не считался чем-то особо ценным, общество жило христианскими ценностями — думало о душе, а не о брюхе. Эти материальные достижения, если бы не было катастрофы 1917 года и оккупации России террористами-большевиками, были бы намного большими по трем совершенно очевидным причинам. Во-первых, не погибло бы такое немыслимое количество народа — население страны было бы, как минимум, в два раза больше — и соответственно, в два раза больше человеческий ее ресурс. Во-вторых, большевики осуществляли избирательный геноцид лучших людей во всех слоях общества, а это резко ухудшило качества народа в целом. В-третьих, экономический строй большевиков, созданный по модели «зоны», где одни работают за одинаковую «пайку», а другие эту пайку распределяют по своему усмотрению — был самым неэффективным из всех возможных. Здесь можно было сконцентрировать огромные средства на «стройках века» — но только за счет нищеты и варварской эксплуатации народа, особенно крестьянства, фактически уничтоженного к концу истории СССР. Дореволюционный уровень материальной жизни основной массы народа восстановился только к 1970-м годам, то есть революция обрушила страну на полвека в самую страшную нищету. Глуповатый Н. Хрущев даже однажды прямо проболтался об этом, с возмущением заявив, что когда он до революции работал слесарем, то жил лучше, чем живут рабочие при его правлении — в начале 1960-х годов. Голодный бунт, расстрелянный войсками в Новочеркасске в 1962 году, был лишь «верхушкой айсберга» всей нищеты, тотального дефицита и унижения народа в «эпоху полета Гагарина».

Но больше всего «советский человек» любит похваляться победой в Великой Отечественной войне — так, как будто он имеет к этому какое-то отношение. В той войне еще не было никакого «советского народа» — за исключением разве что вчерашних городских десятиклассников, которые главной роли не играли. В той войне победил несчастный русский мужик, простивший большевикам все — и коллективизацию, и голод, и все унижения — ради спасения Родины. Победил еще старый, царский народ. «Советский» народ возник не раньше 1960-х, когда вымерли старые поколения. Если бы «советский» народ существовал уже в 1941 году — война продлилась бы не дольше, чем в Польше. В результате этой войны, по новейшим данным, погибло более 40 миллионов граждан СССР. Для сравнения стоит напомнить, что потери во Второй Отечественной войне 1914–1917 гг. — немногим более 1 миллиона человек. И это при том, что в 1914–1917 гг. против России воевал более многочисленный враг в лице трех империй. Царская армия, воюя против более многочисленного врага на двух разных фронтах, не отступала до Волги и Москвы, а стояла на пороге победы в 1917 году, но эта победа была украдена «революцией». При этом если в 1941–1945 годах в советском тылу был такой тотальный голод, которого не было даже под немецкой оккупацией (часть жертв мирного населения — от этого голода), то в 1914–1917-м годах в тылу вообще война мало ощущалась. Продолжался рост экономики, инфляцию покрывал рост зарплат рабочих, накопились огромные запасы продовольствия из-за прекращения экспорта. (Огромных усилий стоило заговорщикам февраля 1917 создать искусственный «дефицит» хлеба в Петербурге — в то время как он пропадал на складах.)

В число советских «достижений» записывают также и восстановление после войны — но это выглядит вообще смешно по сравнению с экономикой царской России, которая развивалась и во время войны, и никакого «восстановления» ей не требовалось. Разруху потом создали большевики Гражданской войной. Такая колоссальная разница в потерях объясняется разными способами ведения войны: советский способ состоял в том, что человеческая жизнь абсолютно не ценилась, и командование было соответствующим. Победа стала пирровой — она сломала хребет русскому народу, и он вымирает уже с 1960-х — с этого времени население СССР росло уже только за счет азиатских республик. Поэтому в миф о том, что якобы только СССР мог бы победить в той войне — результат крайнего невежества. Если бы не было революции, то Берлин русская армия взяла бы в 1917-м, а не в 1945-м. Одним из главных мотивов Гитлера было знание о том, что Россия под властью большевиков очень ослаблена в качественном отношении, а народ расколот — и он не ошибся. СССР победил за счет огромного превосходства в человеческих ресурсах и огромной помощи союзников важнейшими стратегическими материалами в самый важный момент. При этом на стороне Гитлера служило полтора миллиона бывших граждан СССР, а за дезертирство было расстреляно количество солдат, равное семи дивизиям. Никогда в истории России не было столь позорной войны — с таким бездарным командованием, с такими чудовищными потерями, и с таким расколом народа, часть которого теперь спешат записать в «предатели». По поводу «предателей» в первую очередь следует задаться вопросом: это до какого отчаяния большевики довели столь значительную часть народа, что ему даже Гитлер показался меньшим злом?

