Иво ПОСПИШИЛ. Смотреть на Россию с любовью.
7–9 сентября в Чехии на кафедре славистики философского факультета университета им. Палацкого прошли XXI Оломоуцкие дни русистов. Как и прежде, этот крупный международный научный форум, имеющий богатую традицию, собрал учёных со всего мира. Все исследователи говорили на русском языке, прекрасно понимая друг друга. В центре внимания оказались не только лингвистика, но и разные феномены русской культуры — в первую очередь, русская литература.
Сегодня у нас в гостях чешские русисты — Иво Поспишил и Ян Грегор. Наши собеседники говорят о России и Чехии, смотрят на нас под своим — европейским — углом зрения, но не отчуждённо, а внимательным и заинтересованным взглядом.
Ирина Гречаник
Смотреть на Россию с любовью
— Уважаемый Иво, расскажите, пожалуйста, читателям «Паруса», откуда у Вас лично возник интерес к русскому языку и литературе? Являетесь ли Вы постоянным участником Оломоуцких дней русистов?
— В Чехословакии русский язык был обязательным предметом с четвертого класса, что вызывало, как правило, недоумение и даже отвращение. В моем же случае интерес к России — это семейное дело: моим первым учителем был дедушка, который показал мне «русские письмена»‚ то есть азбуку‚ выучил чтению, а главное, научил смотреть на Россию с любовью, но и критически, с расстояния‚ чешскими или, так сказать, центральноевропейскими глазами. Потом я занимался русским языком в школе‚ включая среднюю, а позднее, на философском факультете брненского университета я познакомился с некоторыми русистами, благодаря которым русский язык‚ литература и сама Россия предстали для меня в совершенно ином свете — как объект научного исследования‚ как что-то близкое и одновременно экзотическое. Этими людьми были доценты Ярослав Мандат и Ярослав Буриан‚ литературоведы Роман Мразек и Станислав Жажа и многие другие выдающиеся ученые. Так я углубился в изучение западной славистики и заново открыл русскую литературу как феномен мировой значимости.
В Оломоуц я стараюсь ездить регулярно. Это прекрасная возможность пообщаться с интересными людьми и узнать много нового.
— Как получилось, что Вы стали заниматься творчеством Достоевского? Какие фигуры из мира литературоведения оказали на Вас особенное влияние в этом направлении?
— По правде‚ Достоевским я особо не занимался и не занимаюсь‚ хотя о нем — как почти всем русистам-литературоведам и культурологам — мне не раз приходилось писать. В своей книге «Феномен сумасшествия в русской литературе XIX и XX веков» (1995) я не мог не коснуться наследия Достоевского. Я писал, в частности, о среднем периоде его творчества (первые годы после возвращения из Сибири). Также я обращался к Достоевскому в связи с «Дневником писателя» и его французскими и чешскими «параллелями» — Леоном Блуа и Якубом Демлом‚ ярким моравским католиком‚ литературным учителем Витезслава Незвала и других чешских модернистских поэтов, особенно сюрреалистов. Вообще, я был воспитан‚ в основном‚ в русле традиции чешского структурализма. На меня оказывали влияние такие личности‚ как чешский литературовед‚ позже американский профессор Рене Уэллек, о котором мы с коллегой Милошем Зеленкой написали в 90-е годы прошлого века книгу «Рене Уэллек и межвоенная Чехословакия». Также на меня влияли и чешские слависты, в том числе основоположник брненской университетской литературоведческой славистики Франк Воллман — своей эйдологической, то есть морфологической концепцией сравнительного изучения славянских литератур. Методологически я начинал, скорее, как морфолог и сравнительный жанровед (генолог) литературы с уклоном в сторону антропологизма, но впитывал и разные другие течения, в том числе феноменологию‚ герменевтику (в меньшей степени). Конечно, меня вдохновлял и Михаил Бахтин (хотя сейчас я смотрю на его концепции скорее критически) — в моей книге о русском романе-хронике и хроникальном видении мира в целом.
На литературу, по-моему, следует смотреть радикально‚ бескомпромиссно — так сказать‚ с острого угла‚ чтобы лучше видеть скрытые свойства материала.
— Почему чешским читателям и литературоведам, по Вашему мнению, так близок русский Достоевский?
— В Оломоуце я сказал‚ что Достоевский — традиционная чешская тема‚ и это не случайно‚ так как присутствие мощных экзистенциальных мотивов в поэтике Достоевского очень близко чешской культуре‚ которая всегда тяготела к вопросам на грани и за гранью рационализма.
Кроме того, я занимался исследованием русского романа как жанра и тоже не мог обойти Достоевского, хотя в русской классике я вижу, кроме него, еще две доминантные фигуры: Толстого и Лескова. Именно Лесковым я занимался с самого начала, скорее по случаю, но потом уже вполне регулярно‚ во всех книгах о романе-хронике и о русском романе.
— Могли бы Вы обозначить, исходя из своего читательского и научного опыта, каковы принципиальные отличия и моменты глубоких соприкосновений между русской и чешской литературами с точки зрения духовного наполнения, поисков жизненного смысла, самоопределения человека?
—Здесь, по-моему, необходимо выделить два момента. С одной стороны, чехи увлечены всем‚ чем русская литература напоминает им собственную: экспериментаторством, модернизмом‚ абстракционизмом и т.д. С другой — они восхищаются всем‚ чем Россия и русское искусство резко отличается от европейских «стандартов»: крайностями и пропастями в изображении душевного мира человека и бытия в целом (что, впрочем, их немного пугает).
