Леонид СОВЕТНИКОВ. Знакомство с автором.
1.Расскажите, что стало причиной Вашего прихода в литературу? Какими были первые опыты?
Стихи я пишу с детства. В шестом классе одно моё стихотворение о весне оказалось в школьной стенгазете. Многие строчки ранних моих опусов носили явно подражательный характер.
А причиной моего прихода в литературу явилась совокупность нескольких факторов: чужие стихи вызывали во мне эстетический отклик, мне хотелось говорить с миром и о мире их невероятным языком. Но если бы не жизненные трагические обстоятельства, думаю, моего прихода в литературу (до сих пор считаю таковой преувеличением) не случилось бы по определению. Приход этот совпал с концом восьмидесятых — с тем особенным воздухом надежд и перемен, который, видимо, никогда больше вдохнуть не придется. А после клинической смерти в 1980 году все мои чувства, мысли, желания и стремления оказались невероятно обострены. В нашем периферийном городе, скорее городе художников, чем поэтов, как-то свободно и непринужденно на фоне двух местных лито образовалась литературная группа «Коридор», общение в которой трудно переоценить. Борис Галин, Александр Калинин, Дмитрий Сорокин, Владимир Перцев, Александр Бойков, Владимир Эль, Елена Романова… — все мы были тогда молоды, заражены, в том числе друг от друга, воздухом свободы и любовью к поэтическому слову… Строчки витали, окутывали нас, мы, счастливые, дышали ими, не замечая отдельных вдохов-выдохов. «Засмейся, мой милый знахарь, / А я от тебя заражусь…» (А.Бойков). «Сойти с ума — рябина в белом…» (Б. Галин). «Сойти с ума — рябина в красном…» — шутливый отклик В. Эля…
В общем, в девяностых, ко времени появления в Ярославле ЛГ русской провинции «Очарованный странник» во главе с Борисом Черных, я вполне сформировался как человек, навсегда влюбленный в дух импрессионизма, тянущий из начала в конец двадцатого века оборванные историческими обстоятельствами серебряные ниточки оттенков и смыслов (из отзыва на моё творчество национального поэта Бурятии Бояра Жигмытова на Всероссийском совещании молодых писателей в 1996 году). Показательным по духу и мировосприятию того времени для меня до сих пор являются строки моего стихотворения «Вербы»:
Природа не любит ущерба —
И вот не во льдах, а в тепле
Застыли три веточки вербы,
Тоскуя по доброй земле.
Поверили, видно, бедняжки,
Что полное счастье дано;
Корнями блуждая в стекляшке,
Мечтали попасть за окно.
Где снег был глубок и печален,
Земля для любви холодна —
Сегодня так много проталин!
И все без стеклянного дна.
Собственно, во многом от этих строк я и веду начало своего творчества.
2.Кого можете назвать своими литературными учителями?
В первую очередь, даже не столько в плане формы, архитектоники и т.д., — Иннокентия Фёдоровича Анненского. Когда в 1987 году на одном из заседаний городского лито я нечаянно упомянул фамилию Анненского, то был просто удивлён: никто из собравшихся не слышал о нем, не читал такого поэта!
С детских лет и доныне я восхищён стихотворениями Фёдора Ивановича Тютчева и Ивана Алексеевича Бунина. В девяностые мне были близки (сегодня — в меньшей степени) Максимилиан Волошин и Георгий Иванов, в двухтысячные — Осип Мандельштам, Борис Божнев, отдельные вещи Булата Окуджавы. И продолжаю любить строки своего друга, поэта и иконописца, Александра Калинина. Например, эти:
Нет звука более весомого,
Чем тот, что с ветром поднимается,
Вплетается в шуршанье сонное
Травы и снегом рассыпается.
Мы все немотные пустынники,
Одеты в снеговое платие,
И нет на свете русской лирики —
Есть только древнее заклятие.
Такое бесконечно давнее,
Такою былью занесенное,
Что вряд ли что-то было ранее
До слова в нем произнесенного…
Или такие:
Мне бомж сказал, что смерти — нет,
И сдох в февральские морозы.
На землю падал мягкий свет,
В желаньи жить стыдлив и розов.
В свету, над куполом кружа,
Снежок качался и лукавился,
И больше не было бомжа,
Он помер, опочил, преставился.
Земли разъятой мерзлый след,
И, значит, истина проверена.
Я говорю, что смерти нет,
Мы жить осуждены безвременно.
И надо мной венцом лежит
Тот свет и ждет, и не отвяжется,
И надо мной снежок кружит,
И на прикус горячим кажется.
3.В каких жанрах Вы пробовали себя?
Я если и писатель, то только лирик и никто больше. Большинство прозаических вещей навевает мне скуку. Я, например, не могу читать Довлатова или Т. Толстую — скучно в похожей степени. То же с Пелевиным или Веллером.
Некоторые мемуары или исторические труды кажутся мне интереснее многих художественных творений.
4.Как бы Вы могли обозначить сферу своих литературных интересов?
Поэзия русская и мировая. Люблю историческую беллетристику, например, книги Анатолия Виноградова или Дмитрия Балашова…
5.Какого автора, на Ваш взгляд, следует изъять из школьной программы, а какого — включить в нее?
Из современного курса школьной литературы изымать-то уж далее некуда, как некуда и добавлять. Я бы добавил в четвертом-пятом классах «Школьную лирику» Валентина Берестова. В старших — стихи Игоря Меламеда, например. Изъял бы «Снежные зимы» Кожевникова… Впрочем, решаю-то не я да это и хорошо.
6.Есть ли такой писатель, к творчеству которого Ваше отношение изменилось с годами кардинальным образом?
