Николай ЧЕБОТАРЁВ. Лишний. Рассказ

Сашка — последыш в семье Кравченко, пятый по счету. О старших детях достаточно заметить, что здравствуют и процветают, а вот младшего осведомленные в его делах люди нередко поминают в прошедшем времени, хотя Сашка жив и поныне.

Этот крест на его судьбе, видимо, по-своему справедлив, поскольку сейчас Сашка в тюрьме. А по выходе на свободу его ждет месть родственников убитого им паскудника, оказавшегося «лицом кавказской национальности».

До шестнадцати лет сашкина жизнь складывалась без особых потрясений. Был он трудолюбив, неплохо учился, редко участвовал в драках. Правда, характер имел дерзкий и неподатливый. Но как-то мало находилось на него обидчиков ввиду той силы, которую представляли два его старших брата. Еще любил Сашка петь под гитару песни собственного сочинения, чем снискал известность среди городской молодежи. Наделенный музыкальным и поэтическим слухом, одаренный душевной чуткостью, Сашка весьма примечателен внешне: формы тела отличает соразмерность и стройность членов, строгое лицо притягивает взор античной точностью линий, но, как представляется, длинный чуб, простовато подстриженный наискосок, ему не идет. Впрочем, в настоящее время, надо полагать, стрижка у Александра другого фасона.

***

Окружающий мир будто ополчился на младшего Кравченко за год до выпуска из школы. Обидно, когда, пусть и нечаянно, на тебя опрокинут в столовой поднос с борщом; досадно получать по алгебре «неуды» потому только, что молодая учителка — сторонник самостоятельного изучения предмета и вместо положенного курса излагает вдохновенные истории жизни выдающихся математиков: Нильса Абеля, Эвариста Галуа, Карла Гаусса или нашего великого Лобачевского; непереносимо, если на твое добросердечие отвечают несусветной подлостью. К несчастью, подобные неприятности вызывали в Сашке чрезвычайные чувства, которые вели к неразумным поступкам. Так, случай в столовой всего лишь изрядно смутил его, а вот инцидент с богомерзкой старухой едва не привел к беде.

Дело было летом. Чтобы заработать на приличный костюм для выпускного бала, Сашка устроился сторожем на бахчу. Трудился в поте лица: помимо охраны поля, выпадало и собирать арбузы, и грузить их в машины. На исходе августа, получив расчет, возвращался он домой, прикидывая в уме, какую копейку отдать матери, а какую оставить себе на скромные расходы. На перекрестке улиц недалеко от своего двора ему встретился Рапенков, шапочный знакомый. Сашке польстило, что Игорь, широко улыбаясь, еще издали протянул приветственную руку, хотя был старше и слыл авторитетом в кругу тяготеющих к блатному миру пацанов. Бывшему сторожевому и в голову не пришло догадаться, чем вызвано такое расположение. А Игорь просто имел отменный нюх на деньги в чужих карманах, который особенно обострялся при желании выпить.

Расспросив Сашку о житье-бытье, симпатяга Игорь изобразил грусть-печаль на физиономии.

— Слышь, Санек, бабосы есть? Накатить бы, а я — пустой. На красняшку наскребешь?

— Да найдем, — уверенно заявил богатенький Кравченко.

— Тогда пошли. Здесь рядом одна старушенция живет — накормит.

— Не, мне домой, — неуверенно отказался Сашка, нащупывая подходящую купюру в джинсах.

— Так не пойдет, — долговязый авторитет с достоинством повел подбородком. — Я не пью один. Неужели не составишь другу компанию?

«Другу» малолетка отказать не мог.

Здесь же, в магазине на углу, приятели купили дешевого портвейна, прошли арку «сталинского» дома, по широкой лестнице поднялись на четвертый этаж. Дверь открыла пожилая женщина в халате и с косынкой на голове. Рапенков по-хозяйски шагнул за порог.

— Принимай, Петровна, гостей. Светка дома?

Женщина посторонилась. Ответила, хмурясь:

— Светлана еще на работе.

Не обращая внимания на ее вид, Игорь, не разуваясь, напрямую проследовал в комнату и плюхнулся на диван. Старушка уставила проницательный взгляд на Кравченко.

— Проходи.

Оставив обувь и пакет с вином в передней, Сашка присоединился к Игорю. Просторная квартира из двух комнат показалась ему нежилой: затхлость, пыль на подержанной мебели. И, как образец домашней неустроенности, ясно видимая трещина на оконном стекле.

— Сваргань пожрать, — со свойственным ему напором распорядился Рапенков, когда названная Петровной появилась в проеме раздвижной двери. — Мы там винца принесли.

Сашке стало неловко за его тон. Он проникся вдруг жалостью к тихой старушке, вздумал даже попенять Игорю на скверные манеры. Однако рассудил по пословице: «Со своим уставом в чужой монастырь не ходят». Петровна, между тем, отвечала, что к приходу дочери успела приготовить кое-что к столу, что через пять минут сварится картофель.

И в самом деле, вскоре в передней тренькнул звонок. Игорь оживился и подхватился открывать дверь.

— Принесла? — услышал Александр его шепот и увидел, как зашедшая в прихожую полнотелая девица достает из сумочки какие-то ампулы.

— Бабосы после, — кинул любимое словцо Игорь, пряча стеклянные сосуды в карман.

Войдя в комнату, девушка с шутливым поклоном представилась вставшему с краешка дивана гостю.

— Света.

Сашка назвался. От веселой Светланы пахло больницей; была она в мать, круглолица, в легком шелковом платье казалась красивой и привлекательной. Впрочем, запах больничный тотчас разъяснился, когда та поведала, что работает медсестрой.

— Вы учились в нашей школе, — уверенно сказал Кравченко. — На Комсомольской.

— Училась…но вас не помню.

— Молодняк никогда не держат в уме: у старших только старшие на виду.

— А вы наблюдательны, — похвалила медсестра.

— И вообще он парень неплохой. На бахче такой куш огреб! — вмешался в разговор Рапенков.

— Откуда ты знаешь? — вспыхнул труженик полей. — Да, заработал! Не украл же!

— Э, Саня, не кати баллон, — снисходительно процедил Игорь, — всем известно, что ты вкалывал у арендатора.

— Мальчики… — предупреждающе подняла руки Светлана, — пора ужинать.

