Игорь ФУНТ. Deus conservat omnia. Мысли Тесли. Истории на сохранение

Обзорная рецензия — …и другое — на книгу А. Тесли «Первый русский национализм… и другие». Москва, изд-во «Европа». 2014, 280 с.

Сноб тем и отличается от аристократа,

что стремится «соответствовать».

А. Тесля

…революция чужда совершенно России,

и существующий исконный порядок в ней крепок.

К. Аксаков

Перед тем как приступить к обзору, — не будучи человеком научной среды, — я связался с некоторыми людьми, хорошо знающими А.А. Теслю. Удивило одно: все его хвалят. Никто не ругает. И то верно — а за что?.. Посему маленькую, но маниакальную ложечку дёгтя в текст все-таки закинул. А небольшой фейсбучный диалог, буквально пару фраз, воспроизведу: с одним лишь учёным — известным русским социологом Александром Фридриховичем Филипповым.

Игорь Фунт: Скажите, пожалуйста, есть ли молодые учёные уровня А. Тесли. Много ли их?

Александр Филиппов: В социологии совсем мало, в философии не знаю. Но, строго говоря, такой талант уникален, поэтому можно сравнивать дарования, но не результат.

ИФ: То есть, для того чтобы поднять науку, нам нужно — пусть не сотни, — но десятки похожих.

АФ: Нам достаточно и десятка. Но надо, чтобы они между собой общались. Дарования могут быть и не столь огненные. Многие люди не имеют не только возможности, но и охоты столько писать. Но если они образуют коммуникативную среду, наука есть.

ИФ: А они имеются в России? Эти десять?

АФ: Если бы они были, мы бы знали.

ИФ: Значит, подобных Тесле — нет?

АФ: Думаю, нет. Но ещё раз говорю: дело не в уровне. Пусть будет скромнее. Нет десятка сильных ярких профессионалов. Есть очень сильные молодые историки философии. Весьма талантливые. Но среда так не создаётся.

ИФ: Социологическая проблема? Или общественно-политическая? И проблема ли вообще?

АФ: Всё вместе. В философии вообще-то даже лучше стало, я думаю. Но на общую ситуацию не влияет.

ИФ: А в Америке есть 10 схожих учёных, к тому же общающихся друг с другом?

АФ: Там другое. Там нормальная наука. Ей гении противопоказаны.

Книга начинается с аисторичности «русской правды». Кто-кто, но я сей вывод одобряю стопроцентно: «…лучшее, что может предложить общество своим старикам — быть незаметными, жить в своём собственном, старческом пространстве, предпочтительнее всего — в доме для престарелых, где их смыслы и их опыт не угрожают окружающим, где они общаются лишь друг с другом…».

Помню, в пылу шуточной фейсбучной дискуссии, — дружески, с аксаковским «подмигом», — посоветовал взять Андрею Тесле какой-нибудь европейско-американский грант — и валить, валить отсюда… Из страны, пространство которой воспринимается как некое «не», как «вечная негативность», отороченная мечтою жизни «не здесь». Не всё оказалось легко, аки шутилось.

Грант Тесля получил, и не один, только вот не свалил почему-то, а написал первую большую книгу, в которую вошли тексты периода 2012–2013 гг., сконцентрированные на истории двойственности русской мысли XIX века и классического славянофильства периода 1840–60-х гг. В ней автор попытался, наряду с великими мыслителями прошлого, сохранить и расширить круг вопросов и проблем, поднятых славянофилами и остающимися актуальными до сих пор. Актуальными постольку, поскольку регулярно происходят попытки обращения к ним в поисках идеологических установок и конкретных программ. В независимости от исторической символизации, достопамятности либо казуальной анекдотичности «меток памяти». Расширить и сохранить…

В данное издание вошли работы трёх видов — научные статьи, эссе и заметки о книгах. Большая часть из них публиковалась ранее. В журналах «Новое литературное обозрение», «Полития», электронном научном издании «Социологическое обозрение», в интернет-изданиях «Русский Журнал», «Гефтер», «Перемены.ру».

