Андрей СТРОКОВ. Стальное сердце.
Крупные снежинки лениво кружат в вечернем небе и не торопятся воссоединиться со своими товарками, лежащими тонким слоем на не совсем промерзшей земле. Влажно, скользко. Мне 12 лет. Ноябрь 1979-го, вся страна с новыми свершениями движется к Олимпиаде, а мы — отец, мама и я — спешим на вечерний сеанс нового кинофильма в кинотеатр с дежурным названием «Октябрь», расположенный в дальней от нас части города. Шикарный, современный и огромный Дворец культуры «Комсомолец» в нашем микрорайоне тогда еще не построили, поэтому все важные городские мероприятия проходили в «Октябре». В далеком казахском городе, где я родился, также был «Комсомолец» недалеко от нашего дома, а «Октябрь» — на другом конце города. «Иронию судьбы» все уже по три раза посмотрели, одинаковым названиям никто не удивлялся.
Просторное фойе встретило нас густой толпой, пахнувшей сырыми цигейковыми воротниками и «Примой», которую джентльмены тушили при входе. Эти джентльмены лихо смахивали с шапок на пол горсти снега, сдавали пальто и шапки в гардероб и спешили в уборную, чтоб покурить еще. Дамы тоже отряхивали мокрые хлопья, но изящно, а шапки водружали обратно на головы и шли — кто в буфет, а кто сразу в зал, неспешно поправляя мохеровые индийские шарфы на груди так, чтоб они были этикеткой наружу. Крупную партию этой дефицитной мануфактуры недавно завезли в городской универмаг, и была битва, и многим не хватило (моей маме, например). В общем, ничего необычного.
Необычное было в другом. Фильм был новейшим, да еще итальянским, под названием «Синьор Робинзон». Степень ажитации может понять только человек, живший в СССР: хлеба хватало, а вот со зрелищами, да еще импортными, было похуже. Вторая необычность была в том, что родители меня взяли на этот фильм, ведь был он, как тогда говорили, «до шестнадцати», в том смысле, что «дети не допускаются». Я ожидал западной версии нормального Робинзона со стрельбой и резнёй, но по дороге выяснилось, что Робинзон-то не настоящий, посему я был не в настроении. А вот и третья неожиданность - отец куда-то вдруг исчез.
К нам подрулила толстая тетка-администраторша, уточнила имя-отчество и, гаденько посмотрев на меня, осведомилась: «Мальчик тоже с вами?». С подобными «экземплярами» я еще столкнусь в недалеком будущем, прорываясь на запретные сеансы с аналогичным ограничением, а она профессионально увидела во мне будущего противника. Мама подтвердила легитимность моего здесь нахождения, придавив цербершу строгим взглядом, и тетка, раздвигая толпу, словно атомный ледокол — льдины, повела нас в зал, совершенно не интересуясь билетами.
Мне становилось все интереснее. Зал — битком. А нас посадили на самые шикарные места: где-то десятый ряд, середина. Место отца пустовало, меня это интриговало все больше и больше. Прозвенел третий звонок, суета в зале постепенно затихла, свет приглушили, прожекторы подсветили сцену, расположенную перед огромным экраном, прикрытым пока еще бархатным занавесом. Посреди сцены — микрофон, чуть справа — стол, на столе — графин с водой и стаканами (что за мероприятие без этих полезных девайсов?).
За столом сидит несколько мужчин, среди которых я внезапно и с гордостью узнаю своего отца. Директор кинотеатра, элегантная дама, объявляет, что перед сеансом выступят поэты со своими стихами. Модное и полезное в то время мероприятие. А-а-а, теперь все ясно. Выступления отца я раньше видел, но не перед такой огромной аудиторией. Высокий, стройный, в костюме стального цвета (позже, после службы на флоте, я буду называть этот цвет шаровым), в черной водолазке под горло, с бородкой, как у сурового гарпунера Неда Ленда из нового фильма «Капитан Немо», отец, похожий на романтика-физика-геолога, уверенно выходит к микрофону. Зал затихает.