СССР вообще был жизнеспособен только до тех пор, пока основу народа составляли еще люди с досоветским воспитанием, с их христианской моралью, мощной трудовой этикой, жертвенностью и коллективизмом. Но когда эти поколения в основном вымерли и стал преобладать «советский человек», народ деградировал и СССР был обречен на саморазрушение даже без каких-либо внешних воздействий и «предательств». «Советский человек» — это местный вариант человека «потребительского общества», который по сравнению с западным даже еще более примитивен, но это нельзя ставить ему в вину в силу тех исторических условий, в которых он сформировался. Это гедонист и эгоист, поклонник Запада, презирающий собственную страну, с разрушенной моралью и отсутствием трудовой этики. Такой тип человека уже полностью преобладал среди поколений 1970–1980-х годов, и именно он похоронил СССР (а вовсе не Горбачев) — но в этом его историческая заслуга.

«Сквозные» темы второго тома, еще более насыщенного исторической конкретикой, чем первый — «В поисках Нового града» и «Взращение образа будущей России». Выделим здесь важнейшие историософские размышления автора. М.В. Назаров пишет о метафизике исторического процесса последних нескольких веков: «революция в России была кульминацией длительного процесса в европейской христианской цивилизации: отхода людей от абсолютных Божественных ориентиров жизни — к самовозвеличению человека. Столетиями размывалось в Европе христианское понимание духовной природы мiра и возникшего в нем зла (как своевольного бунта свободной твари против Творца). Зло все больше трактовалось упрощенно: лишь как социальная несправедливость, для преодоления которой достаточно “прогрессивных” социальных преобразований, при необходимости — даже насильственных». В России было две разновидности «прогрессистов»: революционеры-марксисты и революционеры-либералы — при этом «и те и другие боролись против русской православно-монархической традиции за осуществление своих утопий, каждая из которых вела к разгулу сил зла. Поэтому Февраль и Октябрь 1917 года в России стоят по одну сторону этого духовного водораздела. Казалось, в результате именно большевики добились права на осуществление своего варианта катастрофы. Но “февралисты” не сразу поняли, что и они свой вариант тоже осуществили сполна, ускоренным темпом доведя его до логического конца — в те восемь месяцев 1917 года».

В сущностном отношении разница между двумя разновидностями «прогрессистов» была невелика, разница была только не уровне тактики и степени радикализма: «в 1917 г. и для Керенского с Милюковым, и для их западных покровителей — противник был только справа; в большевиках же они ощущали своего союзника в борьбе против монархии». Поэтому, пишет автор, «нельзя ставить на одну доску крайности левых и правых. Крайность первых, роднящая Милюкова, Керенского, меньшевиков, большевиков, — была в разрушительной агрессии. Крайность вторых — в неумелой, неправильно понятой, порою бездуховной и косной, но все же обороне»; «даже если черносотенцы и белые допускали в своей борьбе ненависть и жестокость, то в целом они были ответной силой, защищающей (пусть и не всегда правильно) историческую православную Россию от разрушителей-богоборцев, — а те в этой борьбе были первичными носителями зла». На самом же деле, «ненависть и жестокость» были для белых и черносотенцев исключением из правил — и сколько бы ни раздували мифы о «еврейских погромах» (на самом деле организованных революционерами с помощью их друзей из уголовного мира) и «колчаковских расстрелах» (военно-полевых судах над бандитами-«партизанами») — даже эти мифические злодейства не идут ни в какое сравнение с тем системным террором и геноцидом, который устроили большевики в России. «Правые» в России всегда были и будут продолжением народного ополчения Минина и Пожарского, спасающего страну от интервентов; «левые» в России всегда были и будут агентами мировой «закулисы», даже не зная об этом в силу своей недалекости.