Исключительно ради хозяек дома Сашка остался на ужин, хотя что-то подсказывало не делать этого. Расположились за кухонным столом сбоку окна, в которое палило нещадное вечернее солнце. Антонина Петровна (таковым оказалось имя старушки) тоже выпила вина, захмелев, разболталась и засыпала молодежь жалобами на тяжелую жизнь.

— Три месяца пенсию не несут, — причитала она, адресуясь почему-то больше к Александру, — Света без осенних сапог, на рынке встретились хорошие итальянские у знакомой торгашки, попросила оставить до завтра, а деньжат перехватить негде: у бедных нету, а богатые не дают, чтоб им пусто было!

— Хватит, мама, — прикрикнула дочь. — Через неделю у меня зарплата!

— А сапоги тю-тю?

Когда вино было допито, Светлана подцепила Игоря и увлекла в дальнюю комнату. Чувствуя подходящий момент, Сашка заспешил домой. Однако старая Антонина Петровна, ловко воздействуя на деликатную в основе своей, неискушенную сашкину душу, втянула его в ненужные объяснения собственной редкой порядочности. И в конце концов попросила денег взаймы.

— Сашенька, милый, — внушала на чистом глазу, — на неделю, на неделю, за мной не пропадет!

Сашка озадачился неожиданной просьбой. Что, во-первых, скажет матери? Во-вторых, отдаст ли? Разумеется, отдаст: живет по соседству, возраст почтенный, мухи не обидит. Со Светланой опять-таки вместе учились. Хотелось, конечно, сразу покрасоваться дома полученным капиталом, но ничего страшного не произойдет, если это случится позже. Зато сапоги люди вовремя купят.

— Сколько вам надо? — стараясь выглядеть безмятежным, спросил он.

Старуха назвала сумму. Он отсчитал купюры. На руках осталась мелочь на пару бутылок портвейна из серии почитаемых Игорем суррогатов.

Полторы недели спустя, когда в недосуге первых дней учебного года образовалась брешь, Сашка забежал к Антонине Петровне, чтобы забрать долг. Старая женщина, не пустив на порог, грозно насупилась и объявила, что денег пока нет.

— Но вы обещали, — возмутился обманутый простак.

— Зайди в конце месяца, — с дьявольской ехидцей ответила бабка и захлопнула дверь.

Сашка пошел к Рапенкову в надежде найти в нем помощника в деле возврата кровных.

— При чем тут я? — со скукой в голосе возразил ходоку пьяный «друг». — Сам заварил, сам и расхлебывай.

— А если к Светке обратиться?

— Ищи кобылу у цыгана.

— Не понял…Что это значит?

— Светка — антилопа, — снова на блатном жаргоне попытался объяснить Рапенков. — Ну как тебе сказать по-простому? Короче — бесполезно, у нее и козел доиться будет.

«Сам ты антилопа, — подумал Сашка, уходя от Игоря. — Хлюст и шаромыга. А ампулы те, что брал у Светки, наверняка наркота».

Выждав отмеренный бабкой срок, вечерком Сашка вновь отправился в ненавистную квартиру. Да неужели не сумеет он договориться со старухой мирно, по-хорошему? Такого быть не может! Не подключать же строгих женатых братьев?

Ах, как был он неправ… Старая пройда, увидев, кто перед ней, сделала попытку резко закрыть дверь. Сашка непроизвольно сунул ногу в дверную щель. Тогда старуха толкнула дверь обратно и без размаха залепила ему страшную пощечину. Сашка отреагировал молниеносно, не отдавая себе отчета в том, что совершает: двинул, что есть мочи кулаком в толстую круглую харю.

Дробным топотом оглашая подъезд, промахнул он лестницу, выскочил на улицу и шмыгнул к гаражам напротив. В тесном строе железных коробок нашлась удобная ниша, где он перевел дух и затаился. Последствий неразумных действий ждать долго не пришлось. Первым прибыл автомобиль скорой помощи, за ним — милицейский. Два милиционера вслед за медиками вошли в подъезд, но быстро вернулись, сели в свой патрульный «УАЗ» и покатили к сашкиному дому. Через десять минут тот же «УАЗ» снова появился во дворе, только теперь вместе с «ментами» приехала и сашкина мать. Неуловимый «мститель» видел, как вскоре мать зачем-то сбегала домой, как по прошествии нескольких минут экстренные службы отбыли прочь.

Он не стал дожидаться, когда родительница выйдет от пострадавшей кикиморы. Стыд и злость бушевали в нем; дикая мысль жгла мозг: «По какому праву подлость существует в природе?»; хотелось закрыться в своей комнатенке и чтобы — никого рядом.

Дверь отворил отец, он был в квартире один. Сашка скользнул мимо, отец поспешил вдогонку. В дальней узкой комнатенке Сашка встал спиной к темному окну.

— Ты что же наделал, балбес! — дрожа от негодования зашептал глава семьи, подступая к сыну шаг за шагом и держа как-то странно — с оттяжкой назад — правую руку.

«Если он сейчас ударит, я не прощу», — тоскливо подумал Сашка. Строгий отец словно прочитал его мысли. Он вдруг успокоился, осмысленным взором пронзил отпрыска, быстро повернулся и ушел в спальню. У Сашки будто камень свалился с души, а там, где лежал этот груз, пробился родник благодарных слов: «Папаня, мудрый мой папаня, какой ты у меня молодчина…»

Не сразу, а только месяцы спустя (сестра проговорилась на выпускном), Сашке стало известно, что мать заплатила зловредной старухе (чтобы та забрала заявление из милиции) сумму больше заработанной им на бахче.

Но, несмотря ни на что, костюмчик на нем был к этому времени новый.

***

На солдатской службе накладно свои песни петь. По первому году Сашке Кравченко расхожая эта истина давалась с трудом, по второму — тем более. Поэтому, в конце концов, он оказался в разведке. Нашелся в военном госпитале врач-психиатр, который посоветовал начальству перевести безбашенного солдата из батальона МТО в другую часть. Иначе быть бы Сашке уволенным из «рядов» по болезни, зовущейся в просторечии «половником старшину огрел».

