Валерий ГОЛИКОВ. Льняная сторона

СТАРАЯ ТЕТРАДЬ

Моей строке чего-то не хватало —

То нежности, то рифмы, то металла,

И не было во мне того кристалла,

Который называется «талант».

Всю жизнь бродил я по чужим сюжетам,

За стих в газете числился поэтом,

И хоть любил помочь друзьям советом,

Но сам был в деле — явный экскурсант.

Но вот и жизнь прожил, и дом построил,

Мои сады давно шумят листвою,

Теперь уже с седою головою

Я вновь берусь за старую тетрадь.

Не подведите, прежние находки!

Пишу от сердца, а не из-под плетки,

И рифмы у меня просты и кротки…

Мне хочется о жизни рассказать.

НАШЕ ДЕТСТВО

Наше детство — за лесочком,

за осиновым мосточком,

где раскинулось платочком

озерцо,

где ромашки — что медали,

где березовые дали,

где скрипучее родимое крыльцо.

Наше детство — за пригорком,

где черемух запах горький,

где тревожат сон на зорьке

петухи,

где пахучи и румяны

земляничные поляны,

где рассвет рожком встречают

пастухи.

Наше детство — за годами,

за пропавшими следами,

за судьбою,

что покрыта сединой.

В нас останутся навеки

все луга, пригорки, реки,

берег детства,

неизбывный и родной.

ПЕРВЫЙ СТИХ

Дед пристрастил меня к лугам,

Я с дедом лазал по стогам.

С их поднебесной высоты

Я видел столько красоты!

Казалось мне: сейчас взлечу,

Мне все высоты по плечу!

Я пел от счастья, я кричал!

Я ни минуты не молчал!

Но вот однажды зимним днем

Меня обдало, как огнем,

И я испуганно притих…

Во мне рождался первый стих.

***

Помню бабушкины речи…

Я сижу у теплой печи.

Зимний поздний вечерок,

Прялки тихий говорок.

Из кудельки нитка вьется,

В трехлинейке пламя бьется,

Ноет муха, дремлет дом,

Дед кемарит за столом.

Самовар поет чего-то…

«Песни петь — его работа!

Слушай, как мотив хорош,

И не хочешь — подпоёшь.

А ты знаешь, как он пляшет?

Так ушами и замашет!

Не гляди, что самовар,

У него на это дар!»

Шутит бабушка? И пусть…

Но поближе к деду жмусь:

Вдруг и вправду фыркнет пар —

И запляшет самовар?

…Вновь сижу у теплой печи,

Вспоминаю эти речи.

Смотрят бабушка и дед

На меня сквозь толщу лет.

НЕ ПОТЕРЯТЬ БЫ СЕДОКА

Рубашка парусом вздымалась!

Конь мчался рысью по стерне!

И мне летать уже мечталось,

Героем стать мечталось мне.

И я пришпоривал азартно

Босыми пятками коня…

Но было грустно и досадно,

Что конь не слушался меня.

Конь знал, что пашня — не дорога,

Что правит слабая рука…

В его душе жила тревога:

Не потерять бы седока.

Мне не забыть, как закружились

Волчком и небо, и стерня,

Как виновато опустились

Глаза уставшего коня.

Он, опустив печально морду,

Смотрел на мой открытый рот

И явно думал: «Взяли моду —

Юнцов сажать… Хоть не ревет!»

ЮНОСТЬ

Рай нашей юности лучистый

Не ведал горя и тревог.

То был святой, небесно чистый

Любви и счастья островок.

Дружили мы с костром и песней,

Все были юны и равны.

И в мире не было чудесней

Великой солнечной страны.

МОЙ ДЕД

В Москве провел он зиму не одну,

Но городским не стал и поневоле.

Прирос мой дед душой к Кочегину —

К своей деревне и крестьянской доле.

Устав смотреть в столичное окно,

Собрал свой скарб, письмо оставил детям —

И двинулся в свое Кочегино,

К оставшимся ему десятилетьям.

И зазвенел косою на лугах!

За ним тянулись мужики, потея.

Хозяин жизни, легкий на замах,

Он жил трудом. Вот вся его идея.

Он не имел ни грамот, ни наград,

Работал не для славы и почета.

Метал стога, растил нехитрый сад,

По всей округе крыши крыл без счета.

И до сих пор в окрестных деревнях

Не стерта память дедовских мозолей.

Его везли в последний путь в дровнях,

Снег поле крыл… Им сеяное поле.

ОСЕННИЕ ПТИЦЫ

Выцветает неба просинь,

Потеряв красу свою…

Жмутся птицы в эту осень

К человечьему жилью.

Из лесов летят, ворюги,

В огороды и сады

И клюют по всей округе

Перезревшие плоды.

Но понять их тоже можно —

Скоро встанут холода,

А зимой и людям сложно…

Пусть воруют, не беда!

ЛЬНЯНАЯ СТОРОНА

Бежит холмов зеленая волна,

Кружатся нив белесые седины…

Гаврилов-Ям, льняная сторона!

Ты, словно голубь, сел в ладонь долины.

Я полюбил старинный городок,

Где каждый житель — ткач или ткачиха.

Вдали от всех стремительных дорог

Здесь, как в светелке, ласково и тихо…

Иду пешком по полевой тропе,

Душа моя стремится к новой песне,

И эта песня — только о тебе! —

Взлетит однажды прямо в поднебесье.

ДОЖДИ

У летних дней — забот по горло,

У них всегда особый нрав.

Но слишком рано нынче стерло

Палитру яркую дубрав.

Пошли дожди — и день-гуляка

Как будто съежился, озяб.

Глядит комбайн из буерака

На перепаханную зябь.

Он тут стоит с прошедшей жатвы,

Дождями втоптанный в кювет.