Общая тема статей, конечно же, История — в виде очередного осмысления «чёрных дыр», «зон молчания», «серых зон»: стремления удержать и сберечь гинзбурговское «промежуточное», но очень и очень важное.

Промежуточное меж «простотой» века Просвещения — через афористику Ренана с отсылками к Декарту и, прости Господи, ко Христу и Антихристу — и далее — к Соломону, Иоанну Златоусту, папе римскому; через герценовскую критику шиллеровского неоромантизма «славян»; через Розанова, «в одном исподнем», «без штанов», одним росчерком пометившим всю книгу А. Тесли прямо целиком, со своими призрачными, но всем знакомыми «знаками»: Гоголь, Белинский, Щедрин, Достоевский, Чернышевский, Толстой, Мережковский, — вплоть до исключительно ловкого пловца в «советском подводном мире» гетеродокса Лившица, до невероятных, но сомнительных «возгласов преданности» Лидии Гинзбург, находящей спасение неизменно в творчестве, оборачивающемся в итоге элитарной этикой преодоления, монументализмом.

Итак, приступим…

После «лёгкого» вступления о смысле историчности бытия вообще — «научения правильного забывания», — Тесля осязаемо «утяжеляет» текст.

От теории национализма — к деформациям рутинёрства антагонистов Бёрка и де Местра. К баталиям националистических и консервативных реакций. О том, как апокалипсические грёзы «сумасшедшего» Чаадаева, согбенного в «ничтожную жизнь маленьких прений» (Герцен) — и далее Розанова — приводят западников с их вечными славянофильскими оппонентами чуть ли не к самому распространённому призыву «новых начал»: «Петровскому перевороту» либо к «переучреждению России на европейский лад». Отсюда категорическое столкновение феноменальных процессов: «догоняющей» Европу модернизации с формированием «неевропейского» образованного общества.

Исподволь начинает раскручиваться фабула книги, сотканная из различных вариантов национального видения и споров вокруг него: «Дебаты о нации в интеллектуальном мире Империи — сквозной сюжет очерков молодого исследователя», — справедливо сказано обозревателем «Русского Журнала» Е. Дайс в предисловии. Но не совсем.

На фоне межэтнических обострений и войн последних лет императив русского национализма, — изначально конфликтного, «имперского», — становится крайне актуальным в наши дни, учитывая, что «русская правда», «русский вопрос» применительно к истории Российской империи сейчас почти не изучается и не анализируется. Не говоря о приложении его к современной РФ.

И человек, далёкий от исторической науки, «не учёный, но истинно Православный», как отмечал И. Фудель, с кипящими верою и правдой душой и сердцем — coeur et âme, — найдёт в книге преинтереснейшие выводы, мысли и цитаты прошлого. К примеру, из отчёта III-го Отделения 1827-го года: «Молодёжь, т.е. дворянчики от 17 до 25 лет, составляют в массе самую гангренозную часть Империи. Среди этих сумасбродов мы видим зародыши якобинства, революционный и реформаторский дух, выливающийся в разные формы и чаще всего прикрывающийся маской русского патриотизма…».

Мало того, читатель, окунувшийся в выстроенный Теслей мир высокомудрых ощущений и надежд, отыщет множество поводов задуматься над происходящим тогда и сегодня — и сделать вывод, соответствующий собственным соображениям и ситуативным тезисам, внезапно поняв, — вдруг озарившись! — что данная книга часть генетического русского кода — его, читателя. «По крайней мере, я старался быть корректным. И в небольших заметках — “публицистичность”, на мой взгляд, не должна означать “неточности” взгляда в смысле сознательного упрощения, доходящего до неверности: скорее это некая “приблизительность” взгляда, приближение к обыденной речи, когда мы не делаем всех логически необходимых оговорок, предполагая, что наш собеседник сделает их сам», — пишет А. Тесля.