Впервые в госпитале рядовой Кравченко очутился в результате стычки с «дедами». Днем, получив подножку от развалившегося на скамье «земляка», он спокойно опустил носилки, что несли с напарником, сгреб гордый нос «доброжелателя» мозолистой ладонью и резко пихнул от себя; ночью схлопотал «темную». На пару минут казарма превратилась в арену боя гладиатора со львами, и навыки русского рукопашного боя, усвоенные на «гражданке», Сашке весьма пригодились: нападавшим не поздоровилось тоже. Когда несправедливости службы довели до предела, он решился на симуляцию психоза. Тут и встретился нормальный доктор. В апреле 2000 года младший сержант Кравченко попал в госпиталь еще раз — по ранению.

Чечня органически выявила в Сашке человека, склонного к сосредоточенному слаженному труду: война обнажает натуру. Долгие три недели, что добиралась Западная группировка войск из Северной Осетии до зоны подступов к Грозному с юга, он спал урывками, ел на ходу, неподвижно торчал в засадах, наматывал километры пыли и грязи прилежащей к маршруту местности — в полном согласии задачам разведки в боевых условиях. За пешими разведчиками шли саперы. Вслед двигались батальоны мотопехоты и артиллерии, штабные КУНГи, части материально-технического обеспечения и связи. Горели нефтепромыслы — урезанный купол неба был фиолетового цвета.

Боевики изощренно препятствовали продвижению федеральных сил, действуя группами по 3–5 человек, ставили мины, устраивали засады. Нередко маскировали заряды на деревьях, чтобы машины задевали растяжки и личный состав поражался сверху. Эффективно действовали снайперы и расчеты артиллерийского огня. Установленные на грузовики средства артиллерии делали не больше 5–6 выстрелов, затем их местоположение быстро менялось. В узлы обороны бандформирований были превращены важные в тактическом отношении населенные пункты и высоты.

В конце октября 1999 года подразделения ОГВ взяли под контроль более трети территории Чечни, перешли на правый берег Терека и приступили к созданию войсковой зоны по всему периметру чеченской границы. Месяц спустя федеральные силы предприняли попытку полного окружения Грозного. В ходе операции развернулись бои за Аргун, Ханкалу, Алхан-Юрт, Автуры, Шали, Герменчук, Черноречье, Старые Атаги, Старую Сунжу, Урус-Мартан, Старый Ачхой.

В эти дни, как и положено человеку замысловатой судьбы, Сашка угодил в настоящее пекло — в район обороны «чехов» по дуге Бамут, Ачхой-Мартан, Урус-Мартан, где действовали бандиты Бараева, Гелаева и Хархароева.

Разведка — не матушка-пехота, противостоящая врагу сосредоточенной мощью людских ресурсов и огневых средств. Разведка тяготеет к тишине. В рейд, который стал особенно памятным для Александра, группа вышла вечером, когда примолкли штурмовая авиация и артиллерия. Прошла информация, что южнее зоны боев, по заброшенной горной дороге, служившей когда-то для вывозки леса, ежедневно курсирует грузовик, осуществляя, по-видимому, снабжение бандитов боеприпасами. Группе поставили задачу обнаружить и, при наличии условий, уничтожить «схрон».

Миновав стороной Бамут, разведчики втянулись в лес. На длинном подъеме шаги идущих цепочкой людей, скрытые тревожными звуками ночи, были едва слышны им самим. Ориентиром каждому служила тень товарища в 3–5 метрах впереди, ведущему — приметы местности, изученные при подготовке к броску. Группу из девяти человек вел зам.командира роты, имевший среди бойцов прозвище Лось, в котором содержался намек на габариты. Как правило, кличка отображает какую-либо особенность человека. На задание шли: контрактники «Седой» и «Белый», контрактник по фамилии Шпак, срочники «Муха» и «Кольт», Кравченко и Бублик. Из всей группы только двоим не довелось получить «конспиративного» имени: у Сашки Кравченко прозвище было «Робот». Замыкал цепочку прапорщик «Поручик», который как-то на полном серьезе заявил о соответствии своего воинского звания чину поручика в царской армии.

Обдумывая детали задачи, Лось принял решение идти налегке; с усмешкой пояснил бойцам: меньше достанется врагу. Каждый участник рейда был снаряжен автоматом, патронами, тремя гранатами ГРД-5, ножом. Минимальный запас еды состоял из куска мяса и ломтика хлеба. На разгрузочном ремне командир имел радиостанцию «Кенвуд», рядовой Муха, в придачу к индивидуальному АКС-74У, нес снайперскую винтовку за плечом. Но в руках единственного в группе коренного сибиряка и «портативный» (укороченный) автомат мог явиться солидной машиной: Муха родился в охотничьей семье.

Чем выше поднимался отряд, тем кучнее становились звезды над ним. Легкий морозец бодрил людей, опасность обостряла нерв восприятия всего вокруг. Пили много воды. «Работающий механизм требует смазки, — говаривал Лось, — а главное, вода выводит ядовитые продукты распада, отгоняет усталость. Только не путайте воду с водкой». Пару часов спустя взошли на высокогорное плато, позади остались петлистые тропы, ручьи, лес и кустарник. Глазам предстала неестественная голая холмистая равнина с черным провалом ущелья по левую руку. По краю ущелья тронулись в сторону спуска к предполагаемому объекту.

Сашка облегченно вздохнул. Дело ладилось. Путь стал проще, снега или дождя не предвиделось, угроза стычки накоротке миновала. А по левому боку пропала совсем. «Лось, небось, не прет на авось», — мелькнула в голове дурацкая рифмовка. И действительно, отмерив по верхам положенный десяток километров, разведчики вскоре спустились к подозрительной дороге.

Здесь Лось разделил бойцов на две группы. Первыми в тесный проход между скалами, валунами и зарослями, контуры которых вздымались к лысой, припорошенной звездным блеском вершине, двинули Поручик и хмурые корешки — Седой и Белый.

— Дальше ручья не ходить, — напомнил вслед Лось. Поручик ответил взмахом руки.

— Покурить бы, товарищ капитан, — мечтательно заныл простодушный Бублик.

— Перед смертью, — в корне пресек разговорчики командир. — Кравченко, Шпак…Вам — тыл, остальные — со мной.

