Надежда БАБЕНКО. Христианская символика в ранних рассказах Б.К. Зайцева.

В 1906 г. в письме В.И. Стражеву Б.К. Зайцев писал: «Жалею только, что не понимаю христианства… Христианство все же совершеннейшее мирообъяснение» [4, т. 10, c. 30]. Между тем произведения писателя доказывают, что мир Б.К. Зайцев видит глазами христианина, и христианина православного; что такой взгляд был присущ ему с самого начала творческого пути, а «непонимание христианства» связано с непостижимостью и необъяснимостью разумом бытия человеческой души. Наряду с библейскими цитатами и реминисценциями Б.К. Зайцев сознательно вводит в текст произведений 1900–1910-х гг. и христианские символы, что свидетельствует о религиозном осмыслении мира писателем.

Изучение христианской символики в раннем творчестве писателя до сих пор исследователями не проводилось, акцент на православном мировоззрении не делался, произведения в этом ракурсе детально не анализировались. Но именно такое рассмотрение позволяет связать все периоды творчества Б.К. Зайцева внутренней духовной идеей, восстановить целостную картину творческого облика писателя.

Православная система мироздания, как утверждают исследователи, требует описания и объяснения в универсальных образах, которые могли бы адекватно передать сущность столь сложного явления [1; 11]. Изучение богословской и художественной практик убеждает, что это возможно лишь на знаково-символическом уровне. Как отмечает С.С. Аверинцев, «любое религиозное <…> сознание принуждено создавать для себя систему сакральных знаков и символов, без которых оно не могло бы описывать свое “неизрекаемое содержание”» [1, c. 323]. Символы выступают как «видимые свидетели мира невидимого» [9, c. 38]. «Символ… есть явление бытийного абсолюта, бесконечного — в конечном и чувственном образе. Символ появляется, чтобы открыть земле небо, миру дольнему мир горний» [3, c. 4]. Свящ. П.А. Флоренский так же писал: «Природа символа двуедина. Здесь в неслитном, но и неразделенном единстве пребывает земное (видимое) и духовное (невидимое). В символе восстановлена первозданная гармония единства “земли” и “неба”. Не переставая быть “землей”, символ содержит в себе “небо”, не переставая быть таковым, выражает себя в земном» [10, т. 2, c. 48]. Все вещи, созданные Богом, в христианском миропонимании являются символами и служат научению людей.

Для христианской символики характерно то, что «сакральный знак и символ есть знамение, требующее веры (как доверенности к “верности” Бога) и одновременно знамя, требующее верности (как ответа на “верность” Бога)» [1, c. 324] (выделено автором. — Н.Б.). И эта вера дает основания полагать, что при общении с символом, при его приятии человек получает само богообщение, как при евхаристии верующий не просто получает хлеб и вино (как символы крови и тела Христа), он принимает жертву Христову. На символы переносятся свойства символизируемого в такой полноте, что символ не только становится объектом поклонения, но и наделяется силой, присущей тому, что он символизирует. В понимании христианской символики в статье мы опираемся на приведенную систему взглядов.

Рассказы «Тихие зори» (1904), «Священник Кронид» (1905), «Ласка» (1906) относятся к раннему периоду творчества писателя и отражают мировоззрение Б.К. Зайцева 1900-х годов. Картина мира, представляемая в этих произведениях, несмотря на их малый объем, претендует на всеохватность пространства: «очень далеко видно отсюда; славная страна лежит вокруг, как золотое блюдо» [4, т. 7, c. 203]. Это подчеркивается стремлением подняться на самую высокую точку местности («взбираться было высоко») и увидеть все вокруг с наибольшей высоты — постоянным является указание автора: «отсюда, с высоты было видно далеко» [4, т. 1, c. 36]. Дается ли описание городского пейзажа: «и древний любимый мой город шел к горизонту и тонул колокольнями в синеве» [4, т. 1, c. 36‑37], или разворачивается природный ландшафт: «и далеко видно, очень далеко. Сады старшины темно зеленеют плотной массой, но там, за светлым прудом далекий полукруг горизонта; хлеба, небо» [4, т. 8, c. 41] — с одинаковой любовью и вниманием обозревает повествователь пространства родины и жизнь ее народа.

