Лидия СЫЧЕВА. Надо жить, надо любить, надо работать…

— Добрый день, Лидия Андреевна. Вот уже год миновал с последней нашей встречи на Кожиновских чтениях в Армавире. Как прошло для Вас это время? Какие наиболее яркие события в жизни страны, литературы и Вашей жизни Вы бы отметили?

— Спасибо за возможность высказаться, за интерес к моему творчеству. Минувший после Армавира год прошел для меня под знаком публицистики — я много времени и сил посвятила этому жанру. Не жалею, но сожалею — всё-таки и очерк, и публицистика, и литературная критика для меня вторичны. Художественная проза, образное искусство — вот настоящая вершина.

Мне, правда, удалось написать две, как мне кажется, фундаментальные статьи — «Будущее художественного слова» и «По заветам постмодернизма». Обе они в полном варианте напечатаны в журнале «Москва», за что я признательна Капитолине Кокшенёвой, чью дружескую и творческую поддержку я очень ценю. Но всё же назвать 2011-й год «урожайным» я не могу.

Что касается происходящего в стране, то это постоянная тема моих текущих газетно-журнальных раздумий. Череда катастроф и аварий, невнятная внешняя политика, «запрессованность» прессы, продолжающееся расслоение на богатых и бедных, плачевное состояние провинции, обессмысливание духовного пространства в стране — всё это, думаю, очевидно не только для меня.

— Писатель, журналист, редактор — достаточно тяжелую ношу взвалили Вы на свои хрупкие женские плечи. Как сосуществуют эти сферы Вашей жизни? Какая сфера доминирует?

— Ну, положим, мои плечи не такие уж и хрупкие, во всяком случае, внешне… Эту ношу я взвалила на себя по молодости и глупости. Журналистика — это то, что даёт мне средства к существованию, это моя профессия. Наверное, если бы я полностью ушла в неё, я была бы богаче и самоуверенней.

«МОЛОКО», литературный Интернет-журнал, который я веду с 1998 года вместе со своими товарищами — это вид благотворительной деятельности. У нас некоторые олигархи «жертвуют» на культуру украденные у народа деньги. Допустим, на «Норникеле» рабочим не доплачивают, а потом учреждают на эти деньги литературную премию. Это называется у олигархов «благотворительность». А мы с друзьями жертвуем своё личное время на этот журнал. «МОЛОКО» в 2000-м году был первым сетевым литературным проектом консервативного направления. Причем мы сразу делали его как профессиональное издание. За что большое спасибо Вячеславу Румянцеву, редактору исторического портала «Хронос» — без него ничего бы не вышло. Потом мы с ним ещё один проект осуществили — сайт «Славянство». Тоже благотворительный.

Мне, конечно, иногда бывает жалко потраченных времени и сил. Потому что настоящее моё призвание, наверное, всё-таки литература. Я не называю себя писателем (как говорит моя дочь, «писателем тебя может назвать только народ»), я — литератор, и когда я по каким-либо причинам долго не пишу художественную прозу, чувствую себя несчастным человеком. Я словно бы теряю себя, и это — ужасное чувство. Значит, для чего-то нужны люди, пишущие художественную прозу, возможно, для какой-то невидимой в мире гармонии. Потому что я прекрасно понимаю — литературой я не заработаю ничего, это временно́й «убыток», следовательно, «кража жизни». В сущности, литература нужна только мне одной, но и это, честно говоря, немало.

— Вы так внимательно, по-писательски пытливо, очень по-доброму всматриваетесь в людей. Если не секрет, о чем думает Лидия Сычева, встречая незнакомого человека, например, студента Армавирской академии?

— Ну, в основном у меня мысли корыстные и конкретные. Я сразу думаю: к какому толковому делу можно приспособить этого молодого человека? Может быть, он напишет что-нибудь для молодёжного православного журнала «Наследник», с которым я дружу? Или — если этот человек, например, снимает видео — он мог мы создать сюжет о своих друзьях-филологах или о преподавателях для видеоканала «МОЛОКА». А может, мой новый знакомый поёт, рисует или конструирует сайты? Такие люди тоже нужны… Допустим, для технической работы на конкурсе «Национальное возрождение Руси». В прошлом году мы провели его силами общественности, и я открыла для себя несколько талантливых, интересных авторов.