М.В. Назаров пишет о том, как это проявилось в революции: «Вина левых — в агрессивных разрушительных действиях, вина правых — в плохой обороне и неспособности предотвратить опасность. А это несравнимые степени вины. Да и далеко не все правые были заражены столь же темными эмоциями. У них, особенно в Белом движении, преобладало личное жертвенное добровольное подвижничество в стремлении спасти Россию с оружием в руках (пусть даже поначалу без должного духовного осмысления задачи). Скорее их поражение объясняется именно неадекватностью правых средств борьбы — подлым приемам противника. Во всей христианской Европе правые консервативные силы оказались не способны противостоять агрессивно-разрушительным течениям. Ибо консерватизм состоит в защите традиционных нравственных ценностей, а не в разработке искусных “адекватных” методов противостояния силам откровенно безнравственным. Правые не могли себе позволить весь тот циничный “арсенал”, которым пользовались левые: заведомо демагогическая пропаганда, целенаправленная дезинформация (например, безсовестно раздутая тема “влияния Распутина”), игра на разнузданных инстинктах масс (“грабь награбленное!”), провокация и террор. Поэтому и Государь Николай II не сопротивлялся, когда его изолировали и принудительно отрешили от престола — защищать свою духовную правоту физической силой он не был готов, так как не видел должной поддержки ни со стороны генералитета, ни даже со стороны Церкви. Он не хотел рисковать гражданской войной в условиях войны внешней и, возможно, не хотел усугублять отступническую вину своего народа его активной цареборческой изменой Помазаннику — поэтому Помазанник отказался от власти сам, положившись на Волю Божию... Февраль же выпустил из бутылки “джинна” анархии и вседозволенности, против которого ни у кого из правых не было равноценного оружия... Это была одна из главных причин поражения Белого движения». Приведенная характеристика «движущих сил» антирусской революции является кратким итогом столетнего движения русской мысли по осмыслению этих событий. Ее можно уточнять и детализировать, но в историософском аспекте она является наиболее точной, и столь же точно соответствует всей совокупности исторических фактов, которые нам доступны. Главная роль в расследовании и осмыслении «революции» принадлежит ученым и философам Зарубежья.

Да, исторические свидетельства современников сообщают нам, что и весть об «отречении» царя, и тем более весть о его убийстве, вызвала в народе смятение и ужас. Услышав ее, люди испуганно крестились — так, как крестятся, услышав о действиях нечистой силы. Но тем не менее это очень мало кого сподвигло идти бороться с оружием в руках против новых бесов. Героическое Белое движение было предано народом, который ненавидя «красных» предпочел все же позицию «моя хата с краю». И за это также народ в очень скором времени был страшно покаран Богом через эту же зверскую власть. Большевики убили Царя и его Семью, не только совершая сатанинский ритуал надругательства, но и с очень прагматическими политическими целями. Во-первых, они прекрасно знали, что сфабрикованное «отречение» Царя не имеет силы и он по-прежнему остается Царем, а они — разбойниками, захватившими его царство. Во-вторых, они хорошо знали настроения народа и понимали, что если Белое движение выдвинет лозунг возвращения Царя, то привлечет огромное количество людей и очень быстро сотрет большевиков в порошок. А за никому не понятное «учредительное собрание» в массе своей народ воевать не пойдет. Пойдут лишь люди чести, чтобы героически умереть.