Сравнения с днём сегодняшним напрашиваются сами собой. Это и наивная оппозиция — в виде среднего «непоротого» дворянства, обретшего корпоративное сознание в период наполеоновских войн, и хитрая своевольная власть, опирающаяся одновременно на бюрократию и мещанство, взявшая на вооружение риторику «народности». Амбициозный лидер Уваров, получивший в 1830-е годы carte blanche на идеологию, с прыткой попыткой «перехвата» романтических учений о «народности», выросших в атмосфере освободительных войн; обращённый лишь к ограниченной аудитории гимназистов и читателей русскоязычной прессы, плотно контролируемой Министерством просвещения; к несчастью, никак не дотягивающийся до высших правящих кругов имперских окраин, принципиально вненациональных, чьё «мигрантское», — сейчас бы сказали, — мировоззрение оставалось на уровне династической преданности, когда местные аристократии заключали договор о вечной верности Империи, но отнюдь не «русской народности».

Крайне интересно затронуты дилеммы, связанные с прогонами «проектов будущего» после польского восстания 1863-го года, поставившего державу на грань дипломатической катастрофы и общеевропейской войны. Дилеммы, направленные на политическую трансформацию самодержавия, в пораженческом пылу кризиса крымских войн, окончательно, кстати, разведших Герцена со славянофилами в противоположные стороны: «Если инсуррекция будет подавлена — без малейшего участия в России, и вся литература будет ругать Польшу a la Martianoff и Аксаков — да и крестьяне пропустят желанный день, — то не пора ли и нам в отставку?» (из письма Огареву, 1863 г.).

«Катковская», «славянофильская», «валуевская», «почвенническая» программы и подпрограммы. Каждая из них отчётливо фиксировала те социальные слои, на которые опиралась, — предполагая конкретные политические действия на ближайшие десятилетия. Но власть поступила по-своему, в основном репрессивно, противодействуя на протяжении первой половины 1860-х–начала 1870-х годов как периферийным национализмам, так и различным вариантам русских национальных движений.

Нежелание императорской власти двигаться по пути националистической политики привело к ситуации активного противоборства и напряжённой внутренней полемики. Больной «Польский вопрос». Оптимистический «Украинский вопрос». Неудобный «Остзейский вопрос». Драматический «Славянский вопрос». Под влиянием всех этих национальных проблем, продемонстрировавших возможность быстрой мобилизации общественного мнения, — демонстративно и скрупулёзно рассмотренных Андреем Теслей, — империя вошла в тяжёлую, тяжелейшую войну с Турцией.

Опыт Русско-турецкой войны 1877–1878 годов и последующих балканских событий надолго избавил правительство от соблазнов использовать «славянскую карту» в масштабе имперской политики, подорвав влияние остатков славянофильства при определении конкретного графика правительственных действий в условиях националистического поворота 1880-х годов. С новой повесткой дня эпохи Александра III.

Новый облик, подъём национального чувства, смерть либерализма, замена военной формы, наконец.

…Вспомнился пыляевский анекдот, связанный с частой сменой армейской униформы в ту пору. Когда дешевизна и надёжность ложились в основу не только носки платья, но и в основу государственности. В ущерб красоте и картинному блеску эполет.

Известный петербургский франтоватый сноб, одним из первых сшивший себе одёжу по новому указу, — не лишённому, как водится, некоторых нелепостей и потешных нестыковок, — сознательно утрировал обновку ради тщеславного желания прославиться в офицерском кругу: длиннющие полы, рукава, гипертрофированные пуговицы. В сем непрезентабельном обличии, — mise en scène — погожей мартовской субботой, чуть с похмелья, он прохаживался по Невскому.

Не ожидая встретить проезжавшего мимо великого князя, государева наместника:

— Что за маскарад?! Я вас увезу к монарху! — воскликнул князь.

Чванливый франт, испугавшись, — суетливо забираясь в сани, — неловко запнулся и недовольно проворчал, заикаясь:

— В-вот что значит — садиться н-не в свои сани.

Князь рассмеялся:

— Так садитесь в свои, голубчик! И поезжайте прямиком на гауптвахту.

— Есть!