Мрак ночи поглотил силуэты четырех; Кравченко и Шпак растеклись по обочинам. Неожиданно Сашка услышал посторонний звук. В темной утробе ущелья ныл мотор. Машина, похоже, шла наверх, к ним. Чтобы привлечь внимание, Сашка бросил в сторону уходящих камень. Бойцы сбились в кучу. Лось быстро отдал команды. Высокий уровень боевой подготовки, за которую отвечал капитан в роте, сказался немедленно: сбросив Бублику автомат и разгрузку, зажав гранату в руке, помчался к Поручику резвый Кольт. С приказом — затаиться. Как призраки больного воображения в момент просветления, рассыпались, исчезли с дороги остальные. Позиция командира получилась на террасе с холмиками осыпей, покрытых быльем. Рядом пыхтел Муха.

Мозг капитана работал в ритме ускорения. Минуту назад волновала проблема ожидания «воинов Аллаха» (в мороз засада — не сахар), а тут вводная — как лишний куль на осла. Кого и зачем, спрашивается, несет нелегкая в неурочный час? Кого, впрочем, ясно. Зачем? Ночью? Здесь ясности наполовину. Должно быть, срочно потребовались «бобы». Не исключено, что унюхали что-то «чехи» и летят на перехват. «Не зря гнал парней… — прервал «размышлизмы» капитан, поскольку в кустах на повороте зарябил желтый свет фар.

Грузовик встал в том же месте, где разведчики вышли к дороге. Погасли фары. Послышались смех, голоса.

— Товарищ капитан, похоже, нас промышляют, — подтвердил догадку командира Муха.

Судя по толчее у бортов, бандитов прибыло порядочно. Темень не позволяла определить точное их количество. Понемногу шумок от дороги переместился на тропу, ведущую на плоскогорье, и стих. Щелкнул стартер, мотор заработал, грузовик враскачку прокатил мимо террасы. В кузове болталась одинокая фигура. Когда пыль улеглась, Лось поднял бойцов из укрытий и прежним порядком повел к ручью.

Близился третий час ночи. Под плеск падающей с обрыва воды командир группы вкратце обсудил ситуацию с вышедшим навстречу Поручиком. Не подлежало сомнению, что путь назад отрезан. Определенно наметился дефицит времени. Чтобы выполнить задачу и не попасть в переплет, надо спешить. В дальнейшем уходить нагорными горизонталями на запад.

— Попотеешь там, мама не горюй, — признался по последнему факту Поручик. — А что делать?

Капитан дал команду собрать разведчиков вместе. «Мужики, — не по форме обратился он к бойцам, — народ вы опытный. Значит так: чешем за машиной, выявляем наличие охраны, берем бандюков на горячем. Огонь — в крайнем случае. Сержант Белов!»

— Я, — вполголоса откликнулся Белый.

— Ты — со мной, остальным в боевом порядке рассыпаться за нами.

Обширная плеть высоты, обрамленная по бокам космами растительности, сдвинулась вправо, — дорога вела вкруговую. Из служебной ориентировки Лось знал, что склоны горы изрыты пещерами. В какой-то из них, скорее всего, схрон. Искать его без наводки — дохлый номер, недели не хватит. Нужные сведения могли дать «ваххабиты», которых планировалось захватить у ручья. Не получилось. Но не это одно только беспокоило командира. Почему-то в анализ ситуации назойливо мешался посторонний объект: худенький мальчишка лет четырнадцати, сын пастуха из недалекого села. Пацан постоянно крутился возле мест расположения войск, предлагая солдатам сигареты, жвачку и всякие рыльно-мыльные причиндалы. Капитан даже гонял его, как-то беседовал и подивился невежеству — тот даже грамоту не разумел. Кроме ясных, пустых глаз — ничего занимательного. Однако сейчас не интуиция разведчика, а какое-то безрассудное чутье шептало, что мальчуган не такой уж баран, каким показался в разговоре.

Поспешая с должной осторожностью, разведчики около часа шли по разнонаклонным уступам, отчасти рукотворным. Противника обнаружил Муха. Сибиряк издалека распознал муторную вонь местного бензина, прозванного солдатами чеченским самогоном, и вовремя предупредил идущих в голове. Действительно, из тьмы скальных расщелин тянуло слабым «ароматом» гари. Ненароком в гуще деревец на подножье откоса сверкнул луч фар.

— Ну, что там? — шепнул Лось сибиряку.

— Вроде чисто, товарищ капитан, — ответил Муха, приникший к прицелу ГРАУ-6В1 [1].

Через ближайшего по цепочке Седого Лось вызвал Поручика и дал указания о порядке перемещения группы. Сашке-Роботу выпало действовать в связке с Поручиком. Прикинув маршрут, оба юркнули за гряду камней в обход бандитского стана. В охранении остались Бублик и Шпак, остальные, лавируя между деревцами, подались напрямик.

Снабженцы смертью были не так осторожны, как разведчики. Чувствуя себя в безопасности, они не слишком заботились о тишине. Особый кавказский гонор заставлял говорить их подчеркнуто громко, небрежно тащить и заталкивать ящики в кузов (впрочем, гонор — не редкость на любой почве). Откуда-то снизу, словно из преисподней, на площадку перед грузовиком сеялся слабый свет: на минимальном удалении от цели бойцы сочли противника — прислужников шайтана, похоже, было трое.

«Понюхав» пейзаж, наметив траекторию броска, Лось, Белый и Седой клином влетели на площадку.

— Стоять, не двигаться! — зловеще гаркнул Лось. Двое остолбенели, третий кинулся в сторону, но нарвался на «неприятность»: получил от Робота прикладом в зубы. Поручик поставил точку ножом.

На текущий момент пленные мало интересовали разведчиков. Связав и прощупав послушную пару, бойцы приступили к осмотру схрона. Вход в пещеру светился в конце пологой ложбинки, в нижнем ярусе скальных пород; к нему направились пять человек.

Обширная утроба хранилища вмещала в себя следующее имущество: комплект аккумуляторов, питающий вереницу маломощных ламп; японский дизель-электрогенератор; школьные парты; кровати; продукты питания в консервированном виде; летнее и зимнее обмундирование; длинные ряды ящиков с оружием, снарядами, взрывчаткой. Однако Лось не был полностью удовлетворен: он рассчитывал найти шесть ПЗРК «Игла», которые недавно пропали со складов вооружения. В поисках комплексов «фейсы» [2] сбились с ног, поэтому перед рейдом капитана посвятили в обстоятельства дела.

— Калашников! — окликнул капитан. Не получив ответа, оглянулся. Кольт сидел на зарядном ящике, сжав голову руками.

