Ольга КУЗНЕЦОВА. Согревающий вечность.

РАКОВИНА

Мы едем к морю. Мама щиплет
украдкой руку, чистит память,
ворчит, какой же я неряха,
и улыбается другим.
Я сплю. На длительной стоянке
мы покупаем ежевику,
играем в дурачка с какой-то
большой и радостной семьей.
Мне шесть, я верю, что на пляже
найду заветную ракушку
и постучусь в нее тихонько,
спрошу о чем-нибудь жильца.
...Жара спадает. Сохнут брызги.
Смеются чайки. Мама хочет
Побольше новых фотографий,
Поставить чтоб себе на аву,
«и пусть кусает локти, гад».
А я хочу быть рядом с нею
И эту классную ракушку.
«Мам, где моллюск?» — «Наверно, милый,
Он новый дом пошел искать».
Ночь, я не сплю. В саду цикады —
как мамин телефон, забытый
на тумбе ею. На террасе
С соседом мама пьет вино.
Закрыв глаза, я представляю
Как там, на полосе прибоя,
Пустая раковина слышит
Далекий шторм и шепот льда.

***

Тишина заслоняет крыльями
Наш маленький старый дом,
Где мечты покрываются пылью,
А явь покрывается льдом.

И только по-прежнему живы
Ходики на стене…
Я засыпаю счастливой,
Но все же кричу во сне.

***

ВЕЩИ

Через стены, через ветви,
Мотыльковый хоровод
Выметает вечным ветром
Полых лет докучный смёт.
И предметы, и приметы,
И раскраски, и рассказки,
И картинки, и иконки,
И горшки, и черепки –
В неусыпную воронку
Нерассказанной тоски.
Это надо, чтоб забыться,
Это действует всегда,
А любовь безумной птицей
 Всё отводит от гнезда
Путать адрес, путать имя,
Путать запах, путать след –
Так становятся чужими,
Так и сходятся на нет.
Проступает резче, резче
Из-под пыли тьма теней –
Оттого и любят вещи,
А себя – еще сильней.
Поврежденным сухостоем
Сквозь дома, деревья сквозь
Выметается пустое,
Где живому не жилось.

***

Не разожмешь ни губ, ни рук,
Пока читаешь эти письма.
Вновь обезжизненные листья
Опишут ломкий полукруг
И вновь, минуя твои сны,
Вдруг наяву к тебе вернутся,
Как опрокинутое блюдце
Немой сентябрьской луны…
Никто не правил, не марал,
Не жег, не мазал белой краской –
Да, противодвиженье сказке,
Где все отлично под финал.
Но столько пролито тепла,
И горечи такая малость,
Что думаешь: да, жизнь была…
И здесь, наверное, осталась.

НЕЗАМЕТНЫЙ

Двор, зимовавшая грязь, сквозная тень голой ветлы.
Бечевки провисли, на сером белье заплатки, как лед, белы.
Мама захлопнет форточку, когда впустит кота домой,
Вполголоса заговорит, чтоб не услышал никто чужой:

«Пойми, сынок, пойми, наконец — незаметность наш крест,
Так повелел испокон веков бог этих пасмурных мест.
Бесшумней воды и ниже травы, не поднимая глаз…»
Мама, я жил за добро и за мир, но понял только сейчас:

Если ни разу не думаешь или думаешь, но не так,
Если вообще живой — значит, точно ты чей-нибудь враг.
Но до тех пор, пока не решу, на каком стоять берегу,
Я ни в кого, кроме себя, выстрелить не смогу.

Оттаявший мусор за ночь подернулся крепким льдом.
«Я здешний» звучит сегодня и с гордостью, и со стыдом.
От новостей — тревога, от водки — горькая глухота…
Не бойся, мама, я защищу и тебя, и дом, и кота.

