Василий КОСТЕРИН — Геза ЧАТ. Отец и сын. Перевод с венгерского и продолжение Василия КОСТЕРИНА

Несколько слов об авторе. Геза Чат (Csáth Géza), настоящее имя Йожеф Бреннер (1887–1919) — писатель, драматург, музыкальный критик, художник; по образованию — врач-невропатолог. Родился в г. Суботица (Австро-Венгрия, ныне — Сербия). Литературный дебют состоялся в 1903 году. Жил и работал в Будапеште. По своим эстетическим взглядам, тематике произведений, их стилистике близок к писателям-модерни-стам, к авторам популярного в ту пору литературно-критического журнала «Нюгат» («Запад»), который выходил в 1908–1941 годах и сыграл ведущую роль не только в литературе той эпохи, но в венгерской философии и культуре в целом.

Героями рассказов Гезы Чата чаще всего становились странные, несчастные и неудачливые люди, нередко душевнобольные, в этих произведениях сочетаются натурализм, психологическая глубина и точность. До сих пор популярностью пользуются откровенные дневники писателя, они переведены на английский, итальянский, немецкий, польский, португальский, французский языки. Известный венгерский режиссёр Янош Сас экранизировал несколько произведений Гезы Чата. Его фильмы «Мальчики Витман» (1997) и «Опиум» (2007) получили призы ХХ и XXIX Московского Международного кинофестиваля, а также премии других международных фестивалей. С 1909 года писатель болел туберкулёзом лёгких. Скончался он на родине — в Суботице.

На русском языке опубликован сборник произведений Гезы Чата «Сад чародея», в который вошли новеллы, статьи и отрывки из дневников писателя (М., Центр книги Рудомино, 2013). Данный рассказ не вошёл в сборник.

Геза Чат

ОТЕЦ И СЫН

Как-то зимним утром старший ординатор доложил директору анатомического института о некоем человеке, который хотел срочно поговорить с его превосходительством.

Директор просил передать, что может принять гостя лишь на пару минут, так как должен читать лекцию. Действительно, аудитория уже гудела от голосов студентов-медиков.

Посетитель — высокий, бледный, добротно одетый человек — вошёл с низким поклоном и от волнения начал почти скороговоркой. Его гладковыбритое лицо вроде бы говорило, что он не венгр, но безупречное произношение свидетельствовало об обратном. Перед сильно близорукими глазами сидело пенсне в чёрной оправе.

— Прошу прощения за беспокойство, ваше превосходительство, но уж такое спешное дело, во всяком случае, для меня. Моё имя — Пал Дьетваш, я инженер и вчера приехал из Америки. Сошёл с поезда, и мамаша встретила меня вестью, что отца уже нет в живых. Письмо, извещавшее о его кончине, я должен был получить в тот день, когда сел на пароход, чтобы прибыть сюда… Словом, узнал, что отец, вне всякого сомнения, умер и умер в клинике. Мамаша моя, пребывавшая в большой нужде, не смогла его похоронить. Короче говоря, она оставила тело отца у вас. Её обнадёжили: клиника похоронит супруга. Теперь за это дело взялся я и вчера разузнал следующее: тело отца отвезли сюда, в ваш анатомический институт, чтобы на нём практиковались студенты. Ещё я выяснил, что трупы хоронят только после того, как их уже все искромсают на мелкие кусочки, и тогда эти ошмётки бросают в гроб. Я бы хотел навести справки: такая ли судьба, постигла моего отца, или, возможно, как обнадёжил меня служитель, кости его выварили и сделали скелет. Я хотел бы это знать, и прошу ваше превосходительство господина директора, если именно так обстоит дело, снизойти до моей просьбы и выдать мне скелет или череп, но лучше целый скелет, дабы похоронить. Словом, умоляю, господин директор, соблаговолите дать указание поискать, нет ли у вас случайно скелета моего отца. Служитель сказал, что для этой цели обычно отбирают трупы с красивой крепкой костью, а у отца были настоящие мослы, и высоким он был, как я... Расходы же института я оплачу...

Директор во время этой длинной взволнованной речи спокойно поглаживал бороду, потом тихо, растягивая слова, заговорил:

— Что ж, пожалуйста, я могу посмотреть… Как, простите, звали вашего батюшку?

— Пал Дьетваш, как и меня.

— Вообще-то, институт не выдаёт трупы... но, если скелет сохранился, — возможно, он ещё на выварке, а может уже и сложен — не буду возражать и прикажу выдать вам.

Директор позвонил. Явился ординатор в белом халате.