Первые годы царствования Александра III обратились в «медовый месяц» русского консерватизма, представлявшего из себя даже более пёстрое и сложное явление, чем либеральный лагерь, выделившего три направления, первоначально объединённые тактическим и вместе с тем трагическим союзом: бюрократическое, религиозное и националистическое. Здесь Андрей досконально разбирает аксаковское и катковское видения национальных программ, обернувшихся в итоге контрреформами, мечтами о диктаторе и литературными утопиями.

Посему характер, некрасовская физиономия нации, созданная государственной пропагандой 1880–1900-х гг., стала фактическим основанием сталинского «национал-большевизма». Начиная от иконографии и заканчивая узнаваемыми риторическими оборотами. В эпоху «бывших дворянских аркадий» национальный проект впервые вышел за пределы «образованного общества», сформировав, с позволения сказать, националистический промоушн и первые контуры нацвоспитания, обращённого к широким массам, которым была отведена решающая роль уже в веке 20-м.

В этой связи, осмысление роли славянофилов — содержательнейший центр описываемого А. Теслей полотна соцреальности.

Тут и аксаковские «ряженые», оторванные от народа в результате ещё петровского переворота и ставшие ничтожными государственными прилипалами, — бездушными, безнравственными формалистами, — неимоверно ослабившими «внутреннюю правду» государства, сделав его таким же безнравственным и безвольным.

«Смиренные» же славянофилы, наизворот, — становятся подвижниками высшего напряжения воли — свободы мнения, поскольку смирение их не перед властью, а перед подвигом устремления к желанию быть свободными. Реализуя подобным образом жажду свободы слова, поступков и мыслей, пытаясь предотвратить разрушительность государственного формализма, целенаправленно обращая внимание публики на проблемы «общества» и «общественных действий», движений.

Мы видим отдельный, причём пристальный интерес А. Тесли именно к аксаковскому пониманию справедливого и несправедливого, к полемике «страстотерпца цензуры всех эпох и направлений» с продолжателями и оппонентами, вплоть до Достоевского, как всегда жёстко выходящего за рамки споров только о литературе.

Вкушаем блестящий авторский анализ великолепной коллекции взглядов консервативных русских мыслителей в описании питерского философа В. Камнева: Розанов, Леонтьев, Данилевский, Вл. Словьёв, М. Лифшиц, Л. Шестов — с двойственностью «хранительства» и «пророчеств», изложенных в контексте «утраченных» философских традиций, близких к тезису «безгосударственности русского народа» Аксакова-старшего — Константина.

Ощущаем намечавшуюся консервативную проблематику также и в истории будущей «бездомной» советской мысли, где русский консерватизм действует в ситуации, когда ему некуда возвращаться. И это не метафора, а самая что ни на есть аристотелевская «практическая бесполезность».

Следом — абсолютно оправданный временной возврат текста книги к братьям Аксаковым. В том числе к Ивану Аксакову, «кладбищенскому сторожу» славянофильства: «Славянофил, а так хорош, как будто никогда не был славянофилом» (Белинский) — с его публицистической деятельностью, погружённой в контекст, принципиально отличный от последующей русской политической журналистики. Поскольку обращался Аксаков не столько к читателю, политикой интересующемуся, сколько к самим политикам, то было вполне весомо в плане влияния печатного слова, произносимого как «равного к равным».

И «…когда люди будущего нашего оглянутся назад, когда это будущее станет настоящим, они увидят в истории второй половины XIX века собор, так сказать, этих замечательных и безукоризненных русских людей и почтят их всех вместе почтением благодарной любви; и конечно, тому, кто дольше всех и при новых условиях жизни оставался верен старому учению, выпадет на долю немалая слава», — резюмировал К. Леонтьев распространённый взгляд на Ивана Аксакова — представителя первоначального славянофильства, наиболее заметного в русской публицистике хранителя традиций, носителя преданий своего круга. …Но не более того, — резюмирует автор.

…Кстати, «несиюминутному», парадоксальному и одновременно «неказистому» характеру К.Н. Леонтьева, не избалованному вниманием издателей, посвящены несколько глав книги — особенно его интенсивной переписке с отцом Иосифом Фуделем — ценнейшим, откровенным собеседником, благороднейшим леонтьевским учеником, священство которого приносило учителю непомерную радость потому, что он лицезрел в том воплощение заветных мечтаний о судьбах православия в России.