***

Штопая небо, иглу отложу.
Всё сохраню. Всё расскажу.
Память прорех. Сна бахрома.
Кажется, так сходят с ума.
Битый кувшин. Сладкий кагор.
Поступь часов. Наперекор.
Бег из себя. Кто виноват?
Матушкин крест.
Знобкий закат.
Писала в тетрадке. Пела в углу.
Небо ползет. Дайте иглу.
Тонкая нить моих журавлей.
Всё сохранить — всё тяжелей.
Дочушкин взгляд.
Омут минут.
Всё еще я
Всё еще тут.

*** 

Оторвался — лети: тополиным пером,
Пересохшим листком и чернильной слезой.
А зажмуришься — видишь оставленный дом,
Половицы и книжки, герань и покой.
Это именно там ощущаешь в свой срок,
Что любить не хватает дыханья и сил
И чужое, чужое все то, что берёг,
А взаправду твое — только то, что дарил.
Мы приходим одни — и уходим одни,
Разве с малою толикой ваших молитв.
Точно пух, осыпаются мысли и дни —
Будет нечем прикрыться, едва зазнобит.
Оторвался — не бойся. Твой ветер не лжёт.
Помни — больше путей, чем разорванных пут.
Длится небо, как медленных перьев полет,
И стучатся в окно.
Никого не найдут.

ЧЕРЕПАХИ 

Вот ползут черепахи догонять облака,
Помня медленным сердцем слабый пульс ветерка
Над пустыней и морем — точно времени ход.
Облаков не догнать. Но черепаха ползёт.
Кем-нибудь завершится изнуряющий путь
Там, где в панцирь живое не вместить, не втянуть,
Потому что не нужно. Потому что легко
Хищных птиц не бояться, холодов, дураков.
Ты прорвался сквозь спячку, и продрог, и ослаб,
Но гляди — под щитками всех узорчатых лап
Одуванчик и клевер, подорожник и сныть.
Ты не камень, творенье, обречённое жить.
Облака расползаются, и ветер иссяк.
Вот террариум с лампой отдают просто так.
Но Господь, согревающий вечность в руках,
В ней найдет уголок
и для верных Своих черепах.

***

Отпусти меня, Боже, в поля,
Разрешив от себя самой,
Путь вьюном да полынью стеля
До самой границы земной.
В струну разомкнется спираль,
Чуть слышная, зазвенит.
Днями становится даль
Ради тех, кто просит молитв.
Ветер катится рыжим клубком.
Август кланяется сентябрю.
Ты же, Господи, знаешь, о ком
Плачу и говорю.
Так порадуй их чем-нибудь
Да отнеси от беды,
И за каждым шагом побудь,
Даже если шаги нетверды.
Низко тучи над головой,
В пыли не видать ни зги.
Ты, пожалуйста, одного
Особенно береги:
Больше всех других горемык
Он достоин счастливейших дней,
Пусть боль его будет на миг
И не я причиною ей.

***

СОРОК ПЕРВЫЙ

Сорок первый пошел на круг, спит в салоне один пассажир –
Будто выбрал неверный маршрут и кружил по нему, кружил…
Эх, никак не уйти из сети многокилометровых дорог:
Просыпаться и вновь дремать под водительский матерок.

Сорок первый пошел на круг, на тоннельный мерцающий свет.
В сорок первом ушел на фронт меня не увидевший дед.
Видно,  каждому свой Берлин, свой рубеж и свой перевал,
Но я думаю, он победил, чтоб никто больше не воевал.

Сорок первый пошел мне год, а не сделано ничего.
Лишь молчанье кричит в груди, словно колокол вечевой:
Вся-то жизнь на коленях — лежит перечеркнутая тетрадь:
Не создавшему ничего будет подвигом не разрушать.

Всё, приехали. Я схожу. Скоро все, должно быть, сойдем.
Под ногами обмякла пыль. Пахнет ею, чуть-чуть дождем.
Там, под пылью, мое богатство — блики звездного серебра,
Вот и бабушка машет в окно, вот и клен в глубине двора.