Текла тихая речка.
Приосколье слыло
Очень тихим местечком.
Лишь военный пожар
Проносился порою
Да смертельный удар,
Наносимый чумою.
И опять — тишина
В закореженных плесах…
Серебрила луна
Меловые откосы.
Тихо время здесь шло,
Текла тихая речка.
Приосколье слыло
Очень тихим местечком.
Спокойный и негромкий голос окутывал, обволакивал зал, даже вдруг где-то, на краю сознания, стал слышен вечерний хор лягушек на берегу тихой реки Оскол, стрекот цикад в приоскольских степях после знойного дня. Но вот голос набирает силу, в нем появляются знакомые всем нотки работающей строительной техники, рев самосвалов, удары копров:
Только вдруг, как стрела, как грома удар,
Прогремело железное слово — РУДА.
И такие, как СМУ и ОМУ,
Непонятные здесь никогда никому.
Привыкаем к словам этим, новым пока.
Прозвучал на весь мир, как набат, ОЭМК.
Верю я: зазвенит как булат, как хрусталь,
Наше новое слово — ОСКОЛЬСКАЯ СТАЛЬ!
Последнее слово прозвучало, как раскат грома: звукооператор по предварительной договоренности с отцом подвинул вперед ползунки регулятора звука. С этого момента зал был его. Отец не был физиком-геологом, но он был одним из людей, сидящих в этом зале. Все эти люди приехали в город «трех Всесоюзных Ударных Комсомольских строек» (во как, БАМ — всего одна стройка, а тут – целых три!) — Старый Оскол, чтоб построить в этих степях новейший гигант черной металлургии — Оскольский Электрометаллургический Комбинат (ОЭМК). И сталь для них была той целью, ради которой они тут трудились, действительно не покладая рук.
Что такое Оскол?
Это древность России.
Что такое Оскол?
Это юность России.
Что такое Оскол?
Богатство несметное.
Что такое Оскол?
Геройство бессмертное.
Кем же был ты, Оскол?
Защитником Родины.
Кем же станешь, Оскол?
Гордостью Родины.
Чем же будешь ты горд?
Сталью упругою.
А еще? А еще?
А еще — металлургами!
Отец был не просто одним из этих людей, он был одним из первых. Время первых для ОЭМК настало в 1974 году, когда, после заключения предварительного контракта с рядом западных фирм под эгидой «Корф Крупп» о строительстве в сердце Курской магнитной аномалии комбината по новой технологии прямого восстановления железа, в Старый Оскол приехала группа специалистов, среди которых был и он, зрелый и талантливый инженер-конструктор. На месте комбината колосились хлеба, те же хлеба (а может, и сахарная свекла или кукуруза с подсолнечником) колосились на месте жилых микрорайонов, автотрасс и строительных баз. Даже заводоуправления (офиса, по современной терминологии) еще не было. Поэтому отец очень хорошо понимал людей, наполнивших этот зал до отказа, а люди видели в нем своего, слышали именно те слова и понятия, о которых знали не понаслышке.
О Старом Осколе я в детстве узнал,
Хоть жил далеко от Оскола.
Отец в сорок третьем здесь был, воевал.
Сразил его в битве горячий осколок.
Кусочек металла, лишь с ноготь длиной,
Хранится в шкатулке дубовой.
В нашей семье Оскол связан с Войной —
С немыслимо трудной порою суровой.
Снова Оскол будоражит умы:
Аэросъемки, планшеты, генпланы.
И едут сюда всей России сыны,
Их в путь провожают отцы-ветераны.
Не мог оставаться и я где-то там,
Не нужно с судьбою мне спорить!
Я должен пройти по отцовским местам,
И в память о нем комбинат здесь построить.
Будет жарко в труде, как было в бою
В тот огненный год сорок третий.