«Мистический» Владимир Сергеевич Соловьёв, своеобразный «двойник» К.Н., занимает в леонтьевской переписке центральное положение: «Вот где его торжество! Это, согласитесь, верх совершенства по силе, ясности и правде», — писал Леонтьев о «Развитии Церкви» Вл. Соловьёва.

Все трое — Фудель, Леонтьев и Соловьёв — были едины верой в «русского вселенского патриарха», верой в религиозное призвание Руси.

Далее — взаимоотношения, симпатии-антипатии, романтическая дружба-влюблённость западника Герцена с членами «запакощенного» славянофильского кружка, словно с «костью в течении образования». Братья Киреевские. Близость с «бездушным» ненавистником Хомяковым, родившимся «для византийско-петербургского порядка дел». Языков. «Умный человек», 25-летний Самарин, что выше Хомякова и даже Аксакова. Отъезд. «Начавши с крика радости при переезде через границу, я окончил моим духовным возвращением на родину»... — зенит и закат славы Герцена.

«…покуда западники не завладеют со своей точки зрения всеми вопросами, задачами и поползновениями славянофильства, до тех пор никакого дела не сделается ни в жизни, ни в литературе. Для этого прежде всего надобно, чтоб все мы, западники и славянофилы, перемерли все до единого». (Герцен)

Позднее, разочаровавшись в классическом западничестве, Герцен вспомнит о романтической утопии Чаадаева и разовьёт её на материалистической основе, где «образ общины» и размышления над тем, как совместить «общинное начало» со свободой личности — был куда важнее разработки крестьянских реформ.

Жизнеописанию, парадоксальности и репрезентативности Герцена А. Тесля уделяет существенное место в книге… Вплоть до позднесоветской эйдельмановской смычки иконостасов: Пушкин — Герцен. Вплоть до лотмановского «индивидуалиста» Карамзина, где знаковая однородность Николая Михайловича и позднего Пушкина есть вовлечение в публичное пространство власти путём, скажем, герценовского неподчинения ей, поисков в ней зазоров, поисков романтики революции. Правда, Ю.М. Лотман Герцена почему-то «замолчал», вычеркнул. Возможно, принципиально дистанцируясь от «общеинтеллигентского дискурса», — предполагает автор.

Далее. И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, Ю.Ф. Самарин, И.С. Аксаков, А.И. Кошелев, М.П. Погодин. Ученик Погодина Иван Беляев, обосновавший общий план, набросанный упомянутыми славянофилами в учениях об обществе и государственной власти. Наиболее концептуальное исследование, созданное Беляевым — «Судьбы земщины и выборного начала на Руси» — опубликовано лишь спустя тридцать два года после его смерти.

Журналы «Русская беседа», «Русский вестник», «День», «Молва». Газеты «Восток», «Голос Москвы», «Гражданин», «Русское Дело» — явные и в то же время обзорные меты эпохи «славянского» круга, выступавшего интерпретатором «исторических обоснований», взятых из разработки приснопамятных «Земли» и «Государства» Аксакова-старшего, конца 1840-х гг.: «Люди, не верующие в совершенство правительства, не поклоняющиеся ему, знают, что лучшая форма из правительственных форм есть монархическая, революция есть для них ложь по началам христианства и по выводам рассудка» (К. Аксаков).

…Новгородская вселенная княжеской Руси. Царствование Иоанна IV. Тонкие, противоречивые грани бытия И.Д. Беляева, непреодолимо тянущиеся к Москве, к Москве церковной, торговой, политически состоявшейся, великой. Впрочем, прочтёте сами. Это великолепно.