ВЕРБНОЕ ВОИНСТВО

Запнулись часы. Завязан рюкзак.
Позывным в ночи — дым окраинных трав.
Можно всё вместить — а можно и так
Оставить, с собой ничего не взяв.
Корешки старых книг прорастают кустом,
Теплится пух нахлынувших свеч.
Я иду и смеюсь, забывая о том,
Что встать нельзя, если прежде не лечь.
Время тихое, год непростой:
Все слезы вовнутрь, ни улыбки вовне.
Стой дозором, вербное воинство, стой,
Пусть земля выздоравливает во сне.

БАЛЛАДА

Где паучьи тенёта из дебрей замшелых веков
Протянулись до нынешних дней и над ними зависли,
Жил колдун, что, играя, смешал языки родников,
Он надолго попутал слова и заветные смыслы.

И устав лепетать о своем, чтоб трещала в ответ
Пустота, — замолчали они, постепенно и каждый.
Среди мусорных чащ родниковый теряется след,
Сам колдун не найдет, а найдет — никому не покажет.

Да и речь человечья с тех пор изменилась сама,
А открыться другому — расстаться с защитной завесой.
…Но сентябрь все так же отчетливо входит в дома,
Простирая границы души до неблизкого леса.

И осмелится ключ отозваться неведомо в ком,
Против чар позовет он на помощь судьбу или случай,
Чтобы песне, понятной любому в лесу городском,
Не смолкать никогда — можжевеловой, вечной, гремучей.

РЕЖУ ВОЛКОВ

Режу волков. Не довышить мне бурых зверей.
Ржавые ножницы чует, сжимаясь, зверье.
Брошу картинку, решив, что не верить верней,
Приговорю без раздумья его и ее.

Пара в заснеженной чаще умрет от руки
И не украсит собой мой мещанский уют:
Нет постоянства — лишь ножницы есть и флажки,
Скалятся волки по-сучьи, а крестики врут.

Где-то, за волком с волчицей, мир сказочно жив,
Пляшет непуганый заяц в лесном терему,
И рука об руку, мерзлую дверь затворив,
Петр с Февронией молча уходят во тьму.

В ней происходит такое, что скачет прицел,
Тупятся ножницы, слышится мат егерей.
Но ни один идиот, хоть бы он и посмел,
Не разлучает прильнувших друг к другу зверей.

Мне говорили, сегодняшний мир не таков,
Незачем сыпать пустые кресты на канву.
Черт с ними. Может быть, я и довышью волков
Дочке своей на венчание, коль доживу.

ЧЕРНАЯ ЯГОДА

Над прерывистой линией берега
Тянет сроки дуплистое дерево,
Прикрывая листвой в солнцепёк
Воронёный блескучий зрачок,

Точно дуло, тяжёлое выстрелом.
Сроки вышли — и вот она вызрела,
Бесполезно не лезть на рожон:
Боком глянцевым — ты отражен.

Ты глядишься в нее, как любой из нас,
Но кому-нибудь станет не боязно.
Горький сок. Проступившая слизь.
Раз сорвал, то глотай и ложись…

Потаенное, необъятное
Заклубится под веками сжатыми.
Это ты. Перекраивать брось.
По себе — продирайся насквозь.

Встань, ползи — оглушённый, трепещущий.
Проницай, созерцай, перекрещивай.
Кто, испробовав ягодный сок,
От себя не бежал наутёк?

Нет — понять, задержаться и выстоять,
Чтоб поверить бездумно и искренне:
Что есть выход, что милостив суд
И что мир от войны пронесут.

…Вновь, паучьей слюной перевитая,
Пробужденье твое сторожит она.
Кто же следующим сорвёт
Немигающий глянцевый плод?

