Ольга КОРОБКОВА. Смиренные чудеса
***
Щедроты левитановских полей,
стога и травы над вечерней Истрой…
Вот так и лето промелькнёт — быстрей
береговушки маленькой и быстрой.
А там и осень… Бьют колокола,
монастыри блистают куполами,
и носится по воздуху зола,
и гладь воды надёжна под ногами.
ОСЕННЯЯ ОТАВА
Вторая трава принимает глухие шаги,
сама же не ждёт от природы особых радуший.
Безвестная птица на небе рисует круги,
но птичья душа на лету окольцована стужей.
Вторая трава принимает прямые дожди —
знать, клумбы свои поливает небесный садовник.
Для серого севера время цветов позади,
в соседних садах — лишь вконец одичавший терновник.
Плодами с навязчивой мякотью полнится горсть,
чтоб слаще гулялось среди перелесков и пашен.
Уже не хозяин ты здесь, но ещё и не гость.
Твой свежий росток в городское тепло пересажен.
А здесь остаются колючие звёзды, храня
пустые дома и в домах — паутинные тени.
Вторая трава принимает тебя и меня,
когда перед этой землёй мы встаём на колени.
***
Словно клочки обгорелой после пожара бумаги,
носятся галки над полем и низким берегом Волги.
Поле посыпано пеплом. Ветер тяжёл от влаги.
А дождевые нити, как дороги из дома, долги.
Словно волна за волною — за потерей потеря.
Лица летних людей стали бледны и жалки.
Время нам собирать не камни, а чёрные перья.
Дождь погасил наше лето, и остались лишь галки…
***
Платок заграничный… а она взяла да и истаскала его наизнанку…
И.А. Бунин, «Деревня»
Жизнь моя, жизнь моя, я ношу тебя наизнанку.
Ничего настоящего. День за днём — ожиданье.
От разлуки до встречи — не хватает дыханья.
И на жизни — дыра: тепло утекает в проранку.
Ну, а целую жизнь не купишь — ни всю, ни части.
Как бы эту зашить, как беречь и носить красиво…
Если жизнь обветшает — во что я одену счастье?
Если кончится сердце — чем я буду счастливой?
***
Я одна в деревенском доме.
Жизнь, как лето, — на переломе.
Что стоять у судьбы на стрёме —
так и так всё впотьмах.
А на месте мне не сидится.
Плачет каждая половица:
«Ах, зачем же ты не синица
в чьих-то цепких руках!..»
***
Не плачьте, когда семь кругов беспокойного лада
Пойдут по воде над прекрасной шальной головой.
А. Башлачёв
…Мы будем мотаться с тобой по осеннему снегу,
И дважды утонем, и трижды восстанем из мёртвых.
Гляди не теряйся и дай молодому побегу
Пробиться наверх, не добившись разрыва аорты.
Мы станем когда-нибудь облачно-серой бумагой.
Была бы бумага. Чернила найдутся везде:
На кочках болотных проступят коричневой брагой
И клюквенным соком — на белом холодном бинте…
***
Мне снилось наше нежное прощанье —
доверчивое, полное печали, —
всё то, что не случилось наяву…
Во сне всё открывается иначе —
в ином регистре, зазеркально-ясно,
с последней и прекрасной прямотой.
Своими именами назовутся
все таинства, все дружбы и любови,
сияние усилится — и вот
мы снова рядом, нам пора прощаться —
без яда, без обиды, без надежды,
с улыбками на высохших губах.
Сквозь сон я знаю: самое большое,
что Бог даёт участникам разлуки, —
светлейшее прощанье навсегда.
***
Бог соломки подстилает,
чтобы нас не убивало
то, что делает сильнее
нас на много лет вперёд.
Бог соломки подстилает
аккуратным слоем, чтобы
под соломенным покровом
всё же чуялась земля.
Бог устал таскать охапки
золотистой и колючей,
восхитительной соломы —
Он ведь знает, где упасть.
Бог соломки подстилает...
Но что там была солома —
мы, конечно, понимаем
лишь потом. Когда встаём.
УГЛИЧ
За нами нужен глаз да глаз,
за нами, за людьми, —
сказал мне старый богомаз,
художник по любви.
Красна церквами эта глушь,
здесь церкви на крови.
Ведь сколько натыкалось душ
на лезвие любви!
А в сердце колокольный звон,
а щёки жжёт роса…
Кругом, и с фресок, и с икон, —
глаза, глаза, глаза…
Как слепо надо было жить,
чтоб в самый первый раз
с таким смятеньем ощутить
присмотр небесных глаз.
***
Тоненькие побеги
родительской яблони.
Маленькие человеки,
смиренные чудеса.
Глазёнки чистой воды,
проточной голубизны,
нездешние. Хотя все по местам…
Дом священника. Стол в саду,
скамейка. Собрались вокруг,
изучают, глядят нестерпимо-ясно.
На коленках — пятна зелёнки:
зелёный свет в светофоре времени…
Перемигнёт не скоро.
Старшему — десять лет.
Четыре девочки и мальчик Андрейка.
Дети батюшки Дионисия.
Июльский зной, ледяное ведро, железная кружка.
Какой там век за калиткой сада?..
У батюшки звонит сотовый.
Что ж — свои дела, всё нормально…
Здесь светло и в тени.
Дети медленно улыбаются,
подбираются ближе, рассказывают,
как играли в прятки под яблоней…
…А завтра — гуськом придут в храм,
станут поближе к налою,
кто-то взберётся на лестницу,
что ведёт к церковному хору…
Вот они — домовята
Божьего дома.
