Михаил НАЗАРОВ. Памяти Валентина Григорьевича Распутина

Выдающийся русский писатель и общественный деятель Валентин Григорьевич Распутин родился в селе Усть-Уда Восточно-Сибирской (ныне Иркутской) области в крестьянской семье. С двух лет жил в деревне Аталанке Усть-Удинского района, которая, как и старая Усть-Уда, впоследствии попала в зону затопления после строительства Братской ГЭС (это стало для будущего писателя тяжелым переживанием, отраженным в повести «Прощание с Матерой»). После окончания начальной школы вынужден был один уехать за пятьдесят километров в поселок, где находилась средняя школа (об этом времени впоследствии написал рассказ «Уроки французского»). После школы поступил на историко-филологический факультет Иркутского государственного университета.

Окончив университет в 1959 г., Распутин несколько лет работал в газетах Иркутска и Красноярска, часто бывал на строительстве Красноярской ГЭС и магистрали Абакан–Тайшет. В 1961 г. в альманахе «Ангара» был опубликован один из его очерков «Я забыл спросить у Лешки». Очерки и рассказы об увиденном позже вошли в его сборник «Край возле самого неба» (это была первая его вышедшая книга).

В 1965 г. Распутин показал несколько новых рассказов приехавшему в Читу на совещание молодых писателей Сибири В. Чивилихину, который стал «крестным отцом» начинающего прозаика. Спустя два года был принят в члены Союза писателей СССР. Среди русских классиков своими учителями Распутин считал Достоевского и Бунина.

В 1967 г. Распутин обрел всероссийскую известность повестью «Деньги для Марии», которая была опубликована в иркутском альманахе «Ангара», а в следующем году вышла отдельной книгой в Москве в издательстве «Молодая гвардия». В полную силу талант писателя раскрылся в повестях «Последний срок» (1970), «Живи и помни» (1974), «Прощание с Матерой» (1976).

Не станем перечислять его дальнейшие произведения, премии и награды. Отметим огромный вклад Валентина Григорьевича в восстановление русских нравственных ценностей, попранных сначала марксистским режимом, а затем его преемниками. В послевоенное советское время он был одним из столпов движения, неофициально называемого «Русской партией».

Движение это поначалу зародилось при использовании имевшихся возможностей в лояльных рамках. Холодная война была идеологической, и чем больше в ней со стороны Запада проявлялись антирусские тенденции, тем больше поводов это давало КПСС опереться на народный патриотизм (хотя и в меньшей степени, чем этого требовала советско-германская война). Разумеется, это был «советский патриотизм», по-прежнему паразитировавший на русских христианских качествах, но яростно отвергавший их источник — Бога. Показательной иллюстрацией этого может служить «Моральный кодекс строителя коммунизма» (1961), утверждающий любовь к Родине, преданность, трудолюбие, непримиримость ко злу, братскую солидарность с угнетенными, взаимопомощь («каждый за всех, все за одного»; «человек человеку друг, товарищ и брат»)... Но все это, разумеется, исключительно ради дела коммунизма.

С другой стороны, и в народе нашлись силы, которые пытались связать эти ценности с их Божественным истоком, старались расширить дозволенные рамки патриотизма на всю русскую историю, хотя и в пределах тактической лояльности советскому строю. В то же время русские духовные ценности явно противоречили богоборческому интернационализму Маркса-Ленина. Это было движение, которое подобно диссидентской тактике «Соблюдайте собственную конституцию и права человека!» пыталось в рамках разрешенного советского патриотизма добиться соблюдения исторических прав русского народа и Православия.

«Русской партией» это движение стали называть далеко не сразу, да и поначалу это были стихийные ростки, пробивавшиеся из-под треснувшего марксистского бетона во многих местах. В этом движении участвовали деятели культуры, защитники исторических памятников и природы, и наибольшее влияние приобрели честные русские писатели: Ф.А. Абрамов (трилогия «Пряслины», 1958–1973), В.И. Белов («Привычное дело», 1966; «Плотницкие рассказы», 1968; «Кануны», 1972–1976; «Лад», 1979–1981), В.А. Чивилихин (роман-эссе «Память», 1978–1984), В.А. Солоухин («Письма из Русского музея», 1966; «Черные доски», 1969), В.Г. Распутин и др.