В описаниях Б.К. Зайцев глубоко национален, и пейзажи его, с их тихими закатами, росными зорями, вечерним звоном и сверкающими крестами в небе, как и музыка Глинки, картины Левитана и Шишкина, именно русские, и складываются они в масштабное полотно, которое впоследствии, продолжая исконную традицию, писатель назовет Святой Русью и посвятит ее воспеванию большую часть жизни. Это прежде всего духовная Русь, страна, сильная своими подвижниками и святыми, страна православного народа и необозримых красивейших пространств. Один из персонажей рассказа «Ласка», доктор Лыжин, выражает авторскую точку зрения: «Ездишь, ездишь, всего все равно не выездишь, а ведь какая страна-то!» [4, т. 8, c. 43].

Глобальность охвата пространства поддерживается масштабностью времени: в рассказе «Священник Кронид» время движется циклично в соответствии с православным и народным, сельскохозяйственным календарем, а также в связи с проживанием цикла жизни новыми поколениями. Действие рассказа начинается со времени сорокадневного поста накануне Пасхи, проходит через встречу Егорьева дня, празднования Троицы, ярмарки, связанной с завершением весенних работ, и завершается накануне сенокоса. Отец Кронид вспоминает многие поколения отцов, пращуров, которые тоже были священнослужителями, многих других ушедших, тем самым не только устанавливая связь времен и поколений, но и продолжая их бытие на земле. Неостановимый и вечный ход времени воспроизводится в произведениях: люди умирают, одни поколения сменяются другими. Это вечное движение принимается автором со смирением. Существуют ценности и вещи, которые неизменно повторяются в каждой судьбе, и в жизни каждого человека они будут единственно дороги и неповторимы. Это запах благоухающего жасмина, небо, какое бывает только в детстве: «Ребенком я, или кто-то другой, на меня похожий, сидел у этой калитки в частоколе…и так же река вилась мерцающею лентой; так же благоухал жасмин у балкона» [4, т. 1, c. 43]; это любовь, благословляемая автором и кем-то высшим: «Здесь, в светлый летний вечер он прав, и тысячу раз будут они правы, если зайдут далеко в рожь, будут петь, рвать васильки, мечтать, смотреть, как мушки золотятся в солнечных лучах. И благо будет им, когда позже, в смутной дымке, дойдут домой — медленно и значительнее, и над речкой, в благоухании, в легком тумане, будут целоваться» [4, т. 8, c. 44].

Во многих произведениях писателя важнейшим пространственным ориентиром является церковь. Это ось мира, его центр. К ней неизменно привлекается взгляд повествователя: в рассказе «Тихие зори» церковь «старая и смирная», «и в этой русской ее незаметности, в пирамиде над колоколами, в городках, глубоко уходивших в пирамиду, — было что-то вековое», «тихий красный огонек виднелся в церкви тогда», «и только здесь, у старой церкви стояла глубокая тишина»; «тихий звон на колокольнях… белые соборы, бледно-голубая с золотом живопись… висят в небе серовато-молочные купола» [4, т. 1]. Церковь — центр пространства и рассказа «Священник Кронид». К ней направляется в самом начале рассказа отец Кронид, в ней он проводит богослужения: «В церкви Бог знает сколько народу…»; «а Крон в это время работает уже в церкви» [4, т. 7, c. 201‑202]. Вокруг церкви разворачиваются все праздники, с ней связана временная протяженность жизни русского человека. Церковь попадает в поле зрения повествователя и в рассказе «Ласка»: «…а там, дальше старая церковь, облупилась слегка даже, крест выхвачен золотом и вокруг зигзагами ласточки. Почему они любят так эти сияющие кресты? Верно, весело их ласточьим душам реять в воздухе вокруг такой чудесно золотой штуки» [4, т. 8, c. 42]. Церковь знаменует некий важный центр, стержень, вокруг которого вращается жизнь по издревле заведенному порядку: от рождения до смерти.

В соответствии с христианским взглядом в произведениях Б.К. Зайцева за миром вещей и явлений — феноменальным миром, встает мир невидимый, идеальный, ноуменальный. И церковь предстает не просто как «реалия христианского универсума» [8, с. 26], но образ, несущий глубокую религиозную нагрузку, раскрывающуюся в трудах святых отцов: «Церковь в переводе с греческого означает “вызывание”, потому что “верные, в Церкви находящиеся, вызваны из области сатаны в Царство Христово, от тьмы — в чудный его свет”» [7, c. 33]. Для Б.К. Зайцева Церковь — это не только сооружение, где можно «общаться» с Богом, не только отражение небесного устройства в сообществе православных людей и в душе каждого православного человека, но и важнейшее средство на пути спасения каждого православного христианина. Схиархим. Иоанн (Маслов) так определяет ее роль и место для новозаветного человека и мира: «Господь Иисус Христос создал Церковь с целью обновления, освящения, спасения людей». «Исходя из этого понимания о Церкви, можно сделать вывод, что Она занимает первенствующее место в мироздании» [7, c. 34].

