Диана КАН. Улица имени Мули.
Есть беда. Есть большая беда. И есть революция
Когда мы поём: «Идет война народная…», подразумеваем войну отечественную, не задумываясь, что по своей разрушительности ни одна отечественная война не сравнится с гражданской. Что рассуждать о фашистских концлагерях времен Великой Отечественной, если первой с концлагерями наших соотечественников познакомила родимая советская власть, с таким размахом осуществлявшая террор в отношении всех, кто казался неугодными, что тюрьмы не справлялись с потоком арестованных.
Это новое слово — лишенец
Уже в 1918 году в Москве было организовано более 10 концлагерей для соотечественников и что особенно цинично — в старинных московских монастырях. Расстрелы заключенных обрели массовый характер после принятия в сентябре 1918 года постановления Совнаркома «О красном терроре». Постреволюционный красный террор оказался не мягче. С 1927 года в Оренбургский край стали прибывать «лишенцы» — в судебном и административном порядке высланные из столиц граждане, лишенные избирательных прав. Первая партия лишенцев составляла 160 человек. Спустя три года в Оренбуржье проживало уже 7 тысяч лишенцев, а с членами семей и вовсе 35 тысяч человек. Мало того, что трудоустроить это количество не имевшего средств к существованию народа было проблематично, так еще по причине продовольственных трудностей на Второй Оренбургской конференции большевики решили лишенцев сделать дважды лишенцами: вдобавок к лишению избирательных прав лишить и продовольственных карточек. Не кормить как классовых врагов, и дело с концом! Тогда же заработал маховик репрессивных органов, «двойки» и «тройки» в десятидневный (максимум) срок рассматривали дела заключенных. Приговор приводился в исполнение немедленно, кассации не подлежал. Разумеется, в формате таких судилищ полностью отсутствовала сторона защиты, а в 1936 году была принята инструкция о допустимости любых методов следствия, т.е. проще говоря — нужные показания попросту из заключенных выбивали.
Старый Оренбург
Улица имени Мули
Только в такой многотерпеливой стране, как наша, возможно то, что иные улицы наших городов носят имена одиозных личностей, а не тех славных земляков, которыми мы вправе гордиться. Среди первых я имею в виду Самуила Моисеевича Цвиллинга, красного комиссара времен Гражданской войны, огнём, шашкой и наганом устанавливавшего красную власть в Оренбурге и окрестностях. Среди вторых — оренбургского казачьего атамана Александра Ильича Дутова, пытавшегося хотя отчасти сохранить в Оренбурге и окрестностях исконно-традиционный порядок. Соратники звали Мулю (именно под этим именем Цвиллинг был известен в преступной среде, где наряду с революционной средой, активно обретался) комплиментарно — «Ленин в миниатюре». За страсть Мули на митингах к месту и не к месту цитировать Ленина. Знакомство Цвиллинга с Оренбургом началось во времена революционной двоевластной смуты. Цвиллинг руководил в Оренбурге Первой губернской конференцией большевиков, где по его докладу партия одобрила курс на вооруженное восстание. Красноречие Самуила Моисеевича действовало самым благоприятным образом на рост партийных рядов. Если в сентябре в Оренбурге было 260 членов партии большевиков, то спустя месяц — вдвое больше. Причем члены этой партии настолько активизировались, что забастовки следовали одна за другой, бастовали все, кто только мог — пекари, рабочие типографий, железнодорожники... Благодаря агитации, передающейся уже не просто воздушно-капельным, как и всякая эпидемия, путем, но и через начавшую выходить в Оренбурге газету «Пролетарий», ряды сторонников революционеров-большевиков множились и за счет крестьянства, которое, не желая отставать от рабочих, захватывало помещичьи земли, вырубало леса… Моя бабушка-казачка Анастасия Михайловна Ванькова-Струкова рассказывала, как раскулачили ее отца, труженика и главу многодетного семейства. Он имел несчастье иметь два дома в Оренбурге. И один дом, дабы спастись от раскулачивания, отдал за мешок муки. Но это не спасло: второй дом у него все равно отняли. Еще бабушка говорила, что раскулачиванием занимались по преимуществу те, кто в дореволюционное время выпрашивал возле магазина у всех проходящих денег на спиртное. А потом вдруг все они стали ревкомовцами… До самой своей смерти в 2000 году бабушка не могла простить этого советской власти, хотя и понимала, что все ее пятеро детей при советской власти получили образование (трое из них — высшее).
