Олег ЩАЛПЕГИН. Знакомство с автором.
1.Расскажите, что стало причиной Вашего прихода в литературу? Какими были первые опыты?
В качестве читателя приход в литературу состоялся благодаря семейному чтению вслух: часто за обедом книга была единственным действенным орудием проталкивания в активного ребёнка продуктов питания. Затем — разнокачественные приключенческие и исторические романы; затем — скачок на иную ступень в ладонях Гоголя, Чехова. Затем — первое, уже осмысленное, при-открытие Пушкина. Затем — погружение в мировую классику: с яростной щенячьей потребность всё принять и сделать своим. Затем — и поныне — пересмотр, отбор, отказ от многого «гениального, общепризнанного», а также — редкие новые открытия.
В качестве ином — с этой стороны листа бумаги — в свете озвученных выше имён себя без иронии воспринимать не могу. «Поэтом», не забывая греческую этимологию слова, себя не считаю.
Кстати, аксиому сформулировал давно: «Поэт — кого читают наизусть».
Первые опыты — да «первые блины»:
Кто смолоду из нас не рифмовал?
И пальцем кто в носе не ковырял?
Началось заболевание с того, что в 16 лет моя родная тётка подарила племяшу блокнот, на обложке коего значилось: «Для стихов». До того дарила тётка дорогая мечту мальчишки — набор «Юный химик». Не только домочадцы, но и весь двор слышал и нюхал мои эксперименты. О, селитра и магний, о, сера и угль!.. Так вот, блокнотик — с милыми белорусскими мотивами и орнаментом — был исписан около-философически-туманными бреднями. Насморк продолжился в текстах песен для ансамбля, где их автор квакал в микрофон от магнитофона «Комета» и громко бумкал на «басу». Сии шедевры писались то на английском винегрете, то на русской болтанке. Потом под гитарку шестиструнную — полупесенки «про какое-то-там нечто». Потом, испытывая очищающее давление мировых шедевров — долгая пауза и весьма редкие «попытки»: пытался только тогда, когда совсем не моглось что-нибудь не чирикнуть на бумажке. Потребность потрогать карандаш резко возросла в период воцерковления, когда мiръ начал переворачиваться и расширился — до Неба.
2.Кого можете назвать своими литературными учителями?
Да русских классиков: прежде всего тех, кто мог писать коротко и ясно. А вот персонально назвать затрудняюсь: получится перечисление привязанностей. Но, наверное, получается так: любя и почитая, всё-таки отталкиваешься от любимых образцов, интуитивно опасаясь им подражать.
3.В каких жанрах Вы пробовали себя?
Только в тех, которые меня приглашали сами. Надо сказать, приглашали они меня, сами не всегда находясь в твёрдом уме и памяти… Я же после студенчества никогда не хотел что-нибудь «создать в жанре» определённом. Кроме одного случая: до сих пор переделываю и вычищаю. Но предпочтения есть — не-пухлые жанры (ибо ленив…) Одно дело шлифовать катрен, другое — среднюю и большую прозу. До конца не отшлифуешь, как ни пыжься.
4.Как бы Вы могли обозначить сферу своих литературных интересов?
Со стороны карандаша или читательская? Вторая нынче больше сужается вокруг прозы (кроме русской стихотворной классики), а первая почти ограничивается поэзией. Область пересечения — Свет и боль. Но литература читаемая теперь всё же на вторых позициях. На первых — слова иного порядка: из Священного Писания, молитв, песнопений, сочинений святых отцов.
5.Какого автора, на Ваш взгляд, следует изъять из школьной программы, а какого — включить в нее?
Видимо, лучше — конкретные произведения. Вернуть — повесть «Тарас Бульба», изъятую в год юбилея Н.В.Гоголя из ЕГ-ни, а убрать гениально написанный ядовитый роман о визите в Москву дьявола. (Только что — знаю точно — я окончательно потерял благорасположение многих читателей анкеты. Но всем не угодить, а я и не стремлюсь).
6.Есть ли такой писатель, к творчеству которого Ваше отношение изменилось с годами кардинальным образом?
Ко многим классикам — к очень и очень многим. И к нашим, и к зарубежным особенно. Увы, долго перечислять. Не выношу эстетизацию и «интеллектуализацию» грязи, особенно — кощунства. А эту процедуру проделывали умно и лихо многие талантливые, большие писатели. Но к переоценке пытаюсь подходить неспешно. Бывал ведь грязен и Шекспир, но всё отвергнуть в нём как можно?! Важно ведь — что доминирует в творчестве, какой дух преобладает.