— Калашников!

Кольт поднял мутные глаза: «Что же это делается, товарищ капитан?»

— Говори…

—Я эту упаковку знаю с детства, — ткнул в ящик Кольт. — У нас такими дощечками сарай обшит.

— Ну?

— Получается, что отец работает на заводе… Точит снаряды, чтобы убивали меня? Смотрите, свеженьких подвезли…

На снарядных ящиках стояла дата выпуска: июнь 1999 года (артиллерия федеральных сил получала снаряды 1978 года выпуска).

— Я отвечу в двух словах, солдат. Отец не виноват. Мы осуществляем здесь свое право на защиту. Мы пришли сюда, когда нас стали мучить, убивать или превращать в рабов. Придет время — накроем и тех, кто продал снаряды «чехам». Понятно!?

— Так точно, товарищ капитан.

— Дуй к Шпаку. Присылай сюда, сам оставайся. Вопросы?

— Нет.

Шпак числился специалистом по части взрывных работ. Над ним частенько подшучивали по поводу фамилии. Шпак реагировал спокойно, степенно пояснял: его фамилия украинская, в переводе на русский — «Соловей», никакого отношения к известной национальности он, к сожалению, не имеет. В помощь Шпаку Лось оставил другого «хохла» — Кравченко-Робота. «Подкрепитесь сначала, потом приступайте», — сказал, уходя наверх. Оглянулся: «Чужого не трогать — отравлено».

Робот сел за парту, порезал мясо. «А ты чего, Санек?» — позвал тезку. Шпак отвел голодные глаза. Помощник догадался, что пайку спец успел умести. «Иди, мне одному не одолеть», — как можно равнодушнее сказал он. «Перестраховщик, — ворчал в адрес командира Шпак, с аппетитом поглощая куски. — Здесь же все у них для себя». Однако случаи отравления личного состава федеральных сил не только водкой, но и «трофейными» продуктами, он помнил хорошо.

Тем временем Лось поодиночке допросил пленных. От молодого парня, которого била нервная дрожь, ничего вразумительного он не услышал. Второй, бородач средних лет, сообщил, что бандиты поздно вечером были проинформированы о выходе разведгруппы, но не знал, кем.

«Время тает, как горящий бикфордов шнур», — сказал сам себе не склонный к высоким поэтическим сравнениям Лось. Обычно его «лирика» была другого рода, например: «Солдат не баба, гладить не надо», либо вообще принимала «классические» формы выражения чувств — вплоть до рукоприкладства.

— Что делать с грузом? — Поручик поморщился на гору ящиков. — Пустить с обрыва?

— Подберут, черти, до последней гильзы. Несите в склад.

Поручик повел головой на труп:

— Туда же?

— Не надо нам без вести пропавших. Пусть лежит здесь…

Капитан прихватил бандитский фонарь и вместе с Мухой подался на поиски ПЗРК. Обшарили каждую щель в пределах пятидесяти метров — безрезультатно. Вернулись на площадку. Муха потоптался на краю леска.

— Товарищ капитан, не нравится мне это дерево: мертвое. Сухое, как спичка.

Порылись под корневищем: нашли. Шесть новеньких ПЗРК покоились в погребке, как бесценные дары к празднику духов тьмы. Бородатого «чеха» вид извлеченных сокровищ ввел в сильное душевное волнение. Пасть бандита пыхнула словом «шакалы».

— Слышь, Македонский хренов, шакалы в наших местах не водятся. — Седой выразительно опустил ящик на землю.

Бандит замолк и гордо отвернулся.

— Володь, а чего Македонский-то? — хмыкнул Муха из темноты.

— Да так — к слову пришлось.

Речевой анархизм Седого, бывало, ставил товарищей в тупик. Со временем к нему привыкли, вслушиваясь, находили смысл. Скорее всего стилистическая фигура «Македонский» (вкупе с эпитетом) возникла в ответ на угрозы Шамиля Басаева дойти до Владивостока, а впоследствии покорить прочий мир. Таким образом, прежний философский «кукиш» Седого — «дикари до нашей эры» — заменялся более весомым.

Около шести утра разведчики покинули подготовленный к ликвидации склад. Пути отхода вели в места не для прогулок — на высоты до 3000 метров над уровнем моря. От мощных взрывов задрожали горы: сработала «система Шпака». Развязав пленным руки, разведчики прибавили шагу.

Ближе к рассвету ускоренный марш одиннадцати превратился в тяжелую работу. Крутые подъемы следовали один за другим, с уступа на уступ; на сыпучих склонах «оживали» и шевелились камни, выскальзывали из-под ног, вприпрыжку бежали вниз. Отроду Сашка не видел угрюмее места. Казалось, вздыбленный к небу участок не кончится никогда. Не обремененным оружием «чехам» было не легче.

— Командир, дай передохнуть, — потребовал бородач.

На пятачке под выступом скалы Лось остановил отряд. Люди разом обмякли, повалились на мерзлые камни. Забрезжило утро: в сивом мареве проявилась даль — языки ледников, тускло-черные гребни хребта… «Можно», — кивнул Лось на умоляющий взгляд Бублика. Двое или трое закурили; сам Лось, Робот и Муха чурались табака. «Чехи», похоже, тоже. Экономя силы, все молчали. Муха вяло поднялся и пошел к выемке, где приметил лед, пробил корку и напился.

— Вкусна? — повернул голову Седой.

— Снежница.

Последовал уточняющий вопрос.

— Под водой там снова лед, поэтому снежница, — разъяснил «прозрачное» слово Муха. За разъяснением последовало менее звучное, но предельно понятное капитана: «подъем!»

На горных горизонталях, на заснеженных площадях массивов отряд, вопреки ожиданиям, замедлил ход. Захандрил молодой «чех». Он натер себе мозоли и все заметнее хромал. Пришлось выбросить его обувку и мастерить новую. Бойцы пустили в дело рукава своих тельников. Седой, подумав, перелицевал «чеха» во «француза», а Белый дал имя — «Леопольд».

Перед спуском Лось объявил последний привал. Сладкое тревожное предчувствие конца мытарствам послышалось в голосах бойцов. Когда присели, Бублик выразил общую мечту:

— После таких подвигов не стыдно пару деньков отдохнуть.