Ну а если говорить серьёзно, то я молодым людям завидую. Чуть-чуть. Они переживают цветение жизни, когда чувства обострены, а творческие силы кажутся неисчерпаемыми! Счастливое и трагическое время.

— На конференции в Армавире чувствовалась некоторая оппозиционность по отношению к сотрудникам «Нашего современника», «Дня литературы». А вскоре мы стали свидетелями горячей полемики на страницах «Литературной России». Где кроется «яблоко раздора»? Можно ли говорить о расколе в патриотической прессе?

— Да нету у меня никакой оппозиционности. Я вообще человек, как мне кажется, не скандальный. Мне просто некогда заниматься сбором слухов, сплетен — кто, что, когда про кого сказал и пр. Но я требовательно отношусь к людям, которые взяли на себя роль руководителей и поводырей русской патриотической литературы. Вот и всё. Что я такого удивительного сказала? Что записные патриоты всё потеряли, кроме нескольких журналов? Что в этом виноваты не либералы, а мы сами? Что надо меньше напоказ Богу молиться, а больше работать? Что у Союза писателей нет никакой стратегии по изменению сложившегося положения, а есть лишь усилия по «имитации бурной деятельности» и сохранению статус-кво? Но я это мягко и корректно сказала, в узком кругу. И никакого раскола в патриотической прессе нет, а если и есть, то он для судеб России абсолютно не заметен, поскольку «патриотическая ниша» весьма малотиражна. Да, у «Нашего современника» 10 тысяч экземпляров. Молодец Станислав Юрьевич Куняев, ничего не скажу. Но все издательства сами знаете у кого. И литпремии, и книжные магазины, и интернет-проекты, и телеэфир... И когда всё потерявшие люди начинают учить меня жизни (в мои-то уже не юные годы!), ну это, извините, как-то странно.

А что касается «Литературной России», то я, даже когда там много печаталась, никогда не считала это издание патриотическим и всегда удивлялась, почему газета со мной сотрудничает. Почитайте там «стихи» гинекологические или совершенно развязные антирусские статьи! Да, бывают материалы и иного рода — для баланса, наверное.

— Ваши статьи проникнуты болью за Россию, за судьбу русского народа. Вы указываете на кровоточащие раны нашего общества, на необратимые процессы, ведущие нас к самоубийству. Вы считаете, у России и у русских в России нет будущего? Есть ли возможность переломить сложившуюся ситуацию?

— Делай, что должно, и будь, что будет. Я считаю, у каждого русского литератора есть шанс прожить, по возможности, честно и не виляя. Это обязательно скажется на судьбах Родины. Я не Кургинян, не буду заниматься футурологией и конспирологией. Но судьба России — не в руках олигархов, еврейского лобби или Путина с Медведевым. Она — в наших руках, и, конкретно, в руках русской национальной интеллигенции. Если мы берёмся писать книги, претендуем на то, чтобы нас читали другие, значит, мы берёмся учить. То есть, считаем себя умнее других. Значит, на нас и ответственность. И спросят с нас больше.

— В Вашей прозе и публицистике не иссякает интерес к простому человеку. Исключительные, выдающиеся личности Вас не интересуют как объект изображения?

— Почему же? Меня выдающиеся личности очень даже интересуют. Я написала книгу «Тайна поэта» о Валентине Сорокине; недавно, летом, у меня вышел сборник «Время Бояна» — беседы с Валентином Васильевичем, статьи о нём. Я утверждаю ответственно, что Валентин Васильевич — исключительный, выдающийся человек. В 90-е годы я с величайшим трудом осилила его публицистическую книгу «Крест поэта», на каждой странице мне хотелось её бросить — всё во мне кипело возмущением и несогласием. Скорее из упрямства я дошла до последней страницы — и вдруг поняла, что моё «литературное зрение» поразительным образом изменилось. Я благодарю судьбу за встречу с Валентином Сорокиным, человеком необыкновенной мужественности, честности и глубокого русского чувства.

Кроме того, у меня есть рассказы, посвященные Владимиру Солоухину, Вячеславу Дёгтеву — это были, безусловно, неординарные люди. В самом начале своего литературного пути я написала лирическое эссе о прозе Виктора Лихоносова. Недавно в «Нашем современнике» у меня вышел очерк о Михаиле Ткачёве. Он выдающийся человек и большой художник.

