К 90-летию со дня смерти А.Блока: Леонид СОВЕТНИКОВ. В вечности Блок не ошибался.

Провожая День рождения Александра Блока в ноябре, вспомним, что в уходящем 2011 году исполнилось 90 лет с тех пор, как поэта не стало. Журнал «Парус» приглашает своих постоянных авторов принять участие в Круглом столе и предлагает высказаться по следующим вопросам:

Какую роль сыграла поэзия Блока в Вашей читательской жизни?

Что привлекает (или отталкивает), обращает на себя Ваше внимание в блоковской поэзии и его творческой судьбе в первую очередь?

«Интеллигентный» Блок или «народный» Есенин? В одном из старших классов средней школы учащимся предложили написать сочинения о Блоке или Есенине (по выбору). 22 человека написали о Есенине, 3 — о Блоке.

Как Вам кажется, актуальна ли для сегодняшнего читателя поэзия А.Блока?

Удалось ли, на Ваш взгляд, А.Блоку затронуть струны русской души?

Видится ли Вам сегодня Блок поэтом-пророком?

______________________

В юности многие строки Блока были созвучны тайным струнам души, высокому настрою чувств и мыслей, романтизации любовных переживаний. Но чем далее я уходил от восприятия через образы-символы, тем театральнее и ненатуральнее звучали для меня стихи Блока, тем меньше дыхания подлинной жизни я в них находил, причём дыхания не в смысле жизненных реалий и подробностей, но в смысле духовных движений и переживаний. Красивые, певучие строки, как поза одного их Ангелов рублевской Троицы, всё более представали в своей жеманности, изнеженности, скуке их собственного звучащего существования. У Блока есть чему учиться в плане чистоты звучания и простоты, в хорошем смысле слова, формы, но не энергичности и силе содержания. Это не касается ряда более поздних его вещей, где он сумел, на мой взгляд, преодолеть, непостижимым для меня образом, свой духовный инфантилизм и впустить в свои произведения реалии самой жизни, а не только их слабые отзвуки, доносящиеся извне. Безусловно, Блок повлиял своим поэтическим движением от звучания к живому образу и на моё читательское продвижение в осмыслении образного восприятия слова.

Те строки раннего Блока, что пленяли своей музыкальностью, некой надмирностью, с годами сильно потускнели, умалились из-за отсутствия в них энергии и силы действования; их созерцательность, их интровертная зеркальность, способствовала моему охлаждению к Блоку, да и в целом к образной символике речи. Но там, где конкретные детали оставались единственно неповторимыми, явленными мастером с внимательным взором ума и сердца, ощущение удивления и признательности остаётся сильным и поныне.

…«Шумит вода за мельницей крылатой…» — намного чаще строки Есенина, как только что приведенная, представляются мне проходными, нежели строки Блока (у которого и проходные, как правило, работают на образ). Достаточно глянуть за… мельничное колесо, а не на… общее место ещё с досервантесовских и прочих мельниц, чтобы увидеть, что крылата не мельница, а вода шумит крылато — и мир на мгновение окажется избавлен от тяжести воды!

Поэзия, на мой взгляд, меньше всего сопрягается с понятием актуальности. Блока будут читать всегда, особенно в юности, правда, духовный состав в молодых людях нынче иной: утяжелён излишней меркантильностью, овеществлённостью бытия и т.н. здоровой циничностью…

«Немцу» Блоку, как ни странно, удалось-таки затронуть струны моей, без сомнения русской, души — при некоторых его не вполне русских эпиграмматических высказываниях, наподобие «О том, что никто не придёт назад»…

В вечности Блок не ошибался. Во времени — однажды почудилось ему за истину стремление «передовых художников» задаваться вопросом «зачем». Ныне слепому ясно, куда сие задавание завело. «Душа красивой бабочки», истолченная в чане советской версификации вместе «с телом полезного верблюда», явила миру не образец «сознания прекрасного долга», но должника, промотавшего состояние духа. Но вновь, в начале циничного века, куда ж спрячешься от проклятых вопросов человеческой совести?