— Стыд — не дым, глаза не ест, — внушительно поправил Шпак и, булькнув горлом, расцвел улыбкой, — я бы и недельку не против.

— А что такое стыд, Бублик? — глядя на горизонт, спросил Седой.

— Наверное, когда не уважаешь себя.

— А было тебе, как говорится, мучительно стыдно?

— Было.

— За что?

— За мысль.

— За мысль? Ну-ка, ну-ка, колись, — откинулся на локоть Седой.

— Приехали два года назад родственники из Москвы. Дальние будто, но мы как близкие. Привезли красивую бутылку водки, видно, что дорогая. Отец, чтобы не ударить в грязь лицом, выставил на стол свою — тоже нехилую. Махнули по паре стопцов, поболтали, пошли смотреть сад. Я остался; любопытно мне стало: что за водку пьют москвичи? Каждый, ведь, пил собственную, церемонились: какая, мол, разница? Дай, думаю, попробую, а из отцовской компенсирую; никто не заметит. Тут и ударило меня будто током: что же ты делаешь, поросенок?

…В апреле 2000 года, когда лежал в ростовском военном госпитале, Сашка не раз вспоминал «поросенка». Бублик погиб в другом рейде. В том же рейде погиб и Лось. Противник-одиночка, встреченный группой в ночном лесу, оказался метким стрелком: без промаха бил на малейший шум или движение. Когда сосредоточенным огнем его удалось уничтожить, им оказался тот самый четырнадцатилетний торгаш, что вился возле войск. Он как-то в декабре пропал из поля зрения окружающих. И вот объявился: узкая ладошка, тонкая шея; ничему не научился кроме — стрелять. Сашка в первый и последний раз тогда сильно напился. Он сгреб автомат и пошел в село. Он шел по безлюдной улице, поливая заборы, окна и крыши свинцом, пока не остановили подоспевшие товарищи.

А дело, в котором был уничтожен бандитский склад, закончилось вполне благополучно. Правда, последний километр-полтора «француза» несли на руках.

***

В мае 2000 года Сашка вернулся домой. Война оставила на его теле и лице следы в виде полутора десятка шрамов от осколочных ранений: грузовик, на котором ехало отделение, подорвался на фугасе в районе населенного пункта Чишки. Один человек погиб, пятеро получили ранения и контузии.

Родной город удивил бывшего воина беспечным инфантилизмом существования. Цвели катальпы, кипела торговля, звала в волшебные миры реклама, улыбались девушки, — в общем, сплошной гламур. На деле цветки подернулись тленом, торговля «пахла» нечестием, реклама — фальшью, девчата — болезненной нескромностью. Казалось, что город утратил самосознание и не замечает патологических изменений характера, связанных с нашествием чуждой морали, чужих слов, ложных идей, тотальной свободы. В условиях всеобщего легкомыслия, «легкочувствия» и «свободоблудия» Сашке стало тяжело дышать. Как-то, не выдержав, сделал замечание соседу, швырявшему окурки с балкона в свободный полет. Вальяжному соседу вежливо было указано на «синонимическую» связь слов: окурки — придурки. Сосед обиделся, придурок. При всем этом личные планы Сашки отличали трезвость и здоровая простота: поступить в институт, устроиться на работу, на «боевые» купить жилье. Вскоре, правда, его намерения пополнил новый, но тоже обстоятельный пункт — жениться.

Со своей пассией он познакомился в парке, в условиях «уличной романтики». Шел из института, присел на скамью, чтобы умерить боль в увечном колене, услышал окрик: «Надюха, как дела?» Увидел, что наперерез девушке, идущей к фонтану, спешит нагловато-носатый парень. «Еще не родила», — огрызнулась та и прибавила шагу. Недалеко от Сашки молодой человек догнал девушку и схватил за руку: «Ты чего фордыбачишь, коза?» Завязалась неравная борьба. «Пусти, пусти…» — шипела «Надюха», пытаясь вырваться, но парень крепко держал ее руки и бубнил угрозы. «Эй, придурок, — вмешался Сашка, — женщину отпусти…» Женообидчик оглянулся, брошенная «Надюха» метнулась к Сашке за скамью. «Чего..?» — напрягся наглец и с видом завзятого костолома пошел на защитника. «Сейчас тебе будет больно», — предупредил Сашка, поднимаясь. Веское обещание охладило показной пыл наглеца. «Пошли, а то он прибежит с дружками», — кивнула Надежда на быстро удаляющуюся фигуру. «А я маме пожалуюсь», — пошутил Сашка. Слово за слово, не кривя да ласково, — так и познакомились.

Родных выбор младшим спутницы жизни привел в беспокойство. Девушка имела сомнительную репутацию. С девятого класса школы ее стали замечать в кафе и ресторанах в обществе молодых бездельников, «жирующих» на деньги богатых родителей. В компанию «баловней судьбы» входили в основном армяне, и на то были причины, обусловленные историей южного города. Отвлечемся немного по этому поводу.

В XIX веке армяне, проживающие на территории Черкесии, подверглись гонениям со стороны коренного населения. По инициативе царского генерала Засса правительство России разрешило гонимым поселиться на левом берегу Кубани и обеспечило им защиту. Со временем армянский аул превратился в уютный многонациональный город, где армяне стали второй по численности населения группой после русских. И никто из жителей особенно не возражал против патриотических чувств потомков первых переселенцев из Черкесии, когда те называли город «своим».

После распада СССР в «армянский» город хлынула волна эмигрантов из суверенной Армении, причем ехали не самые бедные. Приезжие, — «горские», как прозвали их местные, — вели себя довольно бесцеремонно и, нередко, нагло, считая город «своим» даже в большей степени, чем армяне-старожилы. Мягко говоря, исконные жители города, включая «обрусевших» армян-старожилов, порой не могли найти с «пришельцами» общего языка. Именно в кругу новоявленных «хозяев» города и «засветилась» Надежда. Но, объективно, в компанию входили и чеченцы, и черкесы, и молодежь других национальностей.

Сама Надежда о себе рассказывала мало.