Отец и Отчизна, вам клятву даю:
Стали поток здесь с достоинством встретить!
Я построю завод, свое слово сдержу!
И из нашей шкатулки фамильной
Тот осколок навеки в фундамент вложу.
Взявши жизнь у отца — пусть хранит его имя!
Зал неистовствовал. Это стихотворение — безусловный хит, чуть позже я с ним неизменно буду брать все первые места на конкурсах чтецов любого уровня, благо, пример исполнения был наилучший из возможных. Тут сплелись и пафос мирного созидания, и отголоски жестокой войны. Эти отголоски окружали нас повседневно: в лесах и полях вокруг города (а они начинались сразу за нашим домом) оставались шрамы от сражений — заросшие травой траншеи, воронки, блиндажи.
Каждый дождь вымывал из жирного чернозема на свет Божий пули, гильзы, осколки, а то и кости. Множество взрывоопасных предметов пряталось в земле и ждало своего часа: летом любопытные школьники часто подрывались, калечились, а то и гибли, экспериментируя с находками. Знаете, чему меня обучил отец сразу, как мы переехали из Казахстана в места Курской битвы? Обращению с этими предметами, — в первую очередь, выявлению потенциально опасных. А был я тогда первоклашкой. Останков также находили много. Однажды во время похода в лес мы с отцом наткнулись на один из них. В кустарнике угадывались кости, сумка с противогазом, что-то еще из обмундирования. А вокруг в кротовинах — россыпи ржавых стреляных винтовочных гильз. Неизвестный солдат погиб, ведя огонь по врагу.
Если будете в Старом Осколе, обязательно посетите мемориальный комплекс у Атаманского леса. Лес тот находится на возвышенности, с которой весь город — как на ладони. Когда встал вопрос о захоронении найденных останков, то выбор пал на это место: спиной к лесу, где погибали бойцы, и лицом к городу, который они защищали. Отец участвовал в выборе площадки и создании первой братской могилы. А существующий комплекс и стелу проектировал также он в составе группы архитекторов и инженеров. До сих пор туда добавляются новые имена…Вот так постигали мы истинный патриотизм. А тем временем выступление продолжалось. Фильм пришлось задержать: урезанные цензурой прелести Зеуди Араи подождут, раз уж пошел такой мужской разговор.
Нет, не забыть нам, металлург,
Тех дней горячих на Урале,
Когда с тобой, мой верный друг,
По семь ночей подряд не спали.
Соль выступала на плечах,
Насквозь от пота промокали,
Огни в мартеновский печах
Мы жаром сердца зажигали.
ЗапСиб и Липецк, Темиртау,
Где легче было, где — трудней,
Но мы нигде не забывали
Уральских тех великих дней.
Не ради славы, ради стали
Мы шли на смену у горна.
Сталь нашу жестко испытали
И годы мира, и война.
В труде, в боях не уронили
Мы честь профессии своей.
В горниле этом закалили,
Взрастили наших сыновей.
И, эстафету взяв, сыны
Дадут поток оскольской стали.
Они ведь, как и мы, верны,
Тем дням горячим на Урале.
Нас СТАЛЬ к Осколу привела.
И трудовых традиций школа
Незримой нитью пролегла
От гор Уральских до Оскола.
Здесь отец опять попал в точку. Дело в том, что в город съехались специалисты практически со всех металлургических заводов страны. Многие работали раньше вместе, многие слышали друг о друге. И селили в новых микрорайонах панельных пятиэтажек этих молодых активных интеллектуалов компактно. Отец был одним из них — свой среди своих. Атмосфера тут была особая: рядом живут единомышленники, делающие вместе большое дело, их дети вместе учатся, а бабушек нет в принципе. Вот такой получился «Синьор Робинзон» в тот ноябрьский вечер 1979-го года. Уже погасили свет, раздвинули занавес перед экраном, а зал продолжал аплодировать, скованный одной цепью, связанный одной целью, и эта цель была не в просмотре легкой комедии, а в осознании причастности к великому общему делу, так понятно и доступно выраженному в строчках стихов.