Самуил Моисеевич Цвиллинг
Как защититься от защитников?
Нельзя сказать, что отпора всему этому беспределу не было. В октябре 1917 года казачий атаман Александр Дутов принял власть в Оренбургском войске. Сын боевого офицера, генерал-майора, будущий атаман Дутов и родился-то, когда его отец был в военном походе в Туркестане. Блестяще образованный военный, он геройски воевал на русско-японской войне, закончил Академию Генштаба, преподавал в Оренбургском казачьем юнкерском училище, его очень любили будущие офицеры. После Февральского переворота Дутов был избран председателем Всероссийского союза казачьего войска… При активном участии Дутова и благодаря его авторитету был образован Комитет Спасения Родины, учрежден Оренбургский военный округ. В подчинении у атамана было немного солдат, все полки Оренбургского войска находились на фронтах. Гарнизон Оренбурга состоял по преимуществу из пехотинцев, рассчитывать на которых после промывки мозгов Мулей Цвиллингом не приходилось. Наоборот, именно от таких защитников еще требовалась защита: утратившие всякое понятие о воинском долге и чести, эти «защитники» громили и грабили мирное население. Неудовлетворенные грабежом частного имущества, они разгромили и, как говорится, полностью уничтожили военный склад с казенным вином. Так что борьба с большевизмом в Оренбурге началась с разоружения и распущения по домам тех, кто был призван эту борьбу осуществлять…
Атаман Александр Ильич Дутов
«Самозванцев нам не надо, комиссаром буду я…»
В очередной раз заявившись в Оренбург Самуил Цвиллинг заявил губернскому комиссару Временного правительства, что полномочия прежней власти кончены. Видимо, следуя не только партийной дисциплине, но и принципу «самозванцев нам не надо, комиссаром буду я»! В ночь с 14 на 15 ноября в Караван-Сарае он зачитал оренбургским товарищам по партии телеграмму Ленина, призывавшего установить советскую власть в Оренбургской губернии. Получается, что по телеграмме приказом Самуила Цвиллинга за №1 и была провозглашена в Оренбурге советская власть! Правда, провозглашенцы настолько, видимо, увлеклись чтением телеграммы, что даже забыли установить караул. В результате все представителе новопровозглашенной власти, включая Цвиллинга, были арестованы. На 12-й день ареста атаман Дутов отдал приказ перевести Цвиллинга в губернскую тюрьму, где содержались к тому времени еще 32 видных большевика-ленинца. Буча, поднятая заключенными, заставила тюремное начальство поместить Самуила Моисеевича не в персональную, а в общую камеру, где он, не умея сидеть без дела и по резвости характера, убедил товарищей объявить голодовку. Ответом тюремного начальство на голодовку были, как ни странно, не репрессии, а смягчение тюремного режима. Заключенным разрешили выходить в коридор, а днем двери камер вообще держались открытыми. Организация побега в таких условиях стала, как говорится, делом техники. В назначенное время Цвиллинг запел «Отречёмся от старого мира», что и стало сигналом к побегу. И — как следствие — к новому витку гражданского лихолетья в Оренбуржье.
Муля со товарищи воочию показал преимущества новой власти — кровавые расправы, грабежи, разбой. Несколько казачьих станиц было сожжено дотла, миллионы пудов хлеба вывезены либо уничтожены, сотни голов лошадей и скота угнаны или зарезаны на местах. Поскольку пламенные большевики искренне считали всех казаков врагами советской власти, с казачеством не церемонились. Расстреливали даже женщин! Неудивительно, что казаки взялись за оружие. Мятежные станицы Цвиллинг усмирял лично. В одной из станиц он и нашел свою смерть…
Одно время положение большевиков стало столь шатким, что они предпочли, как говорится, сделать ноги по железной дороге в сторону Актюбинска под охраной бронепоездов. Естественно, прихватив с собой экспроприированное-реквизированное добро. Чтобы остановить поезда, обезоруженные к тому времени казаки брали в руки самодельные пики и даже ногайки!.. Но в это время уже начинала давать ядовитые плоды большевисткая пропаганда, революционное брожение народа стало почти повсеместным…
К тому же Муля Цвиллинг, как и всякий профессиональный революционер, к тому же впервые побывавший за решеткой еще в пубертатном возрасте, обладал-таки даром убеждения — и когда на митингах выступал, и когда имущество и провиант реквизировал… Однажды в театре одного из сибирских городов времен царской империи он стал призывать публику сделать добровольные пожертвования на дело революции. Пистолета на тот момент у Цвиллинга еще не было, поэтому слова его, видимо, прозвучали неубедительно и закончились кутузкой. Но Муля умел делать выводы: «Добрым словом и пистолетом можно добиться гораздо большего, чем одним добрым словом». Позже, грабя аптеку вдвоем с братом и действуя добрым словом и пистолетом, он уговорил аптекаря отдать всю выручку, а потом застрелил его (по совместительству своего дальнего родственника!). Лишь несовершеннолетие спасло тогда грабителя и убийцу от смертной казни.
