Юрий ПЕРМИНОВ. Приезжайте в Сибирь за песнями…
Когда-то литературный праздник «Омская зима» был известен на весь Советский Союз и, понятное дело, никто не называл его международным, а приезжали в Омск писатели из Украины, Белоруссии, Армении, Казахстана… Даты жизни праздника: 1977–1991 гг. Вместе с тем государством ушел, казалось бы, в небытие и тот праздник…
Литературная «Омская зима», в отличие от полугодовой природной, длилась около недели, «бригады» прозаиков и поэтов обязательно на два-три дня разъезжались по районам области, выступали в библиотеках, домах культуры, заводских цехах, на молочно-товарных фермах. Аудитории праздника могли быть самые разные: тысячная в Концертном зале Омской филармонии — и всего несколько доярок, например, в одном из колхозов Большеуковского района.
Летали писатели в отдаленные районы на легендарных «кукурузниках», встречали их хлебом-солью, и местные клубы, как сообщали районные газеты, «не могли вместить всех желающих». Так и было на самом деле, даже в 1991 году, когда еще никто ведать не ведал, что спустя несколько месяцев в одночасье исчезнет великая Держава — Советский Союз…
Можно ли сейчас представить поэта, читающего свои стихи в «красном уголке» ремонтно-технической станции колхоза во время обеденного перерыва? А ведь поэта еще и слушали, да как слушали… Поэтов ныне стало куда больше (теперь каждый, кто тиснул на ризографе книжонку, величает себя поэтом), а вот колхозов уже и нет, и только «кладбища» сельхозтехники да разрушенные фермы напоминают о былом… Не везде, но повсеместно…
Вспоминается рассказ Вильяма Озолина, хорошего поэта, ушедшего из жизни в 1997 г., которого «своим» считают и в Омске, и в Чите, и в Барнауле:
«…Вертолетом доставили нас на ферму, находившуюся в тайге, при которой был свой небольшой молочный заводик (его продукцию отправляли нефтяникам тем же вертолетом). Ходим-смотрим: ни одного мужика! В “красном уголке” ждут нас полсотни доярок, и снова — ни одного мужика! Зато — детишки, много детишек… Не вытерпели, поинтересовались, откуда, мол, столько. Отвечают: “А поэтов к нам каждый год привозят…”»
Пошутили доярки — их мужики-вахтовики как раз нефть и добывали где-нибудь в Каргасокском районе соседней Томской области, да и сами они приезжали сюда на работу — тем же «вахтовым методом», из Муромцево или Тары… То есть привозимые к ним поэты к здешнему демографическому процессу отношения не имели, хотя, да, каждый год сюда приезжали. Вернее, прилетали и показывали, образно говоря, «бесплатное кино» — читали стихи о Любви, очень уж доярки просили — о Любви… Ну так это для доярок (механизаторов, студентов, рабочих, школьников…) бесплатно, а писатели за каждое выступление получали полагающиеся им гонорары… Не говоря уже про «хлеб-соль», которыми их везде радушно встречали…
Трудно сейчас сказать, сколько писателей побывало в Омске, поскольку, увы, тот праздник, по большому счету, не нашел своего летописца… А было бы что вспомнить. Как в «бытовом», кулуарном, так и в «общественно-политическом» смысле.
Например, приехал в Омск писатель и журналист Черепанов из Красноярска, впервые поведавший миру о староверческой семье Лыковых, готовый часами рассказывать о русском лесе. И поначалу задружил с омским поэтом Владимиром Балачаном, автором слов известной песни «Хлеб — всему голова!» После выступления в ДК Калачинска сидят они в гостинице, в отличном семиместном номере, и спорят. Долго спорят, вот только аргументы у каждого одни и те же: Балачан говорит: «Нет, Лев Степанович, хлеб — всему голова!», а Черепанов отвечает: «Нет, Владимир Фёдорович, лес — всему голова!»
Трудно сказать, подрались бы они или нет (и такое случалось), да только заглянула к ним на спор одна поэтесса (неплохая, кстати), послушала и произнесла: «Голова — всему голова!»
Черепанов с Балачаном замолчали… Думаю, каждый остался при своем мнении, хотя насчет головы и они бы не возражали. А Черепанов позднее написал даже стихи на мотив песни «Хлеб — всему голова!»:
Чистой правды слова: «Лес всему голова».
Пусть про это пошире разносит молва.
Лес всему голова, лес всему голова!