Его бы вытащить. Канат бы!

Да, говорят, каната нет.

Идут дожди и ветры стонут.

Река, взбесившись, смыла мост.

Опять пойдет, никем не тронут,

Весь урожай коту под хвост.

И власть, и Бога — всех просили.

Ответ обычный: верь и жди.

…Идут дожди по всей России,

Осенне-летние дожди.

ПЕРЕСТРОЙКА

Рванулись в ускоренье! — не подумав,

Что тормоза застойные слабы.

И понеслись машины толстосумов

Сбивать границ священные столбы.

И оказались хрупки и нестойки

И гордый дух, и дружба, и любовь…

Лежит страна в руинах перестройки —

Моих детей сегодняшняя новь.

РУБЛЕНЫЙ ПОСЕЛОК

Был он рубленным и впрямь — сосна к сосне;

Возводился по военной по весне.

Помню тихие, уютные дворы —

Рай для бабушек, для мам и детворы.

У отцов была забава веселей:

Стол, сколоченный под кроной тополей.

Забивали мужики на нем «козла»,

Им порой была литровочка мала.

И росли мы в этих рубленных домах,

И врубались в мир большой во весь размах,

Уезжали на недельку, на «пока»,

Но ложилась нам дорога далека.

До сих пор мне снятся годы той поры:

Эти тихие, уютные дворы,

Эти шумные забавы допоздна,

Эти песни — и с вином, и без вина.

Забираюсь в переполненный трамвай,

Чтоб взглянуть на свой далекий детский рай,

Там стоят уже высотные дома,

Всё другое, как и родина сама.

Старожилы здесь меня не узнают:

Укатали то ли годы, то ли труд.

В новых каменных домах царит уют.

Но поселок люди «Рубленым» зовут.

ПЕРЕКАЛИЛИ

Устал я, друг мой, от сомнений,

От суеты и пустоты.

Не попадем ни я, ни ты

В шеренги новых поколений.

Зачем им, новым, наши плечи,

Традиций наших гулкий звук?

Мы списаны в архив, мой друг,

У них уже другие речи.

А ведь и мы другими были:

Стремились в небо, в космос, в даль…

Нас закаляли, словно сталь,

И, кажется, перекалили.

ГОЛОС ПРЕДКОВ

О, лики светлые России,

Как сердцу выдержать ваш взгляд?

В холщевых рубищах, босые,

О вечном предки говорят.

И храмов древних силуэты,

И строки каменных страниц

Тем мудрым голосом согреты…

И лишь прищур седых бойниц

Сверкает грозно и сурово,

Сосредоточен и угрюм,

Как будто сдерживает слово,

Отяжелевшее от дум.

СТАРОСТЬ

Сгорает старенькая мать.

Ей трудно срок свой доживать,

Она устала понимать

Наш новый век.

И дети выросли давно,

И внуков у нее полно,

И не бодрит уже вино,

И мир поблек.

Она лишь памятью живет,

Беззубо прошлое жует,

Порой себя не узнает,

Хулит детей.

Им вместо платы за добро

Сует капризы под ребро.

Тоска грызет ее нутро,

Обидно ей.

Что делать! Знать, подходит срок.

Уж не выходит за порог.

Порой совсем не чует ног

Под грузом лет.

На старом сердце — пустота.

Начать бы с чистого листа,

Давно пора под сень Христа.

Да веры нет.

ОСКОРБЛЕНИЕ

Я сам себя невольно оскорбил,

Презрительным упреком наградил

И возмущенно бросил сам себе

В лицо перчатку: встань лицом к судьбе!

Потом подумал: а доступна ль цель?

Способен ли я вызвать на дуэль

Себя в себе? Вот в этом и вопрос.

Душой готов. А духом не дорос.

ПО ХОЛМАМ РУСИ

Руки вкось кресты раскинули

В обезлюдевшем селе.

Кто их ставил — те уж сгинули,

Те и сами-то в земле.

И секут дожди осенние

По холмам Руси моей

Даже в пагубе нетленные —

Кости белые церквей.

НОВАЯ ЛЮБОВЬ

Солнечные бусинки капели

На снегу сверкающем запели,

Ивняки в лесу порозовели —

Всё в предвосхищении весны!

Вот уже сугробы похудели

И грачи на гнезда прилетели.

Но не успокоились метели…

Как они становятся скучны!

Песни вьюг мы до конца допели

И зимой пресытиться успели.

Юная весна стучится в двери,

Новая любовь!

Грешны, грешны…

ЛАСТОЧКИНО ГНЕЗДО

Две ласточки, присев на проводах,

Беседуют негромко о своем.

А у меня в душе роится страх:

Ведь эта пара хочет строить дом.

А тут котище уши навострил…

Не сцапал бы глупышек в суете.

Я этой паре сам гнездо бы свил,

Помог осуществиться их мечте!

Я размышлял, а гнездышко свилось.

Боялся я — но вывелись птенцы.

…Вот так и наше лето пронеслось,

И разлетелись дети-сорванцы.

***

Анечке

Твои запросы повзрослели

На восьмилетнем рубеже,

И деревенские качели

Тебя не радуют уже.

Ты вся — из бантиков и танцев,

Из маникюров, томных поз,

Из черных глаз и из румянцев,

Из модных платьев, длинных кос…

Закружит скоро, озоруя,

Девичьей жизни круговерть…

С тревогой на тебя смотрю я:

И плакать хочется, и петь.

ПОЛЕ

Слова, слова со всех высот…

А мне вот поле душу ранит:

Его царапает осот,

Да кое-где кипрей румянит.

Лежит в ковшах сырых низин

Земля, уснув в холодных росах…

Чего я жду, крестьянский сын,

На прежних дедовских укосах?