— Пожалуйста, господин доктор, — промолвил директор, — пусть взглянут, разделывали ли в прошлом или позапрошлом месяце труп под именем Пал Дьетваш и, если так, приготовили ли из него учебный скелет.

Ординатор быстро вышел, профессор предложил странному гостю присесть.

После молчаливого пятиминутного ожидания, во время которого визитёр нервно покачивал коленями, а профессор, засунув руки в карманы, не сводил глаз с мокрой улицы, влетел ординатор.

— Труп в списке числится, из терапевтического получили. Вскрытие делали у нас в отделении «С». Я его отдал третьекурсникам, потому что это прекрасный скелет; на прошлой неделе мы с Матьяшем его мацерировали, а позавчера сложили. Очень удачно вышло; мы его поставили в секционную, как приказали вы, ваше превосходительство, потому что в прошлом месяце первокурсники разбили там один из скелетов.

Внезапно посетитель дёрнулся судорожно, а директор с прежней тягучестью заговорил опять:

— Тогда прошу вас, господин доктор, позаботиться, чтобы выдали проблемный скелет этому господину. А Вы будьте добры оплатить наши расходы лично мне в руки, сколько там, господин доктор?

— Пожалуй, за одну только мацерацию и скрепление костей будет тридцать пять крон.

Человек быстро вынул кошелёк и торопливо расплатился. Уже менее взволнованно, даже с некоторым радостным облегчением он сказал:

— Пожалуйста, ваше превосходительство, благодарю за сочувствие, прошу прощения за беспокойство. Всегда к вашим услугам.

Инженера отвели в секционную, где в углу стоял «проблемный» скелет. Мощный, крепкий, ширококостный, с прекрасным черепом, вываренный до фарфоровой белизны.

Приезжий некоторое время с удивлением смотрел на него, казалось, он ещё никогда не видел скелетов. Он оглядел кости спереди и сзади, поворачивая их вокруг опоры, при этом пальцы его скользнули по рёбрам, он даже пощупал пружины, которые притягивали нижнюю челюсть к черепу, потом беспомощно посмотрел на служителя и ординатора.

Ординатор начал хвалить череп, отчего пришелец проявил неожиданный интерес к анатомии. Но человек в белом халате скоро попрощался: во время лекции профессора у него свои обязанности.

Старый служитель чувствовал, что надо бы найти слова утешения. Для этого он привлёк свои нехитрые познания.

— Такой замечательный скелет, честное слово, давно такой не попадался, и Дьюри из второй анатомички тоже сказал: этот труп, дядя Матьяш, я бы с удовольствием забрал к себе.

Пришедший наклонил голову и стал раскачивать ноги скелета. Они, поскрипывая, мотались туда-сюда. Потом он долго смотрел в глазные впадины и кусал губы.

Старый циник Матьяш, который в течение тридцати лет только и делал, что бросал с места на место трупы, заметил, что слёзы стояли в глазах у господина, и, как это принято, посочувствовал ему:

— Видать, он приходился каким-нибудь родственником вашему благородию?

— Это был мой папаша!

— Отец. Хм, хм. Ну, что же... — Он замолчал. Некоторое время они стояли, не говоря ни слова, и смотрели на кости.

На какое-то мгновение сыну этого скелета подумалось, что следует сказать что-нибудь, дать волю собиравшейся в душе грозе из странной смеси мыслей и чувств.

Однако буря, готовая, было, разразиться, вдруг затихла в сверкающей от чистоты и белизны фарфора комнате, боль утраты и горя исчезла, растворилась в свете, лившемся из больших окон. Инженер, словно неожиданно передумав, ухватил скелет за железный стержень подставки и потащил его к двери. Сын устремился вперёд со своим странным грузом решительно, но с опущенными глазами, словно краснея за родного отца.

Он прошёл через большой коридор, и ещё несколько опоздавших студентов видели его со скелетом, руки и ноги которого болтались в каком-то странном танце, когда этот гладковыбритый человек неловко обнимал его. Сын своего отца.

Перевод В. Костерина

НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

К РАССКАЗУ «ОТЕЦ И СЫН. II»

Лет сорок назад я перевёл на русский рассказ Гезы Чата «Отец и сын». Тогда он не был востребован, напечатали его лишь недавно в Новгороде. Перед настоящей публикацией я внёс в перевод немало поправок, уточнений, и после этого родилась идея продолжить это небольшое произведение. Истории литературы известны такие примеры. Ещё в 1614 году, за два года до кончины Сервантеса, появился не принадлежащий ему второй том Дон Кихота; тома Робинзонады исчисляются многими десятками, имеются многочисленные продолжения рассказов о Шерлоке Холмсе, вариации на темы «Трёх мушкетёров», новые приключений бравого солдата Швейка. Самозванные соавторы продлили сказки и о кэрролловской Алисе, и о Буратино, и о волшебнике из Изумрудного города, дописали второй и третий тома «Мёртвых душ», «Войну и мир» под названием «Пьер и Наташа», «Мастера и Маргариту», а Брюсов закончил «Египетские ночи» Пушкина.