Что же касается «простых людей», то так ли уж они просты? Допустим, деревенский житель, который держит на себе дом, хозяйство, воспитывает детей (а нефтедоллары мимо идут!) и ухитряется при этом сохранить цельность личности, трезвый взгляд на жизнь, в том числе и социальную — что ж в нём простого?! Мне кажется, что мои герои при всей ясности и очерченности их образов вовсе не простые люди, потому что не позволяют собой манипулировать. В их жизни, как правило, есть воля, действие и тоска по красоте.

— Восторгаюсь Вашими пейзажами, перечитываю их снова и снова. Метафоры, сравнения, эпитеты — удивительны. Например, из «Инея»: «Пришла зима — взбила перины, расстелила покрывало, развесила гирлянды и серебряные шары. Весь север и восток — наш, на тысячи верст простор, снег; леса в шубах, елки в кокошниках, даже волки не злые, а мужественные». А вот еще: «Белая ночь, зимняя, в круглых нетронутых барханах, и соседский сараюшко горбится верблюдом, и тихо цветет рябина чудо-деревом, поднимая живыми ветками морозный снег и напитанный золотом, располневший месяц». Как удается такая красота — кропотливая работа над каждым словом или мгновенное озарение?

— Не знаю! Этот рассказ я написала на втором курсе Литинститута, 15 лет прошло, и то, что его до сих пор публикуют (недавно «Литературный меридиан» в Приморье напечатал), говорит о том, что, наверное, в нём что-то есть… Если бы я не была деревенской, я бы так остро не чувствовала природу, её состояния. И лучшие пейзажи — они, конечно, приходят извне: если твоё сердце открыто созерцанию, даже в городе, суматошной Москве, с тобой «заговорят» деревья, трава, небо, дождь, ветер… Нужно точно записать эту музыку, вот и всё. Это никак не мешает кропотливости моей работы — я стараюсь избегать небрежностей. Художественная проза — мой «огород», я всегда свою маму вспоминаю — картошка прополота, грядки ухожены, всё нужное для жизни посажено. В сущности, если подходить к делу серьёзно, проза — это такой же тяжелый крестьянский труд. Но у нас сейчас крестьян с земли сгоняют, все заполонили «заменители» продуктов — «ножки Буша», израильский картофель, турецкий помидор. В литературе то же самое — «заменители» писателей. «Я, — говорит, — 120 романов издала!» Да за это судить надо, а у нас таких «творцов» на высшем уровне принимают. Тьфу!

— В статье «Возвращение великой книги» Вы пишите, что «поэзия — это не забава, не досуг, не “хобби”, не самовыражение. Это величайшее напряжение духа, это воля, это долг, это ответственность перед народом, голос которого ты выражаешь». Эти слова можно отнести к Вашей прозе, публицистике? Вы чувствуете такую ответственность?

— Это было бы нескромно, неправильно или лукаво, если бы я сама себе стала тут оценки раздавать… Хотя каждый честный литератор, оставаясь наедине, беседуя со своей душой, понимает, кто он есть и что он значит. Слова, которые вы процитировали, относятся к Валентину Сорокину. О том, что он будет поэтом, он знал ещё в детстве, когда жил на хуторе, затерянном в уральской тайге.

Мне, может быть, моя ответственность в чём-то и мешает — я не могу себе позволить «лёгкость в мыслях необыкновенную» или «прыжки от тоталитарного счастья к демократическому». Эти «предрассудки», что я что-то должна своему народу, что я не могу предавать его интересов ради личной известности, конечно, ставят меня в весьма строгие рамки. Ну, что поделать — наше поколение так воспитали, мы взросли всё-таки на русской почве и на русской культуре.

— Почему Ваш выбор пал на короткий жанр рассказа? Некоторые произведения захватывают динамичным развитием действия. Прямо досада охватывает, когда они неожиданно заканчиваются. «Иней», «Долгие проводы», потрясающий по художественной силе рассказ «Валдайское» могли бы стать хорошим началом романа. Дождемся ли мы от Лидии Сычевой более объемного повествования?