Какими бы катастрофическими ни были перипетии русской истории ХХ и ХХI веков, надеяться на воскресение православной России не только можно, но и нужно. И не только потому, что чудо является главным законом всей русской истории (на основе одних лишь «объективных предпосылок» даже само возникновение России было бы невозможным), но и потому, что будущее зависит от того, какие цели ставят себе живущие ныне. Должны быть люди, в первую очередь мыслители, которые имеют дерзновение ставить максимально высокие духовные и практические цели. Тогда и те, кто настроен более скептически, последуют за ними. Для России ее нормальным состоянием, ради которого она вообще существует в Истории — быть не просто государством, а «удерживающим» от прихода антихриста Священным Царством, хранителем мирового Православия. Без этого призвания Россия вообще не нужна, и нынешнее ее физическое вымирание — это Божий знак, предупреждение о том, что, не выполняя свое предназначение, она будет извергнута из бытия, а после этого и весь мiр потеряет смысл своего бытия, опрокидываясь в Апокалипсис. В Священном Писании есть прообразы того состояния, в котором сейчас пребывает Россия: «Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их. И сказал я: надолго ли, Господи? Он сказал: доколе не опустеют города, и останутся без жителей, и домы без людей, и доколе земля эта совсем не опустеет. И удалит Господь людей, и великое запустение будет на этой земле. И если еще останется десятая часть на ней и возвратится, и она опять будет разорена; но как от теревинфа и как от дуба, когда они и срублены, остается корень их, так святое семя будет корнем ее» (Исаия 6:9–13). Все меньше и меньше шансов на то, что возродится Россия от «святого семени» малого остатка православного народа, но этот шанс будет оставаться до самого конца. Сам факт того, что бытие мiра сего еще продолжается — есть доказательство существования такого шанса, иначе бытие мiра потеряло бы смысл. А это значит, что православные мыслители до конца должны писать и говорить о том, чем должна стать Россия, если она остается Россией. Она должна стать тем, ради чего она существует — Православным Царством.

Пророчества многих православных святых говорят нам о будущем восстановлении русского Православного Царства уже в конце времен для последнего противостояния антихристу, захватившему власть над мiром. Значит, праведная и героическая борьба и ныне живущих верных людей Православного Царя приведет к победе, хотя бы и не на долгое время. Тем не менее христианская история мiра сего закончилась в 1918 году, и с тех пор идет лишь история христианского героического сопротивления наступлению сатанинских сил. В том, что это именно так, к сожалению, легко убедиться, видя нынешнюю страшную деградацию так называемого прогрессивного человечества, падение его в бездну греховной гибели. Сможет ли православный народ воскреснуть, восстать из-под «вод многих» грехов своих и сени смертной, подобно граду Китежу; возродиться, подобно Фениксу из пепла? Сможет, ибо сохранилось «малое стадо» со своим Пастырем — Христом, Который сказал: «Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам царство» (Лк. 12:32). Господь дает Царство Небесное тем, кто его достоин, и дает силы созидать царство земное для защиты самой Истины — тем, кто возьмет на себя сей крест и подвиг земного служения.

Исходя из этого, М.В. Назаров формулирует и общий исторический смысл русской монархии, и возможность ее восстановления следующим образом: «Монарх-самодержец как Помазанник Божий есть точка, в которой встречаются и взаимодействуют Божья воля и человеческая воля — для служения Божьему Замыслу. Только такая монархия нужна русскому народу — и никакая другая. Именно поэтому в числе потомков Романовых может действительно не оказаться пригодных. Но это не должно нас останавливать перед достижением цели. Ибо все династии когда-то начинались, сменяя друг друга. Бог дает Помазанничество, но Бог может его взять и передать другому, как нам показывает Священное Писание. То есть Промысел Божий может заключаться и в смене Династии — если после столь небывалого исторического катаклизма никто из потомков Романовых уже не будет соответствовать строгим требованиям и сути монаршего служения. Тогда Сам Господь может указать нам своего нового Помазанника из Рюриковичей, а пути Господни неисповедимы. Ведь воссоздание православной монархической власти в России, по вере наших святых, имеет значение для всего мiра как восстановление того “удерживающего”, который отсрочит приход антихриста. Главное, что требуется от нас — через покаяние в содеянном подготовить себя к этой милости Божией, восстановить истинное православное правосознание народа, заслужить это чудо правильностью своей жизни. То есть пока что речь идет не столько об определении легитимного Царя, сколько о признании самого принципа монархии русским народом — без чего восстановление подлинной, “удерживающей” монархии в России невозможно. Формальное же восстановление монархии как общественно-политического института было бы лишь ширмой для процесса апостасии — какой давно стали “монархии” на Западе. Поэтому благосклонное отношение западных династий к духовно близким “кирилловичам” тоже не может быть доказательством их легитимности; подобный иностранец на русском троне был бы тоже неприемлем — как не соответствующий миссии “удерживающего”». По-видимому, это наиболее квалифицированная позиция современного монархического сознания.