Вообще, чешский менталитет в отличие от русского в большей степени тяготеет к практицизму‚ прагматичному отношению к жизни. С этим, однако, связан и миф о чешской трусости‚ пассивности‚ программном антигероизме‚ политике «маленьких шагов»‚ культе бравого солдата Швейка. Это так и не так одновременно. В экзистенциальных взглядах наши менталитеты, все-таки, очень схожи. Ярослав Гашек‚ автор «Швейка» и вместе с тем большевистский комиссар в пильняковской кожаной куртке‚ и его современник Франц Кафка‚ писавший по-немецки, но хорошо владевший чешским — это две стороны одного экзистенциального ощущения. Так что притягивание и одновременно отталкивание являются характерным признаком отношений чешской и русской литератур.
Интерес же русских к чехам‚ как мне кажется‚ почти нулевой‚ за исключением некоторых русских богемистов. Так было и в прошлом. Чехи слишком маленькая нация‚ для русских — незначительная. Это издревле так. При Петре Первом Россия, перепрыгнув пространство Центральной Европы, шагнула в сторону западной Европы‚ в шведскую бюрократию‚ голландское и английское мореплавание‚ в прусское военное дело. С тех пор русские игнорируют Центральную Европу. Это видно даже по русским студентам, которых у нас немало. Они очень слабо интересуются страной, ее языком‚ культурой‚ не говоря о русско-чешских связях. Это какой-то великодержавный менталитет. В Великобритании это называется empire mentality, хотя никакой Британской империи больше нет. Но — слава богу — есть исключения. Трудно обобщать‚ но вышеназванные тенденции очевидны. Несмотря на глобализацию‚ чехи в этом отношении более сдержанны. Они консервативны, не радикальны‚ скорее домоседы. Даже молодежь! Это поразительно. Иногда обнаруживается прямо-таки изоляционизм. Мало кто интересуется‚ скажем‚ Венгрией‚ Словакией‚ Польшей. Это странно. Напротив‚ интерес к России все время возрастает, но это интерес по большей части к великой державе‚ к могучей силе, нежели глубинная потребность приобщения к ее духовному наследию.
Может быть, я утрирую‚ но мне кажется‚ что чешское отношение к чужому весьма поверхностно и конъюнктурно. И, как следствие, чешская картина современной русской литературы очень схематична‚ однобока. Это ведь, кроме всего прочего, дело переводческой стратегии: переводится то‚ что нравится некоторым знатокам‚ часто в зависимости от предполагаемого коммерческого успеха, а также политичексих преференций. Обстановка такова‚ что чешский читатель получает неполную‚ даже искаженную картину современной русской литературы. Тут у нас еще много работы впереди.
— Есть ли принципиальные, на Ваш взгляд, отличия между методологическими подходами, пристрастиями (учёных, читателей) в России и в Чехии?
— Начиная с межвоенного периода, достижения русской, в основном формальной школы‚ русской фонологии‚ философии (главным образом, религиозного и феноменологического толка) оказывали достаточно сильное влияние на чешскую научную среду. Сюда же следует отнести принцип коллективной работы в кружках.
Разумеется, и в России, и в Чехии сейчас преобладает методологический плюрализм, но у нас, пожалуй, доминирует линия структурализма и поструктурализма, а в России я замечаю также сильное течение, вдохновляемое религиозной философией.
Конечно, эти различия обусловлены культурным окружением, разными курсами, взятыми еще в Средние века, но есть у нас и общие корни — в кирилло-мефодиевском периоде развития славянской письменности. Так что сходства и сегодня явно преобладают.
— Каким Вам видится образ России — прошлой, настоящей и будущей?
— Повторюсь, что-то нас к России‚ с одной стороны‚ притягивает‚ что-то‚ напротив‚ отталкивает. Можно найти общие национальные черты этого восприятия‚ но есть‚ конечно‚ и черты индивидуальные‚ обусловленные воспитанием‚ читательским вкусом и т.д. Россия остается для нас во многом экзотической страной‚ страной парадоксов и абсурдов‚ хотя мы прекрасно знаем‚ что в каком-то смысле русские сознательно формируют такое представление о себе‚ немного притворяются… Но вместе с тем Россия является центром особой цивилизации‚ культуры и искусства‚ который связан с Европой‚ но и отличается от нее историческими судьбами, а также близостью к Азии. Масарик говорил ‚ что Россия — это синтез старой и новой Европы‚ однако сюда можно добавить и Азию‚ по крайней мере некоторые ее черты. Недаром именно Прага стала в межвоенный период центром русского евразийства.
Чехи любят говорить‚ что они люди западной культуры‚ но с уважением относятся к кирилло-мефодиевской традиции и понимают‚ что находятся на перекрестке Запада и Востока‚ Севера и Юга. Россия — часть Европы‚ хотя иногда они противопоставляются друг другу. Чехи смотрят на Россию как на великую державу и‚ зачастую подсознательно‚ как на оплот европейской цивилизации. Учитывая прошлый опыт, есть основания надеяться, что в будущем русские предложат Европе и миру новые, нестандартные пути развития. Скорее всего, утопические, ведь принципы этих альтернативных путей, скажем прямо, сами русские соблюдают редко, зато вдохновляют ими себя и других.
В нашем прошлом больше положительного, чем отрицательного, хотя до сих пор встречаются в Чехии люди, которые уже при виде русских букв думают, что это что-то‚ находящееся вне нашей культурной традиции. В общем‚ можно сказать, что чешский взгляд на Россию характеризуется все той же парадоксальностью и протиречивостью. Но в основном‚ несмотря на всевозможные противоречия‚ Россия у нас воспринимается положительно: как страна специфической культуры‚ которая близка нам и интуитивно понятна. Всё это дает нам право характеризовать проблему чешского отношения к России открытой для новых перспектив взаимного доверия.
— Иво, спасибо за интересную беседу. Журнал «Парус» желает Вам вдохновения и удачи.
Беседовала Ирина Гречаник