А о чем был тот фильм, я не запомнил. Посмотрел уже во взрослом возрасте. Отец, выросший в сибирской деревне, после удивительных студенческих лет середины-конца 50-х годов, наполненных энтузиазмом и оттепелью, прошел инженерное становление в новом на то время металлургическом центре — Темиртау, «Казахстанской Магнитке». Туда же после библиотечного техникума и целины попала мама. Вот в библиотеке они и встретились: молодая умница-красавица библиотекарь и романтичный перспективный интеллектуал-инженер.
Пусть мы с тобой едва знакомы
И не связали узы нас,
Еще встречаемся тайком мы
От разных злых, недобрых глаз.
Пусть за окном пурга, ненастье,
От боли стонут провода,
Пусть Новый год подарит счастье!
Тебе на год и навсегда.
. . .
С первым весенним погожим днем
На Землю Солнце вернулось.
Я хочу, чтоб ты, как в зеркале том
Вдруг, увидев себя, улыбнулась,
От улыбки твоей чтобы ветер стих
И растаяла грусти завеса…
Я дарю тебе Солнце
И этот стих —
Как заветный цветок эдельвейса.
Как вы думаете, через сколько времени после таких стихов на свет появился я? Уверен, что месяцев через девять или десять. Отец называл себя Русским Инженером. Вы заметили, что в его стихах есть неподдельный пафос мирного и ратного труда, глубокое уважение к истории, любовь к Родине, а Родина — это Россия, великая, прекрасная и могучая. И нет в его стихах здравниц в честь марксизма-ленинизма, реверансов Славе КПСС, любого упоминания терминов из арсенала партийного пропагандиста. И при этом, наряду с другими наградами, у отца была медаль от ЦК ВЛКСМ за работу с молодежью! Умел старик грамотно расставить акценты.
И еще один штрих. Имея государственные и ведомственные награды и большой трудовой стаж, он не стал хлопотать о медали «Ветеран труда» и всяких ветеранских льготах для себя. Ветеранами для него были люди из поколения его отца, победившие в Войне, а себя он таковым не считал. Отец не был святым и имел кучу недостатков. Но сумел научить меня всему хорошему, чем я сейчас владею, включая упомянутое здесь умение обращаться с опасными предметами.
Даже умирать правильно он меня успел научить. Замечательные белгородские хирурги-онкологи подарили ему пять лет жизни, которые он прожил ровно и спокойно, ни разу не жалуясь на боль или что-то еще. А когда пришел срок, то собрал дорогие ему вещи в небольшой чемодан, дал мне его вместе с простым напутствием и позволил своему стальному сердцу остановиться.
На похоронах внезапно подъехал автобус, и из него посыпались дядьки и тетьки, которые, быстро опознав во мне сына (а сделать это было легко), начали меня тискать и наперебой рассказывать, как отец сделал из них, молодых бестолковых вчерашних студентов, настоящих Русских Инженеров. И это — лучший памятник для него.
Каждому нетерпеливому
Хочется дело быстро дать.
И вот попробуй вдолби ему,
Что его нужно ВЫСТРАДАТЬ!
Нет комбината пока еще,
Затормозился, не продвигается…
И не видят они, с какой силищей,
Как лавина, он надвигается!
Будет! И притом в срок, точно!
Не нойте, гнилью не пахните.
Встанет, как исполин, — прочно
И такую сталь даст, ЧТО АХНЕТЕ!
Отец никогда не публиковал своих стихов. А в какой-то момент душевных мук он сжег все тетрадки. Я их отлично помню, исписанные мелким ровным почерком. Изложенное здесь — почти все, что записала моя матушка, или сумел запомнить я. Так что — публикуется впервые.