Поскольку они болели судьбами наиболее русской части народа — деревни, сохранившей русский характер и традиции, критики стали этих писателей называть «деревенщиками». И хотя это словцо было им приклеено как пренебрежительное — со временем оно, под внутренним воздействием их искреннего талантливого творчества, потеряло этот оттенок. Деревенщики, в сравнении с хрущевской антисталинской «оттепелью», качественно углубили нравственный прорыв в области отхода от «соцреализма», возвращая обществу традиционные критерии добра и зла; тиражи их книг исчислялись многими миллионами, имелись в любой библиотеке и были доступны каждому.

Неудивительно, что многие произведения этих писателей высоко ценились и даже переиздавались в русской антикоммунистической эмиграции. Конечно, находились и «истинные антикоммунисты», которые упрекали «деревенщиков» в недостаточной обличительности, что, мол, «только на руку режиму» (максимовский «Континент», 1980, № 25). Приходилось защищать этих русских писателей от столь высокомерных обличений:

«Может ли обличение режима быть единственной задачей писателя в наступающее смутное время, когда Россия будет нуждаться прежде всего в созидателях?.. Да, эти писатели не до конца говорят правду о зле, чтобы иметь возможность сказать людям правду о добре, что, в конечном счете, уводит от зла, направлено против зла... Да, эти писатели идут на компромиссы, отказываются от полноты свободного творчества, берут на себя, если можно так сказать, “грех неполноты” и “грех частичной правды”, греша перед полной правдой, — но ради того, чтобы ей же и служить, подготовляя ее торжество в будущем. “Частичная правда” становится ложью, лишь если она начинает выдавать себя за полную правду. Но этого не делает ни один честный писатель.

...Если не дают сказать всей правды — сказать часть ее. В советском духовном и информационном вакууме, где жажда правды огромна, любое правдивое слово приобретает способность умножаться, вызывать огромный общественный резонанс и воздействовать на умы читателей. Такие писатели, как Распутин и Солоухин... уже сейчас приближают освобождение, ускоряют изживание этой власти, может быть, в самом главном: в той глубинной основе, которая определяет будущее нашей страны» («Посев», 1981, № 12)

С началом «перестройки» писатели-«деревенщики» были в авангарде противостояния уже не только марксистским, но и западническим разрушительным силам и затем новой антирусской власти. 6 марта 1987 г. на пресс-конференции в Берлинской Академии Искусств Распутин призвал власти СССР к «духовной перестройке. То есть к отказу от той полумертвой идеологии... в которой мы жили». Но и идеологию «реформаторов» писатель четко называл разрушительной и антирусской. В 1989–1990 гг. Распутин стал народным депутатом СССР, и уже в выступлении на I Съезде напомнил «реформаторам» знаменитые слова П.А. Столыпина: «Вам нужны великие потрясения — нам нужна великая Россия». В марте 1990 г. подписал «Письмо писателей России», адресованное Верховному Совету СССР, Верховному Совету РСФСР и ЦК КПСС, где, в частности, говорилось:

«Русофобия в средствах массовой информации СССР сегодня догнала и перегнала зарубежную, заокеанскую антирусскую пропаганду... Россия — “тысячелетняя раба”, “немая реторта рабства”, “крепостная душа русской души”, “что может дать миру тысячелетняя раба?” — эти клеветнические клише относительно России и русского народа, в которых отрицается не только факт, но и сама возможность позитивного вклада России в мировую историю и культуру, к сожалению, определяют собою отношение центральной периодической печати и ЦТ к великому героическому народу-труженику, взявшему некогда на свои плечи беспримерную тяжесть созидания многонационального государства.

“Русский характер исторически выродился, реанимировать его — значит, вновь (?) обрекать страну на отставание, которое может стать хроническим”, — читаем мы напечатанное на русском языке, на бумаге, выработанной из русского леса. Само существование “русского характера”, русского этнического типа недопустимо по этой чудовищной логике! Русский народ объявляется сегодня лишним, глубоко нежеланным народом. “Этот народ с искаженным национальным самосознанием”, — заключают о русских советские политические деятели и журналисты.

