Ольга КОРЗОВА. Предзимье.

***

Как медленно топятся печи…

Не скоро, видать, холода.

Да всё же не сбегать в заречье —

настыла густая вода.

Вся речка забита шугою —

попробуй пробиться сквозь лёд,

когда он идёт полосою,

а сверху метёт и метёт.

Невольно вздохнёшь о свободе,

о жизни на том берегу,

где счастье заблудшее бродит.

Найти лишь его не могу…

У БЕЛОГО МОРЯ

I

Как древние греки,

мы тащим корабль из воды.

Прилив нам не страшен —

опасны растущие льды.

Не южное море

сияет за ближним холмом:

у Белого моря —

на речках-притоках — живём.

У этого моря

особая вольная стать —

цвета горизонта

с цветами волны не разъять.

Качается небо

на самых далёких волнах,

и пристани ищет

кораблик в густых облаках.

II

Сковало реку ненадёжным льдом,

и поневоле мы — островитяне.

Вдоль берега с соседкою идём,

ругаемся, что снег летит с дождём,

и день недолгий, точно нитку, тянем —

кудельную, а это тяжкий труд.

Как часто обрывается куделя!

Терпенья нет, и руки устают,

свалялась шерсть — и слёзы тут как тут,

а всё-таки закончилась неделя,

и над землёю сиверко подул.

Хоть от ветров почти не знаем горя,

как отголосок, к нам донёсся гул —

неведомый, но столь могучий гул

штормов недавних, гневных, с Бела моря.

III

От Михайлова дня

и до Введенья́

не сломало на Чурьеге

леденья.

А на Кене промыло

непрочный лёд,

и теперь лишь шуга

по реке идёт.

До Николы

прямого

не ждать пути.

Утром брату

за тридевять вёрст

брести.

Он до света уходит,

и день-деньской

остаюсь я одна

со своей тоской.

И брожу я с тоскою —

рука в руке —

от застывшей реки

к стынущей реке.

Михайлов день — 21 ноября — часто бывает днём большой оттепели (Михайловская оттепель). Тем же славится и день Введения во храм Пресвятой Богородицы — 4 декабря. В народе этот праздник называют Введеньё. «Введеньё ломает леденьё», — говорит народная пословица. Известно, что если «Михайла путь порушит, не жди его до Николы зимнего (19 декабря).

ОТТЕПЕЛЬ

Подтаял снег — что значит Введеньё!

Щенок и тот — артачится из дома

идти куда-то. Лужи, вороньё,

разбухшая от сырости солома

и запах талых веток, столь знакомый,

что сердце встрепенулось и поёт

без всякой убедительной причины,

забыв о том, что скоро Новый год,

и возраст ликовать уже не тот,

и много оснований для кручины.

Мне всё равно. Короткая весна

закончится, и следом за капелью

придут совсем иные времена —

накроет дом и стужей, и метелью,

запахнет он рождественскою елью, —

когда-то для всего настанет срок.

— Ну, а сейчас — пойдём гулять, Дружок!

МУЗЫКА

Вот ещё одну хрупкую ноту,

и потом буду жить тишиной,

день наполнив привычной работой —

тоже музыкой, только земной,

потаённой, негромкой, обычной,

отчего и теряется звук

в суете, как в палате больничной

представлений сужается круг

до окна, до соседней палаты,

процедурной, дверей на углу…

Чу! Синичка играет стаккато,

исполняя его по стеклу.

***

Порой бредёшь средь зимней тишины

дорогой до уныния знакомой.

Всё те ж поля окрестные видны,

всё та ж церквушка смотрит из-за дома,

всё тот же снег, пустынный и густой,

и кажется, что целый мир завален

снегами, как надгробною плитой,

от октября до самых до проталин.

Над головою слышишь вороньё,

но голоса безрадостны и глухи —

не по сердцу им зимнее житьё.

Нет певчих птиц, пропало комарьё,

и до весны в щелях уснули мухи.

Просвета нет. Ни в небе, ни в судьбе.

И хочется душе живого слова.

И Слово вдруг является тебе

воробушком обычным на столбе

иль ягодкой шиповника лесного.

РУССКИЙ СВЕТ

Ослепшие от снега фонари

качаются, плывут, вот-вот исчезнут.

Им не дожить до утренней зари,

бесцветной, запоздалой, бесполезной —

зари, что не изменит ничего,

и серый день над Родиной продлится.

Падение её как торжество

отметит пышным празднеством столица.

С иванушек, не помнящих родства,

с раскрашенных и развращённых манек,

с петрушек, коих жизнь для шутовства,

с илеюшек, что всё с печи не встанут,

с залгавшихся и купленных емель,

с добрынюшек, пропивших меч в притоне,

какой же спрос?

Над Родиной Метель,

и Русский Свет качается и тонет…

ДОВЕРИТЬСЯ ТЬМЕ?

Не веровать в Свет — это значит довериться Тьме,

её голубым и вселяющим ужас протокам,

как в царство Аида Хароном спешить на корме

плывущей ладьи, где обычной душе одиноко.

И только всегда равнодушно-безмолвен Харон,

он дело своё в срок исполнит без тени сомнений.

Послушно весло, и спокоен седой Ахеронт,

спасающий душу от зыбких людских заблуждений.

Довериться Тьме?

И качаться потом в забытье,

в желанных волнах обретённого сердцем покоя,

и бренная жизнь, может быть, перейдёт в житие…

Но верую в Свет, что приходит за всякою Тьмою.

***

Историю чистя от пыли,

ловя в ней грядущего нить,

не физику мы подзабыли,

а странное слово — любить,

зовущее нас к переменам.

Далась же троянцам война!

Зачем вам, безумным, Елена —

чужая на все времена?

Не выдумал Ньютон закона,

чтоб вспять потекли корабли,

и плачет во мне Гермиона,

забытая где-то вдали…

ПО ВОДАМ

И.Б.

По водам иду,

но тревожит вечерняя мгла,

и встречные волны

порой превращаются в льдины.

Борей прогоняет

остатки дневного тепла,

а путь мой далёк —

удалось ли пройти половину?

Закрою глаза —

и бежит путеводный клубок

за тридевять вёрст,

в невозвратные страны Кащея.

Но лишь полынья

незастывшая

плещет у ног,

и нету земли,

и на краешке света цветок —

невиданной прелести —

так беззащитно алеет…

ВОЗВРАЩЕНИЕ

И.Б.

Расколются льды —

и водою насытится снег,

вращенье земли

аргонавтов вернёт из похода.

Прихлынет волна,

и продлится томительный бег

по этим летейским,

катящим забвение водам.

И вещая норна

печально кивнёт головой;

мелькнёт за плечом,

белизною сияя, Левкада.

В Чертоге Двух Истин

не выберу я ни одной

и мимо пройду

Элисейского пышного сада.

Не камень и свет,

а вода и земля — мой исток.

С Закатных морей

возвращаюсь к родному причалу.

Колхиду Златую

стряхнувши с натруженных ног,

любуюсь уснувшим у лодки Ясоном

устало.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Уходит вода, оставляя мучительный след.

И берег, и скалы подточены горьким прибоем.

Разрушен «Арго», и Ясона давно уже нет,

и только осталось на память руно золотое.

Я печи топлю и гляжу на летящий огонь.

Доверься ему — и окажешься горсточкой пепла,

но крепок очаг — и моя лишь теплеет ладонь,

а Верность земле утвердилась и тоже окрепла.

Спокойно иду к утомлённым зимой берегам.

Смотрю вслед ушедшей, подёрнутой льдами стихии,

и годы седые устало ложатся к ногам,

как сердце моё к переполненной ветром России…