ТРЯПИЧНАЯ КУКЛА

Идешь переулком, где сыпучая старость
Согревается запахом юного лета,
А в доме ничего твоего не осталось,
Разве что кукла, полусгнившая ветошь.
Поднимись на чердак. Раскопай свою память.
Загляни в уголки, куда свету неловко,
Возьми меня в руки. Не ожгу и не раню
Позабытой кем-то подлой иголкой.
Ты не бойся, я рада, я действительно рада,
Мной давно отыграли, ничья уже дочка.
В саду цветет яблоня. К ней тебе и надо.
Схорони меня поглубже и поплачь в одиночку.
А потом уходи, ищи куклу другую –
Не вернусь, не явлюсь ни в каком уже виде.
И теплый ветер в спину подует,
И больше никто тебя не обидит.

ЛЕДОСТАВ

Замер город. Как муха в тягучем желтке,
Застывает.
Ледостав. Не заснуть. В темноте, мутной глуби, в бессонной реке
Чуть плеснула хвостом золотая
рыбка. Морок. А Нового года не будет — зачем?
Что-то вызнав,
Пустотой площадей проплывает в цветистом луче
Тихий елочный призрак.
Лица в масках. Сам воздух бесцветен, как хлоргексидин,
Окна гаснут.
Забываться под шепот мосты задевающих льдин
Одному — безопасно.
Разве рыбка приснится и, может, поделится с кем
Этим солнцем декабрьским куцым.
Но ни морок, ни мор не прикажут великой реке
задохнуться.

ВЕТЕР ОСТАНЕТСЯ

Ветер порвал календарь.
И рассыпаны щедро
Числа и встречи — что было, что будет, что мимо.
Новые капли глотают голодные недра,
Лодочки весен несет временная стремнина.
И на  секунду зажмурившись, но не от страха,
В свой новый год я вступлю. Ощутимо до дрожи:
Ветер останется —
Над семенами и прахом
Властвовать.
И возрождать.
И тревожить.

***

деревья и звезды
колючи
ранимы
стозвонны
деревья и звезды
вихрасты
невинны
бессонны
все так, мой малыш,
ты такими всегда их рисуешь,
и в яви живыми —
не только когда ты спишь

деревья и звезды
дрожат, как заздравные свечки
не холодно им
лишь в разумном и чутком сердечке,
где зыбок уют
и бесхитростен свет.
ну да ладно, пусть там и живут.
и, быть может, смеются
над пылью холодных лет

НЕУСПОКОЕННЫЙ

Спят на земле города, захолустья,

Рельсы и травы, коты и мосты…

Все, что терзает, — когда-то отпустит,

Так не тревожься и ты.

Иль заворочалась сонная совесть

Шилом в грудинном мешке?

Неуспокоенный, не успокоясь,

Трудно идти налегке.

Иль в голове полоумные птицы

С воплем на сто голосов?

Поберегите же, пусть он продлится —

Пульс бестревожных часов.

Ночью навалятся душные страхи,

Днем отвлечет суета…

Но молятся воины, бьются монахи,

Плачут морщинки шута.

Если покажется — нету защиты,

В самом родном померещится враг —

Нас не оставят, и мы не одни тут,

Можешь не верить, но так.

Ты отломи мне от лунной краюшки

Света и сказочных снов,

Я положу тебе рядом с подушкой

Старый Псалтирь и золофт.

Завтра наступит, боишься ли, нет ли —

Новым звеном бесконечной цепи…

Пусть будет сон твой и мирным, и светлым,

Неуспокоенный, спи.

ТИХИЙ ОГОНЬ

Корпия сонного снега.

Студеный небесный эфир.

Внизу добивают раненых и воюют за мир.

А я там, где горит осколком

Расщепленный клен,

И нет для меня лагерей, и нет для меня знамен.

Корпия сонного снега

Плавится и шипит.

Меня заливают бензином, мне что-то ставят на вид.

Моя ненависть слишком слаба,

Чтобы против кого-то вставать.

Можно, я буду тихим огнем,

который легко забывать?

Я могу не спалить, а согреть чей-то холодный приют,

Но мне присылают повестку и приговаривают.

Моя ненависть слишком слаба,

А голос любви суров.

В поле стоит изба,

За полем — лес из крестов.

На сеновале икона,

На гнутом гвозде ружьё.

Можно, я буду тихим огнём?

Это моё.