— Не я выбрала рассказ, а он — меня… Досада — это хорошо, значит, у читателя возникнет желание поразмыслить над тем, что произойдёт с моими героями дальше. Пусть каждый сам «допишет» их жизнь. Я своё дело сделала — герои «ожили», шагнули со страницы книги в читательское воображение.

Что касается крупной формы, то я не буду раздавать никаких авансов. Я знаю, что я давно готова к большой работе. Но иногда мне кажется, что лучшие свои вещи я уже написала. Да-да, эти небольшие, часто как бы необязательные истории, простые, непритязательные… Но ведь они живут! Не утонули в литературном многословии последних лет.

— У большинства Ваших героинь незавидная участь. Но при этом нет ни одной, опустившей руки, потерявшей веру в чудо. В самых тяжелых обстоятельствах Ваша героиня сохраняет надежду. Это характерная черта современной женщины? Вы верите в чудо?

— Я верю в любовь, в то, что она есть. Верю в красоту. Верю в то, что духовная жизнь существует и что думающий человек должен относиться к этой сфере чутко и внимательно. Именно там, в духовной жизни, и происходят с нами главные чудеса — например, чудо преображения, воскрешения воли к жизни.

У современной женщины слишком много обязанностей и мало прав. Она обязана содержать в порядке дом, вести хозяйство, воспитывать детей, ходить на работу, утешать и поддерживать мужчин, которые её окружают, помогать им… А какие права? Разве у нас женщина-мать — в почёте? Нет, все почести Ксении Собчак или Алле Пугачёвой, этим всероссийским блудницам. Неужели это и есть современные образцы для подражания?! Мои героини, конечно, намного достойней вышеназванных медийных див.

— Героиня рассказа «Иней» вызывает неоднозначное отношение. С одной стороны, она очень близка любой женщине — она одна из нас. Подкупают отсутствие злобы, обиды, жалости к себе и светлое, доброе мироощущение, несмотря на сложные жизненные обстоятельства. С другой стороны, мы узнаем, что ребенка «нагуляла», изменяла мужу. Героиня позиционируется как положительная, что противоречит традиции русской классики с её «Но я другому отдана; / Я буду век ему верна». Почему вера в чудо, сила духа демонстрируются именно через такую порочную героиню? Разве мало более достойных примеров? Не происходит ли здесь подмена истинных ценностей ложными?

— Анна лишь в одном месте рассказа приоткрывает завесу над своей прошлой семейной жизнью. Её подруга Алёхина жалуется на неджентльменское отношение со стороны своего друга. Потом спрашивает:

«— Ань, ну что мне было делать?! Скажи? Ну вот скажи, тебя хоть раз посылали матом?

Я вспоминательно закатываю глаза,  жую губами, и, наконец, честно признаюсь:

— Неоднократно!»

Понимаете, желание любить — не убиваемо в нормальном человеке. В рассказе больше нет никаких картин описания прежней семейной жизни Анны. Читателю предлагается самому домыслить: что же заставило эту молодую женщину изменить мужу, только ли легкомысленность и влюбчивость? Почему в прежнем браке не было детей, а здесь, несмотря на житейскую неустроенность, Анна родила сына? Почему она до сих пор так любит отца своего ребёнка? Почему при встрече с этой «порочной героиней» так преображаются (пусть и ненадолго) вчерашние рецидивисты, люди, в общем-то, циничные и жестокие? И, главное, насколько художественно убедительно написан этот рассказ? Чему он учит: измене нелюбимым мужьям или верности своему чувству?

Теперь что касается Пушкина. Я Александра Сергеевича люблю и благоговею перед ним. Классическая литература XIX века дала нам идеал женщины — пушкинская Татьяна не может не восхищать. Но и Татьяна, и Анна Каренина, и Соня Мармеладова — это взгляд мужчин (весьма требовательный, кстати) на женщин. Где, извините, иная «точка видения» — взгляд женщин-литераторов на мужские типы и на семейную жизнь? Где, собственно, голос тех, «которые другому отданы»? Что они чувствуют, переживают в действительности, а не в воображении авторов-мужчин? Мне кажется, нам сейчас как раз и не хватает в литературе не крикливого, не скандального, но любящего женского голоса.

— В рассказе «Иней» воспитательница детского сада, дежурная и администратор гостиницы равнодушны к судьбе человека, оказавшегося в сложной ситуации, жестоки по отношению к ребенку. В то же время рыцарями-спасителями вдруг становятся уголовники, воры-рецидивисты. Почему происходит такая неожиданная рокировка?