Поют, правда, о хлебе. По сей день поют… Хлеб — это святое, но вначале было Слово…
А приезд Астафьева! Событие! Тогда сын некоего Н.Я. Эйдельмана [1] только-только опубликовал свою переписку с Виктором Петровичем, и надо было видеть и слышать, как шикали и топали ногами местные «либералы», когда Астафьев говорил со сцены омского Дома Актера о русском языке, о русском народе, о русской литературе…
Станислав Куняев в своей книге приводит слова Астафьева, сказанные им на симпозиуме советских и японских писателей осенью 1989 года в Иркутске: «Вот уже третий человек выступает и каждый ставит вопрос о “Памяти”. Вопрос этот очень прост и очень сложен. Я ничего об этой “Памяти” не знаю сверх того, что знаете вы, то есть читал то же, что и вы. Мне знакомы несколько человек из Новосибирска, которые имеют какое-то отношение к “Памяти”. Это люди глубоко порядочные, это люди с учеными степенями, которые, наверное, не всем зазря даются. Во всяком случае, те двое, которых я знаю, эти степени заработали, их почитают в обществе. И вдруг я читаю в газете, что одного из них называют проходимцем, с чужих слов все это. И вот я думаю: “Да когда же это кончится?” Шельмование этого общества идет на уровне все того же тридцать седьмого года, то есть, как говорил тогда следователь: “Здесь вопросы задаю я, а ты не имеешь права задавать”. Так и с “Памятью” обращаются — их поносят во всех газетах, во всех журналах, но вы хоть читали о том, что они говорят, что у них за программа? Что они делают-то? Вы ничего не знаете, вы должны верить, как моя тетка говорит, “жюльнаристам”... Я думаю, что партия, которая поощряет травлю “Памяти”, а поощрение, конечно, исходит от ЦК, не надо тут этого замалчивать, ведь иначе бы они не наглели так — “Неделя”, “Огонек” вдруг такими храбрыми стали (кто их редактирует? чьи они органы?), — так вот, ЦК, который сеет ветер, если только загонит “Память” в подполье, — пожнет бурю, уверяю вас. И если хотите знать мою позицию в этой буре, если она грянет, — я буду с “Памятью”! Я, беспартийный Астафьев, участвовавший в Отечественной войне и получивший три ранения, боевую медаль и орден, — буду с ней. Я буду за правду! За народ!»
…Наверное, многое можно вспомнить о том литературном празднике. Каждый из его участников мог бы вспомнить, и, как знать, со временем дождаться выхода книги о нем. Об его истории…
Спустя двадцать два года, стараниями нынешнего руководителя Омской организации СП России Валентины Тверской, его возродили, правда, назвав международным фестивалем. Ну да, ну да, уже «из-за рубежа», хотя и ближнего, приехали в Омск писатели — из Украины и Белоруссии. Хотя… каким таким иностранцем я могу считать того же Сергея Трахимёнка, земляка Владимира Балачана, родившегося в Карасукском районе Новосибирской области?
Более тридцати писателей из Москвы, Новосибирска, Барнаула, Кемерово, Новокуйбышевска, Смоленска, Орла, Екатеринбурга, Челябинска, Чечни, Дагестана… Николай Иванов и Николай Дорошенко, Диана Кан и Нина Ягодинцева, Андрей Расторгуев и Александр Бобров, Умар Яричев и Магомед Ахмедов, Владимир Молчанов и Андрей Фролов, Анатолий Парпара и Геннадий Попов…
И, конечно же, омичи — Татьяна Четверикова, Валентина Ерофеева-Тверская, Олег Клишин, Владимир Балачан, Владимир Новиков, Павел Брычков, Александр Токарев, Марина Безденежных (да простят меня те, кого не назвал)…
Ладно, «международный» так «международный», хотя, к примеру, в Иркутск из тех же Белоруссии и Украины приезжают писатели на Дни русской духовности и культуры, где вполне могло прозвучать, как прозвучало в Омске слово Народного поэта Дагестана Магомеда Ахмедова о русских поэтах:
Сиянье пушкинской строки
Пронзило душу светом,
И хлынули в неё стихи,
Как дождь в начале лета.
Язык чарующий, чужой
Родным отныне станет,
Распахивая предо мной
Ущелья Дагестана.
Как парус лермонтовский вновь,
Белея одиноко,
В судьбу ворвётся — и любовь
Пошлет мне в век жестокий.
Звезда заговорит с звездой,
От счастья задыхаясь,
Но никогда в судьбе такой
Уже я не раскаюсь.
И томик Блока положу
Я с томиком Махмуда —
Вовек к другому багажу
Привязан я не буду.
Их в Петербург с собой возьму,
Где белыми ночами,
Спасаться буду наяву
От тёмного отчаянья.