Что двигало и движет «продолжателями»?

Желание примазаться к славе знаменитого писателя? Дух соревнования, стремление сделать продолжение лучше оригинала? Желание пройти школу писательского мастерства? Намерение исказить великое произведение, спародировать его? Или же бросить тень на автора? Искреннее непонимание простого факта, что, начиная с романтиков, в произведении иногда используются литературные приёмы фрагментарности и открытой концовки? «Египетские ночи» — завершённое произведение, в котором Пушкин использовал такого рода открытый финал.

Немаловажно также и другое: чьё имя значится в начале произведения — автора оригинала или автора продолжения. В первом случае мы имеем дело с откровенной фальшивкой, подделкой, во втором — чаще всего, с простым нежеланием расставаться с любимой книгой и её героями.

Что касается рассказа Гезы Чата, то он, бесспорно, закончен. С художественной точки зрения — удачно и красиво. Что же касается вашего покорного слуги, то по окончании перевода у меня остался живой интерес к рассказанной истории: и читательский, и переводческий, и писательский. Вот герой рассказа приносит свою добычу домой… А дальше? Из этого естественного вопроса и родилось продолжение рассказа.

Василий КОСТЕРИН

Отец и сын. II

Улица заставила инженера призадуматься. На остановке трамвая на него сразу же начали поглядывать. Прилично одет, немного по-иностранному, гладковыбрит. Старались рассматривать незаметно, как бы мимоходом. Кто-то с лёгким замешательством, со смущением, а кто-то с усмешкой. Некоторые деланно отворачивались, словно робели перед скелетом, и конфузились за человека его державшего как бы напоказ. Нашлись и такие, которые без стеснения изучали учебное пособие для студентов-медиков, и лишь мельком бросали взгляд на его владельца. Скоро он вместе со своей ношей оказался в окружении любопытных. Держа раскачивавшийся остов отца перед собой, инженер решительно пробился через густевшую толпу, и отправился домой пешком. Прохожих немного, к тому же на ходу можно выдыхать из лёгких застоявшийся воздух кабинетов и коридоров анатомического института. Несколько раз пришлось отдыхать, менять руки. Как ни старался инженер нести своего отца плавно, кости раскачивались на каждом шагу, постукивали друг о друга, словно против воли исполняли некий dance macabre. При этом скелет издавал лёгкий непостоянный запах бензина. Инженер подумал, было, на выхлопные газы, но первый раз на него пахнуло ещё в коридоре института. Всю дорогу он пытался разгадать, откуда время от времени налетает запашок.

Поднимаясь по знакомой с далёкого детства выщербленной лестнице, он уже держал свою ношу двумя руками и тяжело дышал.

Мать открыла дверь на первый треньк звонка, словно стояла у косяка, поджидая сына.

— Вот, мамаша, вызволил отца из медицинского плена, — он поставил колыхавшийся скелет перед родительницей. — Конечно, студентам без этого нельзя, но тогда пусть искусственные скелеты делают, — добавил он, снимая пальто и шляпу.

— Хорошо, сынок, а то я от расстройства совсем слегла. Как же, родного мужа и не похоронить по-христиански? Душа-то его неужто вокруг скелета в этой, как её…

— Анатомичке, — подсказал сын.

— Да-да. Я и говорю: душа-то его неужели вокруг скелета там будет кружиться, — мать странным остановившимся взглядом уставилась на то, что осталось от мужа, словно и хотела бы оторваться от зрелища, да не хватало сил.

— Эти медики такие циники. Будут пальцем тыкать, косточки перебирать, штудировать, шуточки отпускать. Ещё разобьют его по неосторожности, как это уже случилось у них с предшественником папаши. Отцу, конечно, теперь всё равно… А может, и не всё равно. Кто знает? — инженер поправил пенсне и погладил у скелета пятое ребро слева, которое совсем недавно прикрывало живое полнокровное сердце.

— Как ты вовремя приехал, сынок. Главное, отец теперь с нами.