— У «благополучных людей» совесть иногда покрывается корочкой, сладкой глазурью — они заняты только собой и комфортом жизни. Но даже у самого конченого преступника может пробудиться доброта, и она будет спасительной для его души. Это кажется мне очевидным — в конце концов, Христа призывали распять вполне благополучные люди, а разбойник в Него поверил. Я, когда писала рассказ, эти параллели не имела в виду; просто так совпало — история взята из жизни.

— Два года назад Вы назвали книгу Зои Прокопьевой «Своим чередом» лучшим достижением современной прозы. Такая однозначно высокая оценка, отодвигающая «деревенщиков», «мастеров лирической прозы», «лучшие военные романы», настораживает. Не изменилось ли Ваше отношение? Может быть, появились достойные конкуренты З. Прокопьевой? Можете назвать десятку лучших, на Ваш взгляд, современных прозаиков?

— Я этот роман Зои Прокопьевой очень люблю, и моё мнение по поводу его достоинств ничуть не изменилось. Я рада, что меня поддержал Лев Пирогов, критик, которого я читаю с неизменным удовольствием. Он пишет: «…роман “Своим чередом” очень мощный… Самозародившийся из духа истории эпос. А главное, интересно читать» (НГ-Экслибрис, 2011–05–12). А вот мнение екатеринбургского поэта Андрея Расторгуева: «По уровню своей живописной силы роман продолжает традицию лучших образцов советской “деревенской” прозы, одновременно преодолевая её отстранение от прозы “городской”» («Урал», №12, 2010). Заметьте, это всё мужчины говорят, а у них всё-таки требования выше к прозе, написанной женщиной, да и взгляд на многие вещи иной.

А вот наша патриотическая критика в 80-е годы этот роман «проспала». Да и сейчас читать его не рвется. Почему? Очень странно это всё. А где ж любовь к литературе? Зато у нас есть «судьи», которые то 100 лучших писателей найдут, то 50 выдающихся публицистов, то ещё чего-нибудь придумают. Ну, между прочим, вот эти «рейтинги» — это не вполне богоугодно, совсем не православно. Литература — не чемпионат по подниманию гирь, и никакие «десятки» я, разумеется, составлять не буду. Но я могу назвать несколько произведений, которые на меня произвели впечатление и которые я могу рекомендовать.

В Сибири живёт Андрей Антипин; мы в «МОЛОКЕ» первыми из столичных литературных журналов напечатали его рассказ «Теплоход “Благовещенск”». Потом в журнале «Сибирь» в нескольких номерах я с большим интересом прочла его роман в трёх повестях «Житийная история». По-моему, это замечательная русская проза! Настоящий «деревенский продукт»! Горячо рекомендую.

Москвич Игорь Удачин подарил мне как-то свою книгу, состоящую из двух романов. Первый из них, «Встретимся в Эмпиреях», большая творческая удача автора. Это проза городская, интеллектуальная, молодёжная. Роман заслуживает прочтения, а автор — внимания.

Мне радостно, что на земле Воронежской «живёт такой парень» — Алексей Ряскин. Он очень даровит — пишет стихи, сказки, замечательные рассказы. Почитайте, например, его «Вышни» — как легко он смог на нескольких страницах текста остановить бег времени, вырвать читателя из суеты и задать ему вопрос: для чего живём? У моего земляка может быть большое литературное будущее, если он, конечно, не потеряет себя.

Вообще, не обязательно писать роман-эпопею, чтобы «удивить мир». На меня сильное впечатление произвёл рассказ «Белое знамя» Анастасии Емельяновой. Я прочитала его в сборнике «Московский год прозы» (2010). Ну, подумаешь, любовная история — нет ни погонь, ни убийств, ни наркотиков, ничего. Но я до сих пор этот рассказ помню. Даже позавидовала: здорово написано!

Однажды со мной случился казус: читаю рукопись, присланную для «МОЛОКА» и ликую — отличный рассказ. Вот, думаю, замечательного автора я миру открою! Но это оказалась Екатерина Глушик. Она больше известна как журналист и публицист газеты «Завтра», но и проза её — живительна и действенна. Некоторые новеллы из её первой книги я иногда перечитываю — хорошо поднимают настроение. У Екатерины Фёдоровны замечательное чувство юмора.