Таким образом, частое введение в повествовательную ткань произведений образа церкви совершенно оправдано православным взглядом писателя на ее роль в мире. Не случайно церковь выступает центром вселенной в рассмотренных рассказах, ибо «первенствующее» место она занимает и в картине мира, созданного писателем. В связи с образом церкви приходит христианское примирение персонажа рассказа «Тихие зори» со смертью, приходит и утверждается вера в бессмертие души и надежда на ее спасение; в рассказе «Священник Кронид» вместе с пастырем отцом Кронидом церковь является ориентиром духовной жизни крестьян. В рассказе «Ласка» церковь в единении с красотой созданного Богом мира является источником радости человека: в авторской картине мира образы Церкви подчеркивают иррациональность, непостижимость бытия человека.

Неизменным и важнейшим элементом, без которого нет зайцевской картины мира, является образ неба и небесных светил. По мнению А.М. Любомудрова, крупнейшего исследователя творчества писателя, это объясняется тем, что «все творчество Зайцева пронизано устремленностью к иному, горнему миру» [6, c. 52]. Но небо — это в рассказах Б. К. Зайцева и неназванное имя Бога: «Небо стоит над нами, над городом и надо всем миром. Что оно стоит там, что слушает наш разговор? Дальнее, глубокое небо, в котором тонем все мы; но молчит и слушает» [4, т. 1, c. 40]. Введением горнего мира пространство рассказов и восприятие жизни в них расширяется до размеров космических. Любимая часть суток писателя — время вечерней и утренней зари, промежуточное состояние между днем и ночью, когда небо чисто, солнце накладывает на  все косые золотые лучи, а на землю нисходит тишина и успокоение, и кажется, в таком просвете умиротворения можно услышать Бога: «Солнце садилось. Неясные — то пыльно-золотистые, то паутинные полосы растягивались над городом… Кресты и купола горели» [4, т. 1, c. 37]; «…перед вечером, небо прозрачно. Утихли ветры, и в облаках любовь и благозвучие» [4, т. 7, c. 205]; «В этот вечерний час нужно быть чутким: в безмолвии нив, у истоков — можно подслушать и полюбить нечто» [4, т. 8, c. 44].

С небом связано произволение высших сил, чаще всего любовное и благодетельное для земли: «…все это обтекают светлой волной лучи; мягко-мягко они льют себя, свою любовь и свою прелесть на траву, пруд, ветлы… Это июньская благодать, — да, я уверен, солнце мирволит нам» [4, т. 8, c. 42]; «сверху гремело уже не раз, при глубочайшем тепле и могущественных тучах; блистало, трахало благодатно и раскатисто» [4, т. 7, c. 203]. Не удивительно, что в рассказах Б.К. Зайцева области земли и неба не отделяются чертой горизонта, но сливаются, переходят одна в другую. Связующими две стихии являются небесные жители — птицы, ветер, радуга, ночь, даже кадильница в руках священника: «высоко в небе реют стрижи, ударяя полетом к речке в лугах» [4, т. 7, c. 204]; «в мерном полете кадильница сначала подымается над горизонтом в небо, потом уходит вниз… вольный воздух от земли до неба» [4, т. 7, c. 203‑204]; «могучий дождь душит землю и радостно соединяется с ней. Алмазные капли прорезывают сверху вниз воздух, и божественная радуга висит на небе» [4, т. 7, c. 205].

Отражение небесного, естественное зеркало земли — водоем — получает в рассказах дополнительную семантическую нагрузку как хранитель неземной тайны: «большой пруд… лежал горячим зеркалом» [4, т. 7, c. 203]; озеро лежит немое и бледное… и если пристально глядеть туда, начинает казаться, что выйдешь куда-то насквозь… глаз тонет в этом зеркале… сладкая боль плывет в сердце из озера, из тех далей в воде, что уводят неизвестно куда» [4, т. 1, c. 42]. В «зеркальных туманах» озера видится вечность, в сравнении с которой годы жизни людей кажутся ничтожными.

