Евгений ВЕСЕЛОВ. На краешке распахнутой земли

***

Бреду сквозь сугробы по тайной тропинке

в дремучем еловом лесу.

Могучие ветви склоняются тихо

и шепчут, что долог мороз.

О, мне ли не знать сокровенно и свято

о том, как снега тяжелы

на лапах зеленых, согнувшихся туго

до дней провозвестья весны,

когда на полянах проталины вспыхнут

цветеньем подснежных цветов,

и солнце горячие капли рассыплет

по стылым громадам лесным,

и заячья травка пробьется несмело,

и тихо взойдет копытень,

и ветви расправят могучие ели

от зимней дремоты своей.

ФЕВРАЛЬСКОЕ СОЛНЦЕ

Сизый голубь замер на карнизе, —

даже он, летун, устал немного.

Как взлететь мне, крылья расправляя,

над снегами улицы моей?

Нахлобучив шапки снеговые,

посветлели сумрачные зданья —

солнце вновь плеснуло море света

на причал стекла и кирпича.

Не спеши, — куда бежишь, прохожий?

Оглянись на серые сугробы,

что опять огнями заискрились, —

распахни озябшие глаза.

Пусть мгновенье сбывшегося полдня

хоть на миг во мгле февральской вспыхнет,

оживит во тьме морозной жизни

душу, как весенний первоцвет.

ТИШИНА

Тишина — это радость и горе,

это разом застывшее море,

это крик, сам в себе онемевший,

иль певец, до конца не допевший,

ожидание бурь, непокоя,

стон и грохот ушедшего боя.

Тишина — это чистое небо,

это запахи свежего хлеба.

Тишина — это встреча с любимой.

Тишина! Ты повсюду, незрима…

***

Ты повторил: всё в этом мире тленно;

покинут край; дороги заросли.

Но соловей поет самозабвенно

на краешке распахнутой земли,

и ночь полна таинственной тревоги.

Твои глаза прикованы к окну

раскрытому… Но как они недолги —

мгновения, влюбленные в весну!

***

С тонкой дудочкой весенней

я шагаю по поляне,

пробужденной мельтешеньем

пятен солнечного света.

Любопытные пичуги,

вдруг покинувшие ветви,

обживают мои плечи,

обустраивая гнезда,

разминая под крылами

перелетные мозоли.

Звонко дудочка играет!

И уже почти закончен

изнурительный и долгий

перелет к родной поляне,

к пробудившемуся лесу,

где опять взвалю на плечи

новой жизни весть и бремя…

МГНОВЕНИЕ

Губастый лось, как изваянье

склонясь над быстрою водой,

неспешно пьет ее дрожанье

своей горбатой головой.

А луг заречный пахнет медом,

в тумане пряча миражи.

Там кто-то древний, как природа,

на день грядущий ворожит.

Но комариным полон звоном

вечерний воздух над рекой,

и ухожу я вверх по склону,

оставив волю и покой

здесь, на заречной половине

той зачарованной земли,

куда вернуться не преминет

душа из городской пыли…

***

Слетает ворон с ели обгорелой, —

за горизонт ушла вчерашняя гроза,

уже невидимая, слышимая еле, —

и крылья расправляет стрекоза,

почуявшая солнечные выси,

вся в устремлении зависнуть над водой

в экстазе, о котором не помыслит

червь дождевой…

СОРОКА

Задумчив пруд. Осока

поверхность зеленит.

Стучит в окно сорока, —

стекло звенит, звенит.

Зачем стучишь, сорока?

Я к смерти не готов

и не могу до срока

сказать прощальных слов.

Но темен и раздумчив

мой заоконный взгляд.

Минувшее ли мучит,

грядущего ль разлад?

Гадать я не умею,

не рву ромашек цвет…

Так почему ж немею

сорочьим стукам вслед?

***

Не нахожу в себе покоя…

Грозы взрывается фугас,

мир превращая в поле боя

в который раз? Не в первый раз.

Стою, распахнутый, под ливнем

своих несбыточных надежд.

Каким я был тогда наивным,

когда в бескрайности рубеж

еще искал, когда про душу

я забывал, таясь от всех…

Теперь гроза. И всё наружу!

Всё в мир — раздумья, слезы, смех!..

***

Спешите видеть облака, —

да, не смотреть, но видеть, —

незавершенные слегка,

как всякое провидье,

когда в изменчивости форм

и четких силуэтов

вдруг пропечатывает гром

мгновенности ответов!..

ВЫ!

А все-таки я вами был смущен,

когда глотками небо пил из кружки, —

так дети пьют парное молоко,

когда соскальзывают поутру с постели,

чтобы умчаться в розовый туман

ватагой беззаботной и горластой,

росу сшибая голыми ступнями

с июльских, непримятых в поле трав…

Но я от вас таил свое смущенье

за ширмою изысканных манер,

несмело радуясь, когда вы без жеманства

в ладони приняли предложенную кружку —

тяжелой белой глины изваянье,

чтоб разделить со мной глоточек неба…

Теперь два следа по росистым травам

бегут, чтоб упереться в горизонт!..

***

За кружевом сплетающихся слов

угадываю истины простые:

для рыбака важней всего — улов,

для человека — радости земные,

те радости, которыми живем,

которые вдыхаем без усилий…

Как жаль, что мы теперь не назовем

родоначальников своих простых фамилий —

тех мужиков, что в давних временах

сохой пахали, хлеб серпами жали,

любили, вдруг сходились на ножах,

потом мирились, и детей рожали.

Так — век за веком… Ну, а мы живем,

зачем и для чего, не зная сами.

Но истины простые — с каждым днем

всё выше восстают над словесами.

***

Тревожат чужие открытья,

меня обгоняя в пути…

Но слова простого наитье

готово тогда потрясти,

когда — лишь в молчании благо! —

как жизни литое зерно,

в колосьях цветущего злака,

насущное, зреет оно…

***

Взойдет луна. И кони в черных гривах

себя укроют в темени лесной.

Лишь тень крыла совиного, — в извивах, —

мелькает над поверхностью земной.

И нету сна. И нет сове добычи,

нет пищи ей для пиршеств и забав.

Вдруг чей-то крик, глухой и необычный,

сорвет дроздов с испуганных дубрав.

Кто так кричит во тьме полукромешной?

Моя душа? Ушастый филин? Сыч?

Кто ищет тут, в подлунности нездешней,

Себе забав, раздолий и добыч?

***

Казалось бы, так просто оставаться

в ладу с душой своею — но я знаю:

она качается на паутинке,

во мне всегда готовой оборваться,

лишь прикоснись… Совсем не я властитель

души моей, я лишь чернорабочий

из жизни той, что вкруг меня теснится,

нагромождая каменные кубы —

день ото дня мощнее, шире, выше…

И лад мой надрывается душевный,

как паутинки паучка-трудяги,

натянутые в сухостойных травах

осенне-ломких, зябких на ветру.

Упорно паучок сплетает нити

те, что надорваны — намеренно? случайно? —

чтоб в светлый день, над полем, вслед за ветром,

опять взлететь на паутинке белой

и прочь уплыть от жизни приземленной —

за дали синие, за черные леса…