Прозаик совсем другого плана, «Пикуль в юбке», исторический романист Ольга Елисеева. Её роман «Последний часовой», мне кажется, будет интересен всем — действие в нём захватывающее и весьма наглядное. А вот Геннадий Старостенко пишет про современность. Его романы «Сволочи московские» и «У Чёрной реки» (оба вышли в журнале «Москва», к сожалению, в сокращенном варианте) дают яркий зримый образ нынешних «хозяев жизни». Поучительное чтение.

Некоторые произведения Ольги Иженяковой, Татьяны Соколовой, Игоря Малышева — моих товарищей по Гражданскому литературному форуму, по-моему, очень точно передают наше время и заслуживают самого внимательного прочтения.

Я намеренно не называла имён, известных еще в советское время или «раскрученных» в новейшее. Вы можете отнестись к моим рекомендациям с любой степенью доверия, но я-то за свои слова отвечаю, мне эти писатели интересны! Кстати, не со всеми из них я знакома лично. Зато я их читала, переживала вместе с ними, а это больше, чем личное знакомство.

— Судя по многим Вашим высказываниям, Вы человек верующий. Но среди Ваших героинь не так много православных женщин, нет, если не ошибаюсь, героинь набожных. Это связано с жизненными реалиями, подвергнутыми художественному осмыслению? Или эта неоднозначность проистекает из сложных взаимоотношений Лидии Сычевой с Церковью? Православие и государство, православие и общество, православие и литература — какими представляются Вам на сегодняшний день эти взаимосвязи и взаимовлияния?

— Ну, понимаете, другого народа у меня нет — пусть он не очень благочестивый, зато мой. Я среди него живу и о нём пишу.

Вот у нас Валерий Николаевич Ганичев очень активно Богу молится и писателей в это вовлекает. (А раньше-то «Комсомольской правдой» руководил, в ЦК ВЛКСМ работал! И тоже вовлекал.) Но вот почему-то Валентина Сорокина с 75-летием СП России не поздравил (с чего бы это?), а «Московский комсомолец» — пусть даже и по моей просьбе — нашёл такую возможность. А ведь Валентин Васильевич — русский из русских, ничего не украл, не приватизировал, перед властями никогда ни лебезил, всегда имел своё независимое творческое мнение. И что я должна теперь думать о благочестии нашего СП и о чести вообще?!

Ну а если серьёзно, вопросы, связанные с верой и церковью, очень глубоки и требуют отдельного разговора. А кратко я могу сказать лишь очевидное — во-первых, вера без дел мертва, во-вторых, «по делам их узнаете их». В жизни каждого нормального человека должны быть три вещи: духовный интерес (т.е. Бог, причём всуе не упоминаемый), благотворительность (не обязательно деньгами) и общественно-полезный труд — в семье, на производстве, в аудитории и пр. Посмотрите на моих героев — может быть, с этой точки зрения не такие уж они и безбожники?

— Что должно состояться в Вашей жизни, чтобы Вы с уверенностью сказали: «Жизнь удалась»?

— Формула «Жизнь удалась» отдаёт чем-то оптимистически-комсомольским. Наверное, она могла бы сработать для меня в том случае, если бы Советский Союз не рухнул… Или большая, многодетная семья — это то, что могло бы убедить меня, что я на правильном пути своего жизненного предназначения. Но я лишена этого счастья. Так что я, скорее, могу повторить вслед за Сергеем Есениным: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» Это мой поэт, я часто к нему возвращаюсь мысленно, «говорю» с ним…

Я теперь скупее стал в желаньях,

Жизнь моя, иль ты приснилась мне?

Словно я весенней гулкой ранью

Проскакал на розовом коне.

Сколько сказано в этих коротких строчках! Больше, чем во всём моём длинном интервью. Надо жить, надо любить, надо работать. Уцелеет Россия и русские — потомки разберутся, удалась наша жизнь или нет. Не уцелеет — мы сами виноваты. Так я думаю…

— Спасибо за интересную беседу, Лидия Андреевна. Журнал «Парус» желает Вам вдохновения и удачи.

Беседовала Маргарита Зайцева