Мать всё разглядывала скелет, водила глазами сверху вниз и обратно, на некоторых костях взгляд её останавливался. Она словно вспоминала живого мужа и сейчас мысленно одевала остов знакомой плотью, и косые, выпирающие, как обручи бочки, рёбра становились в её глазах незаметны. Единственно, избегала она заглядывать в сквозные отверстия глазных впадин, старалась не останавливать взгляд и на обнажившихся длинных потёртых зубах.

— Да, мамаша, заживём. Жаль, с отцом не увиделся и не простился. Хотя вот его косточки, им и скажем последнее «прощай».

— И «прости»!

— Да, в дальний путь проводим. Деньги в Америке я заработал хорошие. Квартиру эту продадим и купим где-нибудь в центре города. Со всеми удобствами. Работу найду. С моим заокеанским опытом меня в Будапеште на любой завод возьмут. Хотя могу месяца три и посибаритствовать.

Говоря о будущем, он ходил по полутёмной двухкомнатной квартирке, натыкаясь на убогую мебель, и никак не мог найти свободного места для скелета. Кухня отпадает, в коридоре вроде бы — не место, в спальне родителей, теперь спальне мамаши, не подобает.

Наконец не без усилий пристроил учебное пособие, которое сделали из отца, в углу у окна за высоким комодом.

— Тяжёлый он. Думаю, не столько из-за костей, сколько из-за стержня и подножия, — сын повернулся к матери.

— Сынок, мне только кажется или правда тут бензином слегка отдаёт? — Мать зачем-то обнюхала свои ладони.

— Я тоже думал об этом. Видимо, после выварки, чтобы кости не загнили, их обезжиривают, выдерживая в бензине. Вот и остался душок.

Из противоположного угла виднелись только половина грудной клетки и большая зубастая, пустоглазая голова на слишком тонких шейных позвонках. Да, выварили его и отбелили на совесть: кости не жёлтого, а молочного цвета.

Мать, семенившая за высоким статным сыном, словно помогала найти подходящее место для мужа, тут же потянула средний ящик комода, достала видавшую виды зелёную шёлковую скатерть с длинной бахромой и набросила её на скелет. Ниже колен тонкие белые кости ног остались не прикрыты. Пробормотала:

— В полутьме-то ему покойнее будет, чем на свету. А то как голый…

Зимние сумерки заглянули в высокие узкие окна. Мать засуетилась на кухне. От такой еды она давно отвыкла. Накупил деликатесов сынок. Сразу две радости: и отца похороним, как положено у людей, и мужчина в доме опять появился. Ну, и еда, конечно. Только уже не наслаждение она, а необходимость. Это в молодости хочется поесть посытнее да повкуснее, а под старость глядишь на еду по-другому, она становится не всегда приятной обязанностью в определённое время садиться за стол, чтобы пошамкать беззубым ртом.

После ужина инженер продолжил разговор на единственную в ближайшее время тему.

— Папашу-то я принёс домой. Это так. Теперь надо думать, как хоронить будем.

— Ты о чём, сынок?

— Место на кладбище — не проблема. Гроб завтра закажу. Но есть одна заковыка, мамаша. В гроб скелет целиком положим или разберём его, вынем всякие там проволочки, штифты, скрепки да пружинки и только косточки предадим земле? Вроде бы положить всё как есть, во весь рост, благопристойнее, но, с другой стороны, это попахивает какой-то игрой, имитацией.

— Да-да, сынок: надо все железки вынуть из отца. Завтра разберём, когда гроб привезут.

— Согласен. Но надо решить, как в нём будем выкладывать: во весь рост, а тогда длинный гроб надо заказывать, папаша ведь был чуть выше меня, или все косточки друг на друга в небольшой гробик соберём?

После долгого спокойного совещания решили заказать домовину среднего размера, и кости положить поплотнее друг к другу, чтобы они там внутри не болтались при перевозке и спуске в могилу.

Внезапно скатерть соскользнула с черепа, словно ему не хватало воздуха. Вглядываясь в угол, инженер промолвил:

— В английском, мамаша, есть такое выражение — «skeleton in the closet», иногда говорят «in the cupboard». «Скелет в шкафу», в общем. Это какой-нибудь факт биографии, постыдный поступок, который прячут не только от родных и посторонних, но нередко скрывают и от себя. Не знаю, почему вспомнилось. Может быть потому, что папаша как-то загадочно выглядывает из-за нашего комода. Интересно был ли у него свой скелет в шкафу? Впрочем, у всех нас кроме скелета в теле имеется и скелет, спрятанный в душе. Только в теле он у всех примерно одинаковый, а в «шкафу души» — у каждого свой особый. И без специального ключика шкап тот не откроешь.