В единении неба и земли, в гармонии между всеми составляющими вселенной: людьми и природой, городом и деревней, кратковременно-человеческим и вечным — видится согласованность и стройность построения мира как особенность писательского взгляда на мир. Автор в процессе творчества такого космоса подобен высшему Творцу, создавшему и организовавшему мир в соответствии с любовью; Его же он усматривает надо всем. В центре миропонимания Б. Зайцева прочно стоит Бог, им все определено, все объясняется, все пронизывается.

Об особенностях мировоззрения Б. Зайцева писали уже его современники: «Мир воспринимает он всегда как святую тайну, религиозно, благоговейно. Воспринимает именно как христианин, а не как язычник» [2, c. 179]; «Поэзия Зайцева — молитва. Он видит Бога во всех явлениях жизни и природы» [5, c. 181]. Картина мира в ранних произведениях Б.К. Зайцева соответствует этому мировосприятию, что и отражают образы церкви, неба, водоема.

Писатель видит высшее благо во всем, что происходит, провидит промыслительную волю Бога. В более поздних произведениях, таких как «Вечерний час» (1913), «Земная печаль» (1915), эта мысль прозвучит более ясно, а в автобиографической заметке 1943 года «О себе» выльется в своеобразную жизненную установку: «…верю, что все происходит не напрасно, планы и чертежи жизней наших вычерчены не зря и для нашего блага. А самим нам — не судить о них, а принимать беспрекословно» [4, т. 4, c. 591].

От православного взгляда на мир и особое духовно-художественное постижение мира Зайцевым — не рациональное, но чувственно-созерцательное, интуитивное, познание «религиозной интуицией» (А.А. Дырдин) в соответствии с христианскими гносеологическими установками: невозможностью понять разумом то, что дано постичь только верой. Авторская роль в произведениях не активная, не преобразовательная, а созерцательная.

Итак, в рассказах Б.К. Зайцева «Тихие зори», «Священник Кронид», «Ласка» предметом изображения являются духовные реалии, воссозданные в рамках христианской картины мира. В православном образе мира произведений писателя признается онтологический статус Бога, идея бессмертия души, ее спасение в вечности. Обращение Б. Зайцева к образам христианской символики свидетельствует об освоении сакрального пространства мира, что характерно для религиозного искусства.

Список использованной литературы:

1. Аверинцев, С.С. Символика раннего Средневековья (К постановке вопроса) / С.С. Аверинцев // Семиотика и художественное творчество. — М.: Наука, 1977. — С. 321-367.
2. Долинин, А.С. «Тихие зори»: Рассказы Б. Зайцева / А. Долинин // Бюлл. литературы и жизни. — 1912. — № 4. — С. 177–181.
3. Ермолин, Е.А. Символы русской культуры X–XVIII вв. / Е.А. Ермолин. — Ярославль: Яросл. гос. пед. ун-т, 1998. — 116 с.
4. Зайцев, Б.К. Собрание сочинений: в 11 т. / Б.К. Зайцев; сост. Т. Ф. Прокопов. — М.: Русская книга, 1999–2001.
5. Коган, П.С. Б. Зайцев / П. Коган // Коган, П. С. Очерки по истории новейшей русской литературы : в 3 т. Т. 3. Вып. 1 / П. Коган. — 2-е изд. — М.: Заря, 1911. — С. 177–185.
6. Любомудров, А.М. Духовный реализм в литературе русского зарубежья: Б.К. Зайцев, И.С. Шмелев / А.М. Любомудров. — СПб. : Дмитрий Буланин, 2003. — 272 с.
7.  Маслов, Н.В. Православное воспитание как основа русской педагогики / Н. В. Маслов. — 4-е изд., доп. — М.: Самшит-издат, 2007. — 544 с.
8.  Пак, Н.И. Традиции древнерусской литературы в творчестве Б. К. Зайцева и И. С. Шмелева / Н.И. Пак. — М.: [б.и.], 2006. — 232 с.
9.  Флоренский, П.А. Иконостас: избр. труды по искусству / Павел Флоренский; сост., предисл. и библиогр. справка А.Г. Наследникова. — СПб. : ТОО «Мифрил» ; Рус. кн., 1993. — 365 с.
10. Флоренский, П. А. Столп и утверждение истины: в 2 т. / П.А. Флоренский. — М.: Правда, 1990.
11. Юрьева, Т.В. Православная картина мира: мировосприятие и художественный образ: курс лекций / Т.В. Юрьева. — Ярославль: Изд-во ЯГПУ им. К. Д. Ушинского, 2006. — 169 с.