Голодомор как одна из репрессий
Одним из видов репрессий гражданской войны в России, по сути, стал голодомор, 90-летие которого в Оренбуржье пришлось на прошлый год. В СССР о суровой правде голодных 20-ых годов говорить было не принято. Между тем факты голода в том же Бузулукском уезде (в начале 20-ых годов бывшем частью Самарской губернии) вопиющи! Бузулукская земля всегда считалась не просто одной из житниц России — здесь выращивалась лучшая по тем временам пшеница твёрдых сортов, «белотурка». Во времена революционного лихолетья член самарского ревкома Алексей Галактионов, желая, видимо, выслужиться, рассказал Ленину, что в Поволжье вообще и конкретно в Бузулукском уезде, слишком много хлеба. За эту «заслугу перед Отечеством», верно, одна из улиц Самары называется Галактионовской. Бузулукский уезд был разделен на сектора и обложен нереальными продразверстками. Вооруженные отряды ревкомиссаров изымали хлеб у людей подчистую, голодомор не замедлил наступить…
С осени по весну 1921-1922 годов в уезде вымерло от голода 140 тысяч населения (сведения из государственного архива Оренбургской области по Бузулуку). Впрочем, советская власть, экспроприируя последние крохи у сограждан, не постеснялась обратиться с просьбой о гуманитарной помощи к иностранцам. Американские миссионеры стали поставлять в Россию провизию и одежду. Как пишет журналист Уильям Ламбертс про голод 1921 года в СССР, к нам была направлена комиссия Гувера (того самого!), которая была поражена размахом российского голодомора. Американцы побывали и в Оренбурге… Вот их свидетельства: «Мы видели мертвых, лежавших на улицах и дорогах, ведущих в город, их тела пожирали бродячие собаки и птицы. Больные и голодающие собирались в домах, но средств для помощи им ни у кого не было…». Национальный католический благотворительный совет под председательством Эдмунда Уолша собрал средства для борьбы с голодомором в России. Но американский хлеб, попав в Россию, где дороги не ругает только немой, во многом так и не дошел по назначению. Говорят, гуманитарный хлеб в оренбургскую житницу России везли чуть ли не на верблюдах…
Когда-то, когда память о голоде была еще свежа, в Бузулуке работал Музей голода, где хранились подлинные фото тех лет, милицейские протоколы допроса женщин, которые от жуткой голодухи съедали собственных детей. Потом музей закрыли по вполне понятным — идеологическим — соображениям. Музейщикам удалось сохранить частичку травяного хлеба — деликатеса революционных лет, когда жители бузулукской житницы пекли хлеб из травы и коры. Совсем немного уникальных экспонатов после упразднения музея голода попала в краеведческий музей. 4-го ноября 2011 года, в День народного единства, в Бузулуке открыли памятный камень с надписью «Землякам-бузулучанам — жертвам голодомора 1921–1922 и начала 30-ых годов ХХ века». Спасибо инициаторам установления камня — художникам, врачам, краеведам, священникам, учителям и всем тем, кто помогает нам помнить нашу трагическую историю во избежание ее повторения. Потому не стану ратовать за переименование улиц (хотя в данном случае речь скорее о возвращении исторических названий). Даже за переименование «улицы Мули», которая, может, и нервирует меня, не стану ратовать. Пусть название этой улицы служит нам всем напоминанием о том, до чего может довести страну революционная неразбериха и отсутствие вменяемой власти. Наполеон Бонапарт, которому волею судьбы выпало реанимировать Францию после Великой Революции и гражданской смуты, сказал: «Нет горше бедствия народного, чем отсутствие сильной власти в стране».