И лишь однажды заблестят
В глазах скупые слезы,
Когда в Гунибе зашумят
Есенина берёзы.
Прижавшись, словно в детстве, к ним
С наивной верой в чудо,
Пойму, что больше молодым
И я уже не буду.
Но даже в самый чёрный час,
Когда вся жизнь отпета,
Меня спасёте и не раз
Вы, русские поэты.
В моём дыханье и в крови,
В моём сердцебиенье
Пребудет свет святой любви,
Как чудное мгновенье.
… Но только больше нет страны,
Где жили мы, как братья.
И слышен страшный гул войны
И громкие проклятья.
Где Пушкин мой и где же ты
Великая Россия?..
И кто кому из темноты
Грозит угрюмой силой?
Кавказ не пасынок тебе,
А сын единокровный,
Хотя не всё в его судьбе
Когда-то было ровным.
Найди того, кто ссорит нас,
Взрывая дружбу нашу …
От горя поседел Кавказ,
Испив раздора чашу.
Пусть тайные твои враги
Прикинулись друзьями —
Не верь данайцам и не лги,
Что нет любви меж нами.
Своим поэтам верь, о Русь,
Ведь лишь они пророки…
И как молитву наизусть
Тверди, тверди их строки.
(Перевод с аварского М. Ахмедовой-Колюбакиной.)
Как прозвучало в Омске слово чеченца Умара Яричева:
…Есть бесстрашие и вера,
Есть Россия и Кавказ…
И, поэтому, я верю —
Луч надежды не угас,
Что из пепла возродится
(Пусть не сразу и не вдруг!)
И казацкая станица,
И ее казачий круг…
И была, и есть Россия,
Даст Аллах — и будет впредь!..
Просто так, казачья сила,
Ты не можешь умереть!
И обращение чеченского поэта и публициста к русским писателям: «Прошу Вас… берегите, сохраняйте великий русский язык! Для себя и для нас…»
И — ответ блистательной Дианы Кан:
Золотые отшвырнув оковы,
По миру босое — Боже мой! —
Русское заплаканное Слово,
Ты идёшь с поникшей головой.
Не согреет мировая слава,
Не спасёт у жизни на краю…
Призывают вороны картаво
Сто смертей на голову Твою.
Расхрабрились, навалились скопом…
Что же! На миру красна и смерть!
Только всем Америкам-европам
Всё равно Тебя не одолеть!
Бедами болезными Твоими
Русь живёт и крепнет, не шутя.
Ты у Божьей Матери Марии
Тайное любимое дитя.
Сколько б над Тобою ни клубились
Вороны в завистливой тоске —
Так и говорить не научились
На Твоём великом языке.
Не научились говорить… Но эти «не научившиеся» расейские «элитарии», убивая речь великорусскую, которая, в отличие от английской «мовы», работает как переносчик русской идентичности, убивают и русскость, порождая уродливый воляпюк — видимо, «российский язык». (На таком воляпюке, кстати, на открытии и закрытии «Омской зимы» прозвучали стихи из уст некоторых местных пиитов, уж не знаю по каким соображениям «допущенных» к участию в празднике)… Уничтожение русского языка и самосознания — это часть общего плана по обыдлячиванию и уничтожению коренного населения страны. Народ уничтожается с уничтожением языка. Истина сия неопровержима. Уничтожьте язык — и не станет народа. Почему, по сути, на грани уничтожения ныне русский народ? Потому что на грани уничтожения находится богодарованный русский язык наших благочестивых предков… Во всю набирает обороты кампания опошления, утрирования, искажения, смехачества, формализации, шаблонизации классического русского литературного наследия, чему в немалой степени способствуют лицедеи всех мастей, особенно густо изливающие свои ядовитые нечистоты с государственных каналов телерадиоэфира…
Но есть, есть замечательные русские актеры, и среди них — приехавшие в Омск на литературный праздник Людмила Мальцева и Юрий Назаров, читавшие и певшие стихи Витязя Русской Поэзии Павла Васильева:
…Я люблю телесный твой избыток,
От бровей широких и сердитых
До ступни, до ноготков люблю,
За ночь обескрылевшие плечи,
Взор, и рассудительные речи,
И походку важную твою.
А улыбка — ведь какая малость! —
Но хочу, чтоб вечно улыбалась —
До чего тогда ты хороша!
До чего доступна, недотрога,
Губ углы приподняты немного:
Вот где помещается душа.