Вообще, А.А. Тесля, — которого я частенько ругивал за «навороченность», вычурность, замкнутость суждений, за гинзбуровскую «казёнщинку», — выступил в описываемом труде практически волшебником, создающим прекрасный мир противодействия скептицизму, мир чуда прогрессивной человеческой мысли, откуда хочется улететь… в библиотеку. Во всяком случае, мне, простому недалёкому коммивояжёру, ненадолго взявшемуся за перо. Но мы отвлеклись…

Явно любимый автором В.В. Розанов, — а точнее, розановские «метки на полях» — лаконично прочерчивают всю книгу Андрея по диагонали. Подтверждая слова Вас. Вас., акцентирующие «дурную повторяемость» Истории: «…мы как бы живём афоризмами, не пытаясь связать их в систему, и даже не замечая, что все наши афоризмы противоречат друг другу; так что мы собственно, наше духовное я — не определимы, не уловимы для мысли, и вот почему мы — не развиваемся».

Отсюда и лучшие мгновения книги, посвящённые Розанову — как у присутствующего в обзоре питерского книгоиздателя и философа Камнева В.М., так же у самого автора: в аксаковских страницах, герценовских, леонтьевских, соловьёвских, — интерпретирующих каждый по-своему самобытность матушки-Руси. В кругах крутой и деспотической матушки-Истории.

Кончаются же розановские метки, характерные апокалиптической «хаотичностью», мощной большой главой о достославном религиозном философе, критике: «Вас. Вас. Розанов».

Тут и насыщенное антиномичное «Жизнеописание» В.А. Фатеева с петербургскими адресами «старого ребёнка» Василия Васильевича, издательскими хлопотами, собиранием нумизматической коллекции, учительстве. Москва, Брянск, Елец, Белый. Успех суворинского «Нового времени» конца 70-х. Италия, Сытин, 2-й брак и т.д. и т.п.

Тут и А. Ремизов с «похабными» розановскими «Письмами».

Тут и сам Тесля о Розанове. Со статьями, коими с успехом начал печатное паблисити — сначала в «Переменах», потом в «Русском Журнале», «Гефтере» и, буквально через год-полтора, — сотворив данный всеобъемлющий труд под эгидой изд-ва «Европа».

3-я, финальная часть книги: «По краям». Градус литературной крепости снижается, но «легче», увы, не становится. Книга до окончания держит философичным напряжением пируэтов слога и выводов, чем заставляет выделить последнюю главу в отдельное чтиво. Отложенное, после субнасыщенных текстов о Розанове, назавтра.

Сценарий власти Николая I. Министерство Столыпина. Философия права в пределах русского либерализма. (Петражицкий, Новгородцев, Кистяковский: три возможных варианта решения проблемы возрождения естественного права — альтернативы юридическому позитивизму.) Из архивов: Михаил Лифшиц о «смешной теме» истории русской философии и об историческом, а скорее, «внеисторическом» беспамятстве. И в заключение: С.Н. Дурылин, Е.В. Гениева, Л.Я. Гинзбург. Так сказать, на десерт.

Хочется воскликнуть: везёт же Тесле! Он шёл к разножанровой, «разнопроговариваемой» книге, продираясь через библиотеки и архивы несколько лет. (О чём сообщает скрупулёзно выписанная в конце тома внушительная библиография в несколько страниц.) Нам же, читателям, приходится умещать прочитанное в себя, «разрушая разум», в течение короткого времени, что естественным манером заставляет держать книгу А. Тесли на коротком поводке, дабы в любую свободную минутку вернутся к ней опять. Лично я, забывая в процессе чтения поглядывать на часы и реже и реже вспоминая о холодном пиве, запомнил не всё! Честно. Не в коня овёс, как говорится.

Зато студентам филологических, философских и исторических факультетов — книга значительно сократит время на изучение многих вопросов. В счастливый путь!

В заключение, как ни странно, анекдот. Розановская афористичность которого всенепременно накроет вашего покорного слугу. Он решительно не против, между прочим.

…Всё тот же франтоватый сноб, гуляющий по мартовскому Невскому, вновь натыкается на проезжающего мимо в коляске великого князя, царского наместника.

Князь спрашивает:

— Слыхал, вы стихи написали?

— Так точно, ваше высочество.