В завершение нашего очерка отметим также и ряд культурологических идей и формулировок автора. «Наподобие культурно-исторических споров между славянофилами и западниками, — пишет он, — в религиозных кругах эмиграции образовались два богословских течения, споривших друг с другом о призвании православной России — но причиной споров уже стало разное понимание самого смысла и задач христианства в апокалипсическую эпоху, которое внутри Православия сохраняется по сей день и даже обострилось: в ходе общемiровой апостасии либеральный фланг ширится, правый консервативный сжимается. Одно из этих течений, либеральное, стремилось христианизировать наступавшую по всему фронту нецерковную гуманистическую культуру, переняв из нее все те ее “частичные правды”, которые были совместимы с христианством». Однако, как представляется, это течение русской мысли, хотя и названо автором «либеральным», но поскольку оно стремилось христианизировать культуру, то движется скорее в противоположном от общемiровой апостасии направлении. Оно является новым продолжением славянофильства, но уже вышедшего на «мировую арену» мысли. Откровенные «западники» с русофобскими наклонностями — типа Г. Федотова — составляли исключение. В целом же русская философия Зарубежья тоже в меру своих сил выполняла миссию «удерживающего» — и поэтому столь естественна ее огромная роль в современном православном возрождении в России. Возможно, что В. Соловьев, Н. Бердяев и другие, сколько бы их не обвиняли в ересях (чаще всего надуманных), — но они реально привели ко Христу и в Православие больше людей, чем Достоевский или даже профессиональные миссионеры ХХ века.

Но кроме этих светских мыслителей, Зарубежье создало аутентичную церковную мысль о современности и о будущем, выраженную философским и богословским языком. М.В. Назаров пишет: «Блудные сыны “ордена интеллигенции”, вернувшиеся в Церковь, чтобы с ее помощью лечить болезнь мiра, в неофитском пылу не замечали, что не все были больны и что у “неблудной” части народа имелся свой, более традиционный, опыт и взгляд на эту болезнь. Русская Православная Церковь Заграницей (РПЦЗ) — не увлекалась оптимистическими планами построения Нового града, а напоминала о накопленной тысячелетиями мудрости в осознании всей степени реальности и долговечности такой постройки. РПЦЗ напоминала о состоянии мiра, близком к концу истории, вследствие чего уместнее было думать не столько о построении земного Нового града, сколько о сохранении Православия как последнего “стана святых и града возлюбленного” (Откр. 20), которого не одолеет антихрист, но спасет Господь в Свое Небесное Царство. Таким образом, это консервативное Православие полагало, что представители “религиозного возрождения” (в России и в эмиграции) в своих оптимистичных надеждах на “христианизацию” земного мiра не слишком глубоко осознавали его неисправимо больную природу (“весь мiр лежит во зле” — 1 Ин. 5:19) и не вникали в православное учение о сути мiрового зла. Консервативные деятели зарубежья, не уповая на “правду о земле” и тем более лишенные родной земли, обращали свой взор к “правде о Небе”». Сам автор труда весьма плодотворно синтезирует оба эти направления.

