Татьяна ЩЕРБИНИНА. Хвойная азбука
***
А воздух мурлычет, лучится,
Нечаянно мартом согрет.
Все то, что имеет границы,
Отколется все же,
но свет
Капризный, упрямый и властный,
Давно не нуждаясь ни в чем,
Сшивает лохмотья пространства
Весеннего солнца смычком.
***
Светятся в форточке птицы,
Дремлют в земле семена.
Молодость не возвратится,
Но возвратится весна.
Полон до самого верха
Неба хрустальный сосуд.
Светится каждая ветка
В утреннем тихом лесу.
Так успокойся же и не
Думай о прошлом с тоской.
Больше любовь не нахлынет.
Музыка будет с тобой.
Что же ты, глупая, плачешь,
Девочка? Плавится лед,
Солнце — резиновый мячик —
В речке воздушной плывет...
***
В темную воду вхожу, ощущая
Радость и легкость неюного тела.
Эта вода цвета крепкого чая,
Как же я к ней прикоснуться хотела.
Здравствуй, заманчивый берег песчаный,
Здравствуй, июль — золотое мгновение!
Воздух, проколотый криками чаек,
Слово прохладное «уединение».
Здравствуй, ленивая древняя сила,
Как же тебя понимаю теперь я.
В небо вцепившись на кромке обрыва,
Ивы топорщат зеленые перья.
ВРЕМЯ ПЕСКА
Это время песка, изумрудных больших стрекоз,
время нежного ветра и лютиков золотых.
С вечернего неба белый капает воск —
или просто бабочки у воды?
Голос кукушки — четко, издалека,
спокойный, сладкий, словно небытие.
Слишком быстро мелеет эта река,
а с нею — сердце твое.
Все громче стрекочут в полдень цветы,
вышивают ромашки скромный узор.
Здесь страдали предки, но хочешь ты
быть счастливой — наперекор.
И, пока заката горит стрела,
идешь по песку в купальнике чуть сыром.
Зеленоглазый овод вьется вокруг бедра,
опьяненный твоим теплом...
ДЕРЕВЕНСКОМУ ДОМУ
Прошепчу тихонько «до свиданья!»
И бревно матерое поглажу.
Старый дом, живущий ожиданьем,
Бесконечным, преданным, дворняжьим...
Ждет-пождет — в июле на мгновенье
Звякнет ключ, заохает крылечко,
Нежно половиц коснется веник.
Добрый дух проснется в русской печке.
Выпорхнут подушки стаей пыльной,
На забор усядутся горбатый.
Заурчит довольный холодильник,
Допотопный дедушкин «Саратов».
Разговор простой и задушевный,
Сердцу жарко, весело и тесно.
Детский смех в умолкнувшей деревне
Засияет радугой небесной.
Все вернется! Нитки станут тканью.
А пока... влачит печальный век свой
Старый дом, живущий ожиданьем,
Чутко стерегущий наше детство.
ЗА ЧЕРНИКОЙ
Голову поднимешь — бурелом.
Сосны шелестят зеленым стягом.
Только ты с корзинкой-якорьком
Ничего не видишь, кроме ягод.
Ветка — хрусть, и снова тишина.
Сладко ноет скрюченное тело.
Выкрашены пальцы докрасна
Мягким виноградом изабелла.
Ветерка блаженно-легкий вздох
Слабо долетает от реки, и
Падаешь ничком на мягкий мох,
Впитываешь запахи лесные.
Щедрая черничная пора!
И не замечаешь (до того ли?),
Что с утра над буйной головою
Комары гудят, как «мессера».
ПОЛНОЛУНИЕ
Этот юный и древний мучительный зов...
Только небо не знает стыда.
Раскрываются белые лилии снов,
Под луною мерцает вода.
Заблудившийся путник, угрюмый и злой,
Позабывший давно о любви,
Этой ночью я буду июльской рекой,
Заходи же и смело плыви.
И прохладное пламя, и соль на губах
(Или слезы?)… Спадет пелена,
Будет мертвое русло, пустыня и прах
Там, где страстная билась волна.
И тогда ты без сил упадешь на песок,
Бесконечно усталый старик,
Ощущая, как яростно был одинок
Даже в самый пронзительный миг.
О ЧУДИКАХ И ЧУДИ
Мы, потерявшие древнюю суть,
Памятью живы единой.
Предки мои — белоглазая чудь,
Чудики (или чудины?).
Тайна таежная, смуглая кровь,
Чуткая мира основа —
Хвойная азбука хмурых лесов,
Речек певучее слово.
Предки мои не боялись ступить
Шаг над зыбучим покоем.
Я и сама-то могу отчудить —
Вам и не снилось такое!
Кто повторяет, что нынче нельзя
Жить, подчиняясь причудам?
Ночью тревожной смыкаешь глаза —
И наплывает... откуда?
Бьет новгородская злая стрела
Дикую вольность двинскую...
Чудь непокорная в землю ушла.
...А чудаки — существуют!
МАЛЬЧИКИ
Сидят они, прижавшись скромно к стене,
планшетики, джинсы, китайские свитерки,
по-щенячьи тычутся в кабинет,
спрашивают: «Надо снимать носки?»
А в перекур гогочут дружной толпой,
трясется деревянный военкомат...
Год рождения — 97-ой,
эти цифры что-нибудь говорят?
Статистика — куда уж там веселей,
из черепков не сложишь новой страны,
единственные дети из неполных семей,
мама с папой давно уж разведены.
«Отношение к спиртному?» — «Нормально!» (такая жизнь), —
«Куришь?» — «Хватает на день...» — «А наркота?»
Но на вопрос «хотите ли вы служить?»
большинство отвечает «да».
Старый психиатр, служака, исподтишка
в седые усы усмехается всякий раз,
когда на вопрос «в какие хочешь войска?»
какой-нибудь тощий очкарик твердит «в спецназ»;
мол, лопату — в зубы, на шкуре своей сполна
прочувствуешь армейское бытие...
Гопники, отчаянная шпана,
надежда России, будущее ее,
слава и гордость... Так что же не по себе,
смотрю им в глаза — а в горле стоит комок?
Едва темнеет пух на верхней губе,
мальчики, дорогие… Храни вас Бог!
***
Памяти моей бабушки Щербининой (Колодешниковой) Марфы Гавриловны
Заосенние годы — не тяжкая ноша
Для того, кто не копит обид за плечами.
«Нарожаешь-то всяких — плохих и хороших», —
Говоришь ты негромко, почти без печали,
Свет мой бабушка Шуня! Огромный столетник
На окне, на подушечке алой — медали.
Ты из прошлого века уходишь последней,
Обнимая глазами нездешние дали,
И улыбка — морщинками — милым узором.
Не понять нам, теперешним, как это было:
Пятерых поднимала в нелегкую пору,
В перестройку двоих сыновей хоронила.
На коленях — усталые, умные руки
(От любой-то беды ты спасалась работой).
Где-то в Хьюстоне — там забубенные внуки.
Смотрит дед с довоенного строгого фото.
Вот и встретились...
***
Когда взбирается в зенит
звезда отверженных поэтов
и воздух осени пьянит
прохладой позднего рассвета,
я ухожу в сентябрьский сад, —
в аллее сумрачной и дальней
пусть листья мне прошелестят
о чем-то давнем и печальном,
о чем-то призрачном уже,
о том, что больше не вернется,
но так пронзительно в душе
прощальной песней отзовется.