— Что это вам вздумалось? На то есть сочинители, а вы — гвардейский офицер.

— Одно другому не мешает, ваше высочество. К тому же у нас в России большей частью пишут те, кому и писать-то не о чем. А те, кому есть о чём писать, не имеют на это привычки.

— Умно. Кажется, не вы сие произнесли, а умно. Но всё же не пишите больше стихов.

— Есть!

«Когда бы люди захотели вместо того, чтобы спасать мир, спасать себя; вместо того, чтобы освобождать человечество, себя освобождать — как много бы они сделали для спасения мира и для освобождения человечества». (Герцен)

Досье

Доцент каф. философии и культурологии ТОГУ Тесля Андрей Александрович. (Зав. каф. философии и культурологии ТОГУ: д.ф.н. проф. Бляхер Л.Е.) Родился в 1981 г. В 2003 г. окончил Социально-гуманитарный институт ДВГУПС. (Специальность: «юриспруденция», специализация гражданско-правовая. Тема диплома: «История русского законодательства о праве поземельной собственности XVIII в.».)

В 2006 г. защитил кандидатскую диссертацию по философии. (Специальность: «социальная философия». Тема: «Философско-исторический контекст аксиологического статуса собственности». Науч. руководитель: д.ф.н. Вальковская В.В.)

В 2003–2010 гг. работал преподавателем (с 2003 г.). Ст. преподавателем (с 2004 г.) и доцентом (с 2007 г.) каф. философии и каф. истории и теории государства и права ДВГУПС. (Основные читаемые курсы: «философия», «философия права», «история политических и правовых учений», «история русского гражданского права».)

С 2010 г. по настоящее время — доц. каф. философии и культурологии Тихоокеанского государственного университета (ТОГУ), г. Хабаровск. (Основные читаемые курсы: «философия», «философия политики», «семиотика».)

Область научных интересов после защиты диссертации: история русских националистических движений 1840–1880-х гг., социальная и политическая философия поздних славянофилов, интеллектуальная биография И.С. Аксакова.

Опубликовал свыше 40 научных и учебно-методических работ.

Статьи Тесли А.А. опубликованы в ведущих в сфере его исследований изданиях. Таких как «Новое литературное обозрение», «Вопросы литературы», «Социологическое обозрение», «Полис» и др.

Активная исследовательская работа получила соответствующую грантовую поддержку:

1. В 2010–2012 гг. работал в качестве исполнителя по гранту «Исследование шансов и рисков социально-политической модернизации на Дальнем Востоке».

2. В тот же период — руководитель по гранту Президента РФ с темой: «Национальное самосознание в публицистике поздних славянофилов».

3. В 2012 г. работы по теме «Переписка И.С. Аксакова 1860–1880-х с русскими историками» получили поддержку на конкурсе внутренних грантов ТОГУ для молодых учёных.

4. В 2013 г. получен грант от фонда В. Потанина для лучших молодых преподавателей.

В настоящее время Теслей А.А. ведётся работа в качестве руководителя по следующим поддержанным грантами проектам:

1. Грант Президента РФ на 2013–2014 гг. по теме «Социальная и политическая философия поздних славянофилов: между либерализмом и консерватизмом».

2. Грант «Преподаватель онлайн» фонда В. Потанина 2013–2014 по теме: «История русской общественной мысли XIX века».

Рецензии, эссе и обзоры регулярно публикуются в таких изданиях, как «Русский Журнал» (russ.ru), «Гефтер» (gefter.ru), «Перемены» (peremeny.ru). «Хронос» (hrono.ru), «Русское поле» (ruspole.info) и др.

Участвует в изданиях университета («Мой университет», «Литературный альманах ТОГУ»).

В 2012 г. удостоен почётной грамоты Правительства Хабаровского края «за высокий уровень представленного научного доклада в области гуманитарных наук на XIV краевом конкурсе молодых учёных и аспирантов Хабаровского края».

Победитель в конкурсе молодых преподавателей, проводимом фондом В. Потанина, где педагогическая составляющая была одним из ключевых критериев оценки.