Относительно философского творчества Зарубежья автор, например, справедливо отмечает, что «русская эмиграция не дала ни литературного, ни философского экзистенциализма в значимом масштабе, а взрастила иной, более зрелый плод, дав христианский ответ на кризис европейской апостасийной культуры». А это, как мы понимаем, достижение намного более ценное и намного более высокого порядка, чем было бы просто создание своей версии «русского экзистенциализма», куда упорно пытаются приписать не только Н. Бердяева, но и многих других авторов. Это для Запада «экзистенциализм» стал каким-то открытием, а русские мыслители всегда были «экзистенциалистами». Их открытие состояло не в этом, а в том, что они показали евангельские истоки «экзистенциального» мышления. Аналогичная ситуация — и в русской литературе. Как пишет автор, «вообще русская классика, в отличие от западной, никогда не отрывалась от религиозного мiровоззрения. Примечательно, что большинство русских писателей-классиков — от Пушкина до Чехова — в конечном счете волновала мысль о Боге и смысле жизни, преломляясь сквозь призму страстей греховного мiра. А следовательно, их постоянно мучила также мысль о назначении писательства, в чем была жизненная драма и Гоголя, и Л. Толстого, осознавших ограниченность возможностей беллетристики. В творчестве Достоевского тоже важна не художественная форма (порою нарочито небрежная), а его интуиция о Боге, о России и о русском человеке, выражаемая языком литературных персонажей. Но в подлинном творчестве нет смысла повторять такие достижения предшественников, и в ХХ веке русская литература, в том числе и сегодняшняя, была поставлена перед необходимостью интуитивного постижения смысла разрушающегося мiра в новой, еще небывалой целостности видения этого апокалипсического процесса». К сожалению, как отмечает автор, эта уникальная способность русской литературы до сих пор мало осмыслена и обычно вообще непонятна специалистам-литературоведам, чаще всего совершенно невежественным в религиозных и мировоззренческих вопросах. До настоящего времени более-менее адекватно понимают русскую литературу религиозные философы, а не филологи, которые занимаются только ее внешней текстуальной стороной. Поэтому, пишет он далее, «с духовной точки зрения желательно пересмотреть иерархию в русской классике с нашей вершины ХХ века, не идя на поводу оценок большинством ее современников. Современники далеко не всегда могли оценить свое окружение критериями вечности… Нужны литературоведы-мыслители, которых, помимо языка, соединяет с объектом изучения чувство духовной общности».

М.В. Назаров так сформулировал свое главное упование и главный урок Зарубежья для будущей России: «Думаю, со временем все больше людей в Отечестве будут благодарны тем, кто пытался быть “малой” Россией в те времена, когда казалось, что “большой” уже не будет. Эта жизнь нашей эмиграции схожа с подвигом юродства: на фоне ярких реклам кипящей рядом “настоящей жизни” только “юродивые” могли верить в свою миссию и в будущее своей родины, не тушуясь перед “взглядом иноплеменным”, имевшим на это свою высокомерную точку зрения: советологию». На самом деле, это время уже пришло: клад, оставленный нам духовным подвигом Зарубежья, был найден наследниками, рожденными в СССР, и сделал нас способными начать возрождение православной России. Старая русофобская «советология» не смогла украсть у нас подлинную русскую историю, подлинную русскую мысль и способность к «юродству» как высшей творческой свободе.

Вот итоговые слова автора, завершающие книгу: «Этот очищенный прообраз должной идеальной России жил в русской эмиграции, и неужели он ушел вместе с нею? Нет, он остался в русской истории, в Божьей Книге Жизни как одно из духовных достижений богоносного Русского народа в служении Истине и в сопротивлении злу. Этот прообраз и сейчас сияет маяком в вечной ткани бытия, освещая своим лучом и нашу больную Россию земную, которая всё еще никак не может вместить в себя собственного Должного... И мы в ней — горстка бывших эмигрантов, еще оставшихся в живых, помним ауру той ушедшей в вечность Руси Зарубежной, ловим ее лучи веры и покаяния, сохраняя все то же чувство долга перед долготерпеливым Господом, перед нашим униженным Отечеством и ушедшими в мiр иной соратниками — чувство долга и благодарности за то, что нам в мiровой катастрофе была доверена эта работа познания от обратного Замысла Божия о нашем народе. Эта работа продолжается сейчас во “внутренней эмиграции” на родной земле, где верные “обустраивают”, с Божией помощью, тот самый искомый Новый град — последний “стан святых и град возлюбленный”, который не покорится антихристу».

Рискну утверждать, что книга М.В. Назарова стала долгожданным событием в истории русской мысли — она вернула ее на тот уровень, который был утрачен вместе с уходом мыслителей Серебряного века. Рожденный и воспитанный в СССР, ее автор сумел самостоятельно, уже не застав в живых большинство из своих учителей, подняться до их уровня и продолжить подвиг русской философии и русского исторического самосознания. Теперь остается вопрос: кто сможет поддержать этот уровень в новых поколениях?

 

Луганск, 2021

Project: 
Год выпуска: 
2021
Выпуск: 
87