Мать, подперев голову костистой и морщинистой ладонью, откровенно любовалась сыном, не вникая в его умные рассуждения. Не отрывая глаз от Пала-младшего, она прошла в угол, подняла скатерть, встряхнула и опять набросила на скелет, поправила, подровняла концы зелёной бахромы.

Инженер лежал на кровати, бессонными близорукими глазами поглядывая в окно. Изредка потирал покрывшийся лёгкой щетиной подбородок. Пенсне на тумбочке поблёскивало в лунном свете и стёклами, и чёрной глянцевитой оправой. В противоположном углу из-за комода высовывалось освещённое скудным лунным светом то, что осталось от отца. Желтовато-зелёная в лунном свете скатерть облегала круглый череп, ниже она спускалась свободными складками. Мать ворочалась в соседней комнате и сдержанно вздыхала. Инженер чувствовал какую-то ложь в присутствии скелета, но не мог понять её причины. Он встал, сдёрнул скатерть и бросил её на комод. Луна, словно обрадовавшись, тут же побелила кости своим потусторонним светом. Сын опять лёг на кровать, лишь изредка прищуриваясь, поглядывал на отца. Пал Дьетваш на Пала Дьетваша. «Конечно, — думал он, — можно не разбирать скелет, а надеть на него рубашку, костюм, носки, штиблеты. Но всё это нужно, чтобы скрыть безжизненную плоть, а в данном случае она полностью отсутствует. Кстати, куда они её дели после выварки? Закопали? У них, верно, есть своё кладбище, где они погребают отрезанные руки, ноги, внутренности?»

Неожиданно инженер встал, привычным движением пристроил на носу пенсне, прошёл в угол и заботливо положил скелет на домотканный половик. Вот так он будет лежать завтра в гробу. Хотя нет, они же с мамашей решили его разобрать. Почему-то мешало ему сегодня слово имитация. Так и крутилось оно в мозгу и на языке. И тут мелькнула новая мысль: «Вернуть студентам в анатомичку!». Но лишь на миг. «Нет, нет и нет! Всё решено. Похоронить по-человечески. Ради мамаши». Инженер осторожно ухватился за стержень стояка и, придерживая другой рукой грудную клетку отца, осторожно поставил скелет на прежнее место. Кости ног и рук немного подёргались, словно в ленивом разболтанном танце опьяневшего гуляки, и обвисли, застыли. Покрывать скатертью не стал. Присутствие отца сильнее ощущалось, когда он был спрятан под складками ткани, сразу рождалось чувство тайны, которую не разгадать. И это пугало. Белый же скелет откровенно и прямо в лоб говорил о смерти с косой, о погребении, о земле, которая ждёт, о неизбежном превращении в прах. Ни тебе романтики, ни тайны, ни мистики.

Завтра придёт время позаботиться о могиле, назначить день похорон, заказать карету и гроб. Может быть, удастся купить готовый, чтоб не ждать. Мамаша договорится со священником. Вроде бы всё движется своим чередом.

За мирным ужином с деликатесами было решено родственников не приглашать. Совсем никого. Да их и немного. Пусть пока думают, что по причине недостатка средств у супруги тело Пала Дьетваша-старшего вместо кладбища отправилось в институт. На нужды науки. Ведь так чуть было и не случилось. Потом уже после скромных похорон можно будет известить самых близких о месте упокоения многострадальных костей.

Зимние ночи длинные, протяжные. Но, бывает, задумаешься о жизни, она, как живая, и польётся, заструится перед глазами беспокойным ручейком, а то, глядишь, и полноводной рекой обернётся. Мимоходом взглянешь в окно, а стёкла уже прозрачневеют. И так легко засыпается на зимнем рассвете в тёплой постели, словно после тяжёлой работы. И душок бензина больше не тревожит.

Инженер опять прилёг, положил голову на подушку со знакомым домашним запахом, полузабытым в далёком Заокеанье, слабо улыбнулся чему-то и стал медленно, как в мягкие обманчивые волны, погружаться в сон. Последняя размытая мысль мелькнула в засыпающем мозгу: «Надо бы подножие и стояк вернуть в анатомичку…»

Но тут буря из страшной смеси мыслей и чувств, налетевших на него в секционной, словно забыв что-то недоделанное, незавершённое, вдруг вернулась, прихватив с собой боль утраты, выставила за дверь помятые следы сна и, как пушинку, подняла его с постели. Инженер поспешно бросился за угол комода, приложился лбом к смутно белевшему на фоне окна черепу и, обливаясь беззвучными долгожданными слезами, обнял родителя. Сын своего отца.

1981, 2020

Сегед – Будапешт – Суботица