Желая расчленить Россию, упразднить это геополитическое понятие, они называют ее “страной, населенной призраками”, русскую культуру — “накраденной” (!), тысячелетнюю российскую государственность — “утопией”.

Стремление “вывести” русских за рамки Homo sapiens приобрело в официальной прессе формы расизма клинического, маниакального, которому нет аналогий, пожалуй, средь всех прежних “скрижалей” оголтелого человеконенавистничества. “Да, да, все русские: люди-шизофреники. Одна половина — садист, жаждущий власти неограниченной, другая — мазохист, жаждущий побоев и цепей”, — подобная “типология” русских нарочито распубликовывается московскими “гуманистами” в прессе союзных республик — для мобилизации всех народов страны, в том числе и славянских, против братского русского народа...» («Литературная Россия», 2.3.1990).

Именно этой русофобией, особенно процветавшей в «союзных республиках», объясняется то, что летом 1989 г. на I Съезде народных депутатов СССР Распутин впервые высказал предложение о выходе России из СССР, которое впоследствии ему часто ставили в вину. Однако из контекста был очевиден иной смысл этих слов (выделим главное курсивом):

«Мы, россияне, с уважением и пониманием относимся к национальным чувствам и проблемам всех без исключения народов и народностей нашей страны. Но мы хотим, чтобы понимали и нас. Шовинизм и слепая гордыня русских — это выдумки тех, кто играет на наших национальных чувствах, уважаемые братья. Но играет, надо сказать, очень умело. Русофобия распространилась в Прибалтике, Грузии, проникает она и в другие республики, в одни меньше, в другие больше, но заметна почти повсюду. Антисоветские лозунги соединяются с антирусскими. Эмиссары из Литвы и Эстонии едут с ними, создавая единый фронт, в Грузию. Оттуда местные агитаторы направляются в Армению и Азербайджан. Это не борьба с бюрократическим механизмом, это нечто иное. Здесь, на Съезде, хорошо заметна активность прибалтийских депутатов, парламентским путем добивающихся внесения в Конституцию поправок, которые позволили бы им распрощаться с этой страной. Не мне давать в таких случаях советы. Вы, разумеется, согласно закону совести распорядитесь сами своей судьбой. Но, по русской привычке бросаться на помощь, я размышляю: а может быть, России выйти из состава Союза, если во всех бедах вы обвиняете ее и если ее слаборазвитость и неуклюжесть отягощают ваши прогрессивные устремления? Может, так лучше? Это, кстати, помогло бы и нам решить многие проблемы, как настоящие, так и будущие. Кое-какие ресурсы, природные и человеческие, у нас еще остались, руки не отсохли. Без боязни оказаться в националистах мы могли бы тогда произносить слово “русский”, говорить о национальном самосознании. Отменилось бы, глядишь, массовое растление душ молодежи... Не Россия виновата в ваших бедах, а тот общий гнет машины, который оказался для всех для нас пострашней монгольского ига и который и Россию тоже унизил и разграбил так, что она едва дышит».

В этом «имеющий уши услышал не призыв к России хлопнуть союзной дверью, а предостережение не делать с одури или сослепу, что одно и то же, из русского народа козла отпущения», — пояснял Распутин. Ведь почти все союзные республики существовали на дотациях из РСФСР, но кусали кормящую их руку, — вот о чем напоминал им тогда писатель.

В июле 1991 г. (накануне ельцинского августовского путча) Распутин подписал «Слово к народу»:

«Что с нами сделалось, братья? Почему лукавые и велеречивые властители, умные и хитрые отступники, жадные и богатые стяжатели, издеваясь над нами, глумясь над нашими верованиями, пользуясь нашей наивностью, захватили власть, растаскивают богатства, отнимают у народа дома, заводы и земли, режут на части страну, ссорят нас и морочат, отлучают от прошлого, отстраняют от будущего — обрекают на жалкое прозябание в рабстве и подчинении у всесильных соседей? Как случилось, что мы на своих оглушающих митингах, в своем раздражении и нетерпении, истосковавшись по переменам, желая для страны процветания, допустили к власти не любящих эту страну, раболепствующих перед заморскими покровителями, там, за морем, ищущих совета и благословения?