Прогуляться ль выйдешь, дорогая,
Всё в тебе ценя и прославляя,
Смотрит долго умный наш народ,
Называет «прелестью» и «павой»
И шумит вослед за величавой:
«По стране красавица идёт».
Так идёт, что ветви зеленеют,
Так идёт, что соловьи чумеют,
Так идёт, что облака стоят.
Так идёт, пшеничная от света,
Больше всех любовью разогрета,
В солнце вся от макушки до пят.
Так идёт, земли едва касаясь,
И дают дорогу, расступаясь,
Шлюхи из фокстротных табунов,
У которых кудлы пахнут псиной,
Бёдра крыты кожею гусиной,
На ногах мозоли от обнов.
Лето пьёт в глазах её из брашен,
Нам пока Вертинский ваш не страшен —
Чёртова рогулька, волчья сыть.
Мы ещё Некрасова знавали,
Мы ещё «Калинушку» певали,
Мы ещё не начинали жить…
<…>
(«Стихи в честь Натальи»)
Наверное, не стоит пока говорить, что литературный праздник «Омская зима» возродился. Скорее, он только возрождается, в том числе и потому, что нынче была лишь одна поездка — за триста километров от Омска, в Тару, двумя «пазиками» по «убитой дороге»… Для тарчан «Омская зима» приобрела особенно важное значение, поскольку приезд 50 писателей «совпал» с проведением I региональных литературных чтений имени Леонида Чашечникова [2], посвященных 80-летию со дня рождения поэта, оставившего омичам нестареющую песню: «Я люблю этот город, мой город зеленый у могучей реки Иртыша».
Наверное, его стихами и следует закончить эти заметки о литературной «Омской зиме»:
Как назвать мне это самое,
Если в полдень и в ночи
Вижу я дороги санные.
Голубые кедрачи;
Вьюги снежные, тугие,
Шорох ветра у виска?..
Говорят, что ностальгия,
Или попросту тоска.
Только плакать я не стану
По снегам, по кедрачу —
Я закрою плотно ставни,
Накрест дверь заколочу;
Я рюкзак за плечи вскину,
Укачу в урман и снег.
Мне соседи бросят в спину:
«Ненормальный человек.
Было то и было это —
Задурил, и трын-трава.
И куда-то на край света.
Словно в рощу по дрова...»
Невдомёк им, домоседам,
Неприкаянность моя.
Я в Сибирь за песней еду —
Душу там оставил я!
Приезжайте в Сибирь за песнями, братья и сестры… Со своим Словом. Теперь уже в 2015 году…
Примечания.
1. Я.Н. Эйдельман «освещал» сфабрикованный судебный процесс против выдающегося русского поэта Павла Васильева, который начался после клеветнического письма в газету «Правда» от 24 мая 1935 года, где Васильев обвинялся в «фашизме», «антисемитизме», «хулиганстве», «шовинизме» и т.д. Эйдельман тогда восклицал: «Лжете, Павел Васильев! Нагло клевещете на советскую литературную общественность, которая мужественно борется за новый социалистический тип писателя, которая вышвырнула вас из своих рядов именно из-за ваших волчьих повадок, несовместимых с высоким званием советского писателя. Вам не удастся прикрыть свою уголовную сущность громкими фразами. Вам не удастся скамью подсудимых превратить в пьедестал для монумента самому себе. Вы разоблачены до конца».
2. Леонид Николаевич Чашечников родился в 1933 году в Седельниковском районе Омской области. После окончания Тарского культпросветучилища работал в сельских клубах Тарского, Колосовского и родного ему Седельниковского районов, в тарской районной газете, где и опубликовал первые стихи. В Омске трудился на заводе имени Баранова, в многотиражной газете «Сельский строитель». Как профессиональный поэт расправил крылья над Нижней Волгой, в Астрахани, куда переехал по семейным обстоятельствам. В родную Сибирь присылал письма друзьям и стихи в областные периодические издания.
Уже на пятом десятке Чашечников окончил Высшие литературные курсы при Литинституте имени А.М. Горького. Более семнадцати лет отдал журналистике, работал в газетах «Советская Россия», «Сельская жизнь». Автор изданных в разные годы десяти книг, среди которых «Время жатвы», «Лебедь-песня», «Я вновь про это» и других. Незадолго до кончины Леониду Чашечникову удалось осуществить главную мечту своей творческой жизни. С помощью спонсоров он выпустил в столичном издательстве свою самую солидную книгу — «Русская Голгофа», в которую вошло двести пятьдесят стихотворений и две поэмы, полные тревог за Россию и надежд на ее возрождение.
Член Союза писателей России.
Умер в 1999 году в подмосковной деревне Семенково.