7.Каковы Ваши предпочтения в других видах искусства (кино, музыка, живопись…)?
С юности и до смерти вне конкуренции и вне досягаемости — МУ-ЗЫ-КА. Она даже над литературой (для меня). Рядом — театр и кино, архитектура, живопись. На последней позиции (о, ужас!) — танец. (По мне — слишком близко к плоти, физиологии, к… спорту. Хотя могу восхищаться — и в полной мере — отдельными образцами танца, как и… ужас №2 — рукопашным боем, боксом, борьбой). Фотографию забыл? Да: тоже может быть искусством.
8.Вы считаете литературу хобби или делом своей жизни?
Со стороны листа читательского — немалой частью дела жизни. Моя профессия меня выбрала. Проказа эта, знаю я, неизлечима. Со стороны карандаша? Тоже заболевание, уж говорил. И, конечно, хобби — празднолюбца. И письменное подтверждение неистребимого процента гордыни всякого «пишущего». Опять же, не только ведь «в стол» чирикаю…
9.Что считаете непременным условием настоящего творчества?
Теперь уж — речь не обо мне.
Над всеми «условиями» — данность: талант от Бога, врождённый.
А уж к этой данности — «условия настоящего творчества»:
1) способность услышать в себе и над собой волю единственного Творца и следовать ей; 2) профессиональное трудолюбие; 3) безжалостное отношение ко всему написанному своей рукой.
Вот и аккорд готов.
Очень важно не заблуждаться на свой счёт и не подозревать в себе «гениальность». И видеть предмет любви обязательно за пределами своего «я».
А для фактического воплощения «вдохновения» ещё много чего надо. Например, жизненный опыт, капитал больших приобретений и потерь, даже материальные условия жизни (кому — какие, можно спорить), даже состояние здоровья и погоды.
10.Что кажется Вам неприемлемым в художественном творчестве?
Если вынести за пределы разговора полных бездарей, то повторюсь: кощунство, грязь, снобизм. Рядышком обычно плавает ёрничество, заумь, жонглёрство и любимый интеллигенцией символистический туман.
11.Расскажите читателям «Паруса» какой-нибудь эпизод своей творческой биографии, который можно назвать значительным или о котором никто не знает.
Для ответа нужна эта самая «творческая биография». А она может быть у писателя, каковым, как сказал выше, себя не почитаю.
12.Каким Вам видится идеальный литературный критик?
Идеальный критик один — Он же и идеальный Творец. Среди человеков же такого по условию нет и быть не может.
13.Каким Вам видится будущее русской литературы?
Всё грустнее вопросы… Как не вспомнить Е.Замятина? («Я боюсь, что у русской литературы только одно будущее — её прошлое»). Оговорюсь: различаю русскую и русскоязычную литературу — речь идёт только о первой.
В условиях отмирания на территории планеты художественного слова как такового, в условиях геноцида русского народа (в том числе — образовательного геноцида) сегодня и завтра вижу родную словесность в полной изоляции, абсолютном меньшинстве и непримиримой оппозиции. Непримиримой в том смысле, что меньшинство не пойдёт на компромисс в вопросах Истины высшего порядка, не будет воспевать «общечеловеческие» либеральные ценности, к чему ведёт читателя большинство зарубежных и наших «русскоязычных» литераторов.
14.Есть ли у Вас рекомендации для молодых студентов-филологов?
Студенчество люблю, посему скажу правду. Ослабеет это чувство, уйду из профессии. Итак, рекомендации?
Меньше есть и спать, больше читать и зубрить. Почаще в зеркало плевать, видя там отражение невежества, самодовольства и ЛЕНИ. Себя не любить и не жалеть — расходуя любовь и жалость на других (кроме хамов, лгунов и подлецов). Вступая в специальность, не бояться чиновников-начальников, наушников-клеветников — и бояться допустить профессиональный брак. Допустив, прилюдно исправлять. Главное: молиться и трудиться.
И… завести морскую свинку. Филологам оно полезненно.
15.Каковы Ваши пожелания читателям «Паруса»?
Вопреки всему — быть. Вопреки всему — не погружаться в уныние (это им и надобно). Не забывать, что жизнь, надежда и слово у нас — обычно именно «вопреки». Это входит в жанр русской жизни. Этак у нас уж 1000 лет. Не забывать: мы — в своём доме. И с нами Бог.