Братья, поздно мы просыпаемся, поздно замечаем беду, когда дом наш уже горит с четырех углов, когда тушить его приходится не водой, а своими слезами и кровью. Неужели допустим вторично за этот век гражданский раздор и войну, снова кинем себя в жестокие, не нами запущенные жернова, где перетрутся кости народа, переломится становой хребет России?

Обращаемся к вам со словами предельной ответственности, обращаемся к представителям всех профессий и сословий, всех идеологий и верований, всех партий и движений, для коих различия наши — ничто перед общей бедой и болью, перед общей любовью к Родине, которую видим единой, неделимой, сплотившей братские народы в могучее государство, без которого нет нам бытия под солнцем. Очнемся, опомнимся, встанем и стар, и мал за страну. Скажем “Нет!” губителям и захватчикам. Положим предел нашему отступлению на последнем рубеже сопротивления. Мы начинаем всенародное движение, призывая в наши ряды тех, кто распознал страшную напасть, случившуюся со страной...»

В 1990–1991 гг. Распутин состоял также членом Президентского совета при Горбачеве, о чем впоследствии заметил: «Мое хождение во власть ничем не кончилось. Оно было совершенно напрасным... Со стыдом вспоминаю, зачем я туда пошел. Мое предчувствие меня обмануло. Мне казалось, что впереди еще годы борьбы, а оказалось, что до распада остались какие-то месяцы. Я был как бы бесплатным приложением, которому и говорить-то не давали».

Тем не менее и в условиях государственной катастрофы продолжалась активная общественная деятельность писателя. Попечительством об учреждениях православного образования, о патриотических изданиях («Литературный Иркутск» и др.) писатель стремился превратить родной Иркутск в город православной культуры. С этой целью он с 1994 г. также устраивал многодневные Дни русской духовности и культуры «Сияние России», на которые приглашал видных русских деятелей. Эти мероприятия, помимо торжественных заседаний в центральных залах города, сопровождались выступлениями участников в библиотеках, школах, вузах, где для многих граждан впервые откровенно звучало то, чего никогда не передадут в официальных СМИ.

Являясь сопредседателем Союза писателей России, одним из руководителей Всемирного Русского Народного Собора, членом Патриаршего совета по культуре Распутин был совершенно лишен распространенного в этой среде патриотического конформизма. При своем огромном авторитете он мог себе многое позволить, чего власть не прощала другим. Уже при правлении Путина писатель подписал обращение 43-х «Остановить реформы смерти» (2001). Это было продолжением непрекращающейся борьбы за достойную русскую жизнь. Тем не менее строптивый писатель, никак не укладывавшийся в либерально-демократическую идеологию олигархического государства, был награжден орденами «За заслуги перед Отечеством» (2002, 2008) и орденом Александра Невского (2011).

В 2010 г. Союз писателей России выдвигал кандидатуру Распутина на присуждение Нобелевской премии по литературе, но, разумеется, такой «ретроград» и «черносотенец» на Западе не мог получить признания. Разве что в кругах славистов, да и то в приниженном ранге в сравнении с русскоязычными писателями-космополитами.

Несмотря на множество государственных наград и всенародное признание Валентин Григорьевич отличался поразительной скромностью, деликатностью в общении, сдержанностью (из-за чего кому-то казался «мрачноватым») и трезвомыслием в спорах. В наших с ним редких (в основном было единодушие) дискуссиях в Иркутске и в Москве он стремился не обострять некоторых разногласий относительно советского периода, а примирить их на основе своей знаменитой фразы «Русский народ переварил коммунизм». И когда я, соглашаясь с этим, все же отмечал, что при этом наш народ сильно отравился, — Распутин с этим также соглашался. А для лечения своего народа от отравления он сделал гораздо больше, чем многие «истинные антикоммунисты», твердящие ныне, что «русского народа больше нет — остались одни совки».

Похоронен писатель на территории Знаменского монастыря в Иркутске.

19 марта 2015 г.