С малолетства жила и воспитывалась у русской бабушки, отца не знает, мать помнит плохо. Сообщала с некоторой гордостью, что ее отец — чеченец, не скрывая, однако, бабушкиного мнения в его адрес — «абрек». В один из редких выходов абрека из тюремного заключения ее мать трагически погибла при неясных обстоятельствах: то ли сама утонула, то ли ей помогли. Но и того, о чем решилась Надежда поведать, Сашке было достаточно, чтобы понять ее беззащитность. Чем же привлекла случайно встреченная особа серьезного парня? По-видимому, в работе учреждения, где совершаются браки, полно брака. По внешнему виду Надежда вряд ли соответствовала красоте и мужественности жениха: узколицая, тощая. Но ласковость и предупредительность ее к избраннику были безграничны. А что еще нужно скромному герою, вернувшемуся с войны…

К осени Сашка купил небольшую хатку около Урупа, притока Кубани; в просторечии район назывался Нахаловкой. Родители, зная упрямство сына, не стали «поднимать волну» против Надежды, помогли наладить быт. С работой тоже получилось удачно: Николай Андреевич, отец одноклассника, устроил охранником на хлебозавод. А в погожий сентябрьский денек молодые отнесли заявление в ЗАГС.

Обретя любимую женщину и свой угол, вольный в делах и поступках Сашка скоро стал отходить от душевных и телесных ран, причиненных Чечней. Его реакции на раздражители окружающей среды стали терять напряженность и остроту, которые возникают в живых, когда «пахнет смертью», прекратил, словом, бдеть каждый шорох. Единственным «шорохом», волнующим с нарастающей силой (ох, любовь, сколько в ней странного), была возлюбленная. В частности, когда в лунные осенние ночи впитывал сладость ее благодарных слез.

До свадьбы оставалось две недели. И вдруг в его жизнь снова вошла война, но гораздо подлее той, с которой недавно вернулся. Тяжкие события начались с беспокойства: где Надежда? (Придя поздно вечером с дежурства, он не застал ее дома). Поехал к ее бабушке; старушка, открыв дверь, скорбно и строго посмотрела ему в глаза и ушла на кухню. Надежда сидела на кровати, закутавшись в одеяло и поджав под себя ноги. Левый висок и скуловая кость ее лица представляли собой сплошной красно-фиолетовый синяк. Сашка молчком опустился на стул напротив.

— Кончилось наше счастье, Сашенька, — с каким-то вызовом и печалью сказала Надежда.

Сашка дернулся возразить, она решительно выставила ладонь: «Послушай меня…»

Да, случилось то, после чего они не могут быть вместе. Одно непонятно: где справедливость? За что? Шла с работы, рядом остановился «Мерс». Выскочили три парня, среди них Давид, который позорно бежал от Александра в парке. Силой затолкали в машину, увезли в лес за городским водозабором. Что делали? Все. Она сопротивлялась, укусила одного за палец — вот результат (на лице). Скрывать нечего: была у нее с Давидом связь. Ошиблась. Потом поняла, что он подонок. Порвала с ним, он не давал покоя, считая ее собственностью. Приходил к ней на работу, узнал, что выходит замуж, ржал как конь.

— Почему не сказала?

— Я ему сказала, что убью, если будет приставать. Я тогда еще ножницы схватила с прилавка, — здоровый глаз Надежды сверкнул жалким, но упрямым угольком.

— Не женское это дело, — сказал Сашка, фиксируя в памяти сверкнувший уголек (чеченская кровь!?) и думая вместе с тем, как похожи они с Надеждой в чувствах. — Как ты оттуда выбралась, в милиции была?

— А что толку… — Надежда попыталась сдержать слезы, но предательская капель посыпалась с ресниц; она бросилась на подушку и всхлипнула.

И молча можно говорить: Сашка погладил подруге волосы, поправил одеяло. Потом прошел на кухню. Из беседы с бабушкой выяснил, что вызванные милиционеры уехали полчаса назад, пообещав во всем разобраться. Бабушка казалась не в себе в стойком убеждении, что злой рок преследует ее близких.

Последующий день…Последующий день стал для оскорбленной пары сущим адом. Состояние Надежды и Сашки можно понять. Несмотря на очевидность преступления, милиция не спешила предпринимать к насильникам каких-либо мер. Более того, «грозная» статья 131 УК в деле не фигурировала: какое, мол, изнасилование, если сама потерпевшая не отрицает, что находилась с одним из обвиняемых в «тесных» отношениях; двое же других и не обвиняемые вовсе, а свидетели любовного конфликта… Бытовуха! Последнюю надежду на возмездие убил знакомый «опер», пообещавший Сашке разведать истинные причины преступной халатности следствия. Отводя глаза в сторону, он объяснил, что против денег закон не работает.

— Уходил бы ты из этой богадельни, — посоветовал Сашка «другану» на прощание.

Милицейский лейтенант повернулся отчужденным лицом:

— А где сейчас лучше?

Тягостная канитель закончилась быстро и неожиданно спустя час. Было еще светло. Сашка ехал на хлебозавод, чтобы заступить на дежурство в ночную смену. В рамке окна маршрутки нарисовалась группа парней под тополями. Среди них заметил знакомый по парку нос. Сашка выскочил из маршрутки и поспешил к группе, расстегивая на ходу карман камуфляжа, где покоился нож. Он остановился возле иномарок на обочине.

— Пацаны, кто здесь Руслан и Ашот? — обратился он к жизнерадостной братии.

— А ты кто? — небрежно покосил глаза один из пятерых.

— Э, да это надькин дятел, — восхитился Давид, ступая на передний план радушным хозяином положения. — Сам пришел.

— Я тебя предупреждал, — охладил его порыв Сашка, вынимая нож.

Давида будто толкнули в грудь. Лицо его сделалось жестким и злым. Сбоку от Сашки чьи-то быстрые руки выхватили пистолет.

Опережая выстрел, Сашка качнул вперед и, имитируя рукопашную размашистую бузу, чтобы отвлечь жертву от направления главного удара, точно, по-змеиному, клюнул Давида сталью в живот. Мощный удар потряс сашкину голову, но только добавил ярости прозванному на войне Роботом. Грянул выстрел, второй тоже не достиг цели, по-видимому, из-за страха зацепить своих; немыслимым вывертом Робот заставил пистолет замолчать. Третьей мишенью стала чья-то спина. Сашка едва дотянулся, чиркнул последнюю на бегу. Ноги драпающей врассыпную команды, не в пример его покалеченным, блестяще справились со своей задачей. На несколько мгновений он остался вдруг наедине с пострадавшими. Давид корчился на земле и выл дурным голосом, другой, прислонясь к тополю, прикрывал ладонями грудь и пускал кровавые пузыри.