Есть поэты, чьё творчество с годами тускнеет или умаляется в восприятии, становится неблизким. Так произошло у меня с Блоком, особенно ранним, с Есениным, с Цветаевой, особенно поздней. Вполне допускаю, что кто-то как раз наоборот стал воспринимать их с большей любовью и радостью. Приметил, что так называемые «поэты с развитием» (Гумилёв, например) становятся с годами более интересными и вдохновляющими для меня.
7.Каковы Ваши предпочтения в других видах искусства (кино, музыка, живопись…)?
Пересматриваю порою (может, хочу убедиться, что всё ещё живу в этом мире) некоторые советские фильмы, такие, как «Безымянная звезда» или «Тот самый Мюнхгаузен»… Люблю некоторые песни советских дуэтов: Беседина-Тараненко, Рузавина-Таюшев… Трио «Меридиан», актёра Александра Михайлова, некоторые романсы. До сих пор для меня является загадкой, почему не стала певицей Елена Шуенкова… В моей квартире, на стене, висят копии маслом картин импрессионистов, такие, как «Въезд в деревню Вуазен» Писсарро или «Ферма в Нормандии» Будена…
8.Вы считаете литературу хобби или делом своей жизни?
Я не знаю, можно ли считать писание стихов профессией или любительским делом… В части версификации — нужно кое-что знать и уметь, но стих, по определению В. Кожинова — это язык плюс сам стих. Научить или научиться языку можно, а вот проникнуть в тайну самого стиха, «поверить алгеброй гармонию»? И что стало бы с самим стихом, если бы тайна перестала быть таковой? Видимо, в этом деле никак нам не обойтись без чудотворства. Знаю только каким-то непонятным образом, что лично мне для того, чтобы преодолеть инерционную силу материала, одних реалистических подробностей недостаточно, я не могу писать как древний якут: что вижу, о том и скажу, или — осовременивая: что вижу, то и выжму… Зачем? Но ведь и у древнего якута (не у всякого, как, впрочем, и не у всех нас сегодняшних) были свои заклинания слов.
9.Что считаете непременным условием настоящего творчества?
Непременное условие настоящего творчества — раскрепощенность в слове без утраты вкуса. Это как статуя дискобола, который вот-вот метнет диск, или змей на нашем гербе, за мгновение до поражения копьём знающий, что уже поражён…
10.Что кажется Вам неприемлемым в художественном творчестве?
Только одно: творец (или сотворец) ни тайно, ни явно не может выступать на стороне темных сил, потому как творящую энергию он получает не от них.
11.Расскажите читателям «Паруса» какой-нибудь эпизод своей творческой биографии, который можно назвать значительным или о котором никто не знает.
Он заключается в одном моём «переводе» известного стихотворения Рильке «Осенний день». Вот мой «перевод»:
ОСЕНЬ
(Из Р.- М. Рильке)
Время твое, госпожа, настало:
Тени на солнечные часы
Лета большого легли устало,
Ветер в полях испил росы.
Зреет плодов последних сила —
Только два южных дня дано,
Дабы вся сладость перебродила
В памяти терпкое вино.
Чтоб, по аллеям скитаясь волглым,
Длинные письма писать потом…
Кто одинок — одинок надолго,
Кто не успел — не построит дом.
И огрёб же я за эти строки назиданий! Но в этом «не-переводе» я совершил нечто: сдвинул время! У меня — уже течение времени этих самых двух последних «южных» дней, тогда как у Рильке — ещё до… И никто не заметил, что сдвиг этот закреплен даже двоеточием в первой строке. Считаю это очень важным фактом своей творческой биографии, неизвестным читателям и забытым некоторыми ревнителями Рильке.
12.Каким Вам видится идеальный литературный критик?
Идеальный литературный критик… возможно, Анненский в «Книгах отражений». Или тот, кто способен высказаться о творчестве автора, исходя из критериев и предпочтений самого автора, таковые избравшего и таковых придерживавшегося в своем творчестве. Критик, по словам Мандельштама, может не знать, о чем стихи, но откуда они (т.е. каковы эти самые критерии и предпочтения) — знать обязан. И это единственная возможность для критика не опускаться до вторичностей.
13.Каким Вам видится будущее русской литературы?
О будущем русской литературы рассуждать очень заманчиво и вполне бессмысленно. Особенно о будущем жанра поэтической лирики, самого, кстати, устойчивого и живучего из всех других литературных жанров. «Пока в подлунном мире жив будет хоть один пиит», до тех пор лирика никуда не денется. Думаю, в ближайшее время нам поэтический бум шестидесятых годов или девяностых — не грозит… И очень мало сегодня шансов на посвящение этому, не приносящему материального благополучия, занятию многих сил и времени, поэтому вряд ли возможно появление истинного и оригинального, равного по силе лучшим образцам прошлого. Впрочем, что невозможно человекам…
14.Есть ли у Вас рекомендации для молодых студентов-филологов?
Скорее, не рекомендация, а пожелание научиться забывать о филологии в моменты написания стихов. Вообще, духовная отстраненность и умение уходить от действительности (остановка времени по Кастанеде или умная молитва отшельника) помогают не высказываться о вещах или явлениях, а предъявлять их, естественным образом при этом забывая о самом себе. В любом случае, Гумилёву нужна была своя жирафа, а Блоку своя цапля… у всех свои олени («Таких больших оленей нет в лесах близ Улада!»)…
15.Каковы Ваши пожелания читателям «Паруса»?
Очень достойный журнал! Мне представляется, что в нём и более искушённому читателю, и менее — есть что читать, о чём думать и чему сопереживать.