Исполнив «супружеский долг», Сашка потрусил в ближайший переулок. К месту события уже тянулись люди, влекомые магнитом тревожного любопытства. Сгущались крики.

Стремясь ускользнуть незамеченным, он вскоре умерил прыть, гнутыми улочками выбрался на окраину, по кукурузным делянам спустился к Кубани, в укромном уголке под береговым обрывчиком устроил непрезентабельный маскарад. Пять минут творческого процесса сделали из сурового камуфляжника легкомысленного рыбачка, одетого в шорты и рубашку, с белой банданой на голове. В воду полетела завязанная узлом куртка с обрезками штанин и булыжником внутри. Мраморной рыбкой на быстрине плеснул кнопочный нож.

Сначала берегом, потом пустынным захолустьем второстепенных улиц, «беспечный рыбачок» вышел к высотным домам, где в одной из квартир на восьмом этаже жила сестра. Дверь открыл глава семейства, на его руке дудолил соску мальчуган — сашкин племяш, с кухни доносилось звяканье посуды.

— А мы как раз ужинать собрались, — сказал Павел. — Лена, Сашок пришел, — позвал он жену.

— Ой, какой ты прикольный, — расцвела навстречу брату сестра. «Скорее малохольный», — подумал Сашка и, присев на табурет, скупо поведал о своем «геройстве». Во все время рассказа Павел покусывал губы и молчал, Елена же, томя брата скорбным материнским взглядом, еле слышно иногда шептала: «Боже, какой идиот…»

С ее помощью Сашка быстро преобразился в ладную девицу на каблуках, благо, что ступни не от Геркулеса достались: на плечи упали волосы парика, на лицо лег макияж, тело обтянула соответствующая одежда — колготки, кожаная юбчонка, кофта. Павел протянул какие-то небольшие деньги: «Извини, Сашок, больше нету». Когда Сашка заворачивал за угол дома, во двор въехала милицейская машина. «Шустро сработали», — удивился он и направил свой беспокойный путь к садоводческому товариществу «Заря Востока».

Тем временем в городе был объявлен план «Перехват», подняты по тревоге оперативные службы милиции. Родственники пострадавших осаждали кабинеты начальства, беседовали со следователями, после таких разговоров работников правопорядка охватывал небывалый энтузиазм. В короткий срок о Кравченко была собрана полная информация, в места его возможного появления направлены группы захвата, негласные агенты и наблюдатели получили сообразные чрезвычайности положения инструкции. Но преступник словно в воду канул.

Две недели неуловимый борец за справедливость прожил на дачах. Закончились деньги. Хилый заброшенный домишко, в котором он обосновался, намучил сыростью и холодом. Лежа на продавленном диване, он подолгу смотрел в окно: в небе плыли облака, ровные снизу, как оладушки на сковородке. Он не жалел о случившемся. Еще на войне из уст командира — прозвищем Лось — он услышал: «Между богом и дьяволом нет посредников». Эта тесная формула жизни пришлась ему впору как костюм от хорошего портного, идеально облегла характер, ее изысканный покрой был бесконечно далек побрякушек — «консенсус» или «компромисс», — лукавых приманок тьмы. Разумно предполагая, что за арестом последует неправомерное (так впоследствии и случилось) наказание, он не хотел сдаваться. В поисках выхода вспомнил он о человеке, который редко отказывал людям в помощи.

Едва стемнело, Сашка покинул опостылевшее логово. На нем были затрапезные штаны и свитер, штиблеты далеких времен, — ничего лучшего на даче не нашлось. К счастью, путь его лежал через безнадзорную оконечность аэродрома. Николай Андреевич Чукарин не сразу признал в пришедшем оборванце товарища сына. Сашке пришлось объясняться — в силу достаточно замкнутого образа жизни Николай Андреевич не слышал о его подвигах. Но бывший ответработник мигом вник в суть дела.

— Неси, Степановна, деньги, — приказал он жене.

— Сколько? — безропотно подчинилась тронутая сашкиными речами женщина.

Уточнив сумму, Николай Андреевич позвонил знакомому таксисту. В телефонной трубке многоопытный Чукарин уловил характерное шуршание прослушки. «Худо», — отметил он, кладя трубку. Когда в прихожей тренькнул звонок, Сашка был выбрит и собран в дорогу.

— Славик, — показал Чукарин на Сашку, — отвези казачка в Кропоткин. Сделай так, чтобы вас ни одна собака не остановила. Сможешь?

— Сделаем, Николай Андреевич, — твердо ответил таксист.

— И нигде об этом ни слова.

— Понял.

— Сколько тебе за дорогу?

— Да вы что, Николай Андреевич?! Я вам должен, как земля колхозу!

— То — другое…

— Не переживай, Николай Андреевич. Я все понял.

Облеченный доверием приятель позвонил в полночь и доложил, что задание выполнено. А наутро к Чукарину пришел молодой следователь. Официально визит был представлен как сбор сведений в рамках уголовного дела, возбужденного против гражданина Кравченко. И все же Николай Андреевич не сомневался, что главная причина прихода оперативника, в другом. «Умеют работать, когда им выгодно, — размышлял он, пока следователь крутил вокруг да около. — Однако проспали вы, ребята. А Славик не подведет». Наконец ожидаемый вопрос был задан.

— Я не обязан давать отчет о каждой встрече с приятелем, — ответил Чукарин, которого все больше раздражали дорогие ботинки развалившегося в кресле следователя.

— Дадите, когда потребуется, — огрызнулся тот, поднимаясь.

За первым визитом последовал второй, третий… «Следаков» словно замкнуло на версии, которую подсказывала им интуиция. «Трясли» и таксиста, Славик держался «на славу». Дошло до слежки за обоими. Николай Андреевич позвонил старому другу, занимающему не последнее место в структурах власти, — милицейские отстали.

…Сашку арестовали спустя год в Подмосковье. Вроде бы и работал в захудалой конторе, и документ выправил на другое имя, и нигде не «светился». Рискнул — дал весточку своей любви, чтоб приезжала. Судили. Дали огромный срок (один-то из «тех» скончался). И вот который год о нем ни слуху, ни духу. Жив ли?

______________________________________________________

1.Снайперская винтовка с прицелом ночного видения.

2.Сотрудники ФСБ.