Альфред СИМОНОВ. Не торопись, Савелий. Маленькая повесть

От свежих, мокрых досок, беспорядочно валяющихся посредине большого, замусоренного опилками двора, одуряюще пахло осиной и елкой. Запах этот был каким-то очень теплым, почти домашним — и что-то в моей душе моментально сроднилось с ним. То, что секунду назад казалось мне беспорядком, и даже хаосом, теперь обрело некую внутреннюю логику, предстало понятным, правильным и единственно возможным.

«А как же еще должна выглядеть деревенская лесопилка?» — сказал я сам себе. — Вот такой вот хаос тут и должен быть. Идеально организованный хаос…»

После многочасовых блужданий по лесу ноги у меня просто гудели. Но отдыхать на мокрых досках не очень хотелось, и я двинулся на поиски более сухого пристанища. Выбрав доску посуше и пошире, постелил на нее клок оберточной бумаги, которым сельмаговская продавщица обернула мою недавнюю покупку — и только после этого начал сибаритствовать. Сел на доску, прислонился спиной к стене сарая. Вытянул уставшие ноги. Закрыл глаза.

Для полного счастья нужно было бы еще снять сапоги, но мой организм, уже приступивший к кайфу, соответствующих сигналов мозгу не послал. И мозг смолчал, не дал мне никаких команд. Все вместе мы решили просто и эгоистично отдохнуть.

Наблюдать чужое счастье — занятие невыносимое. Я было запамятовал об этом, но местная дворняга тут же напомнила. Унылая, беспородная, вся в каких-то репьях, она медленно, с опаской подошла ко мне — и глянула прямо в душу своими грустными глазами.

Собачьего языка я не изучал, но тут же понял всё, что она хотела донести до меня. «Полная безнадега, брат. Если есть сахарок или хлебушек — поделись, а? По запаху-то я чую, что есть и колбаска…»

Псина ошибалась. Продукт, освобожденный мною от сельмаговской упаковки, колбасой было нельзя назвать даже с большой натяжкой. Весь он состоял из каких-то жил и костей и пахнул, по-моему, чем угодно, только не мясом. Поэтому я без всякого сожаления кинул весь кусок собаке.

Деликатно обнюхав милостыню, пес начал неторопливо вкушать от моих щедрот, время от времени поглядывая по сторонам. Из-за угла сарая вышла вторая псина, то ли друг счастливца, то ли подруга — и степенно приблизилась к сельмаговскому продукту. Счастливец вежливо тявкнул и даже, как мне показалось, слегка посторонился. Ни тебе злобного рычания, ни толкотни, ни даже недобрых взглядов…

«Да вы откуда взялись, интеллигенты собачьи?» — удивленно подумал я. — Для помоечных псов вы слишком хорошо воспитаны. Интересно: кем каждый из вас был в прошлой жизни?»

Но развить эту мысль мне помешало здоровое чувство голода. А может быть, чувство зависти: ведь наблюдать, как две дворняги уминают то, что ты недавно купил для себя, без зависти невозможно.

К счастью, как человек предусмотрительный, я взял с собою из дома булку и крохотную баночку гусиного паштета. Сделав себе длинный бутерброд, начал лакомиться.

Псы с лесопилки, уже давным-давно справившиеся с костями и жилами, уставились на меня во все четыре глаза, полных укоризны. «Нечестно, брат, — прочитал я в этих глазах. — Сам ешь, а нам не даешь».

На этот момент они были, конечно, правы — ведь от сельмаговского продукта не осталось даже запаха. И теперь никто не смог бы доказать, что сей продукт когда-то существовал. Но я все-таки решил доесть свой бутерброд сам.

— Придется потерпеть, — сказал я обитателям помойки. — В отношении интеллигенции у нас, знаете ли, действует остаточный принцип. В переводе на ваш собачий язык: что останется, то и ваше!

Обе дворняги даже не мигнули, поедая меня глазами. Это лишний раз убедило меня в том, что эти псы — настоящие интеллигенты.

Пора было вставать с теплой и такой уютной доски, идти в деревню: там меня уже дожидался приятель вместе со своей «Нивой». Но я длил наслаждение. Куда, собственно говоря, спешить? Грибов — полная корзина, легкие полны кислорода. А уж впечатлений — на месяц вперед. Ведь мы нынче вновь заблудились. А еще я встретил змею!

В этот лес мы с приятелем ходили частенько, но, тем не менее, всегда в нем путались. Местные жители хором утверждали, что именно в этой чащобе обитает леший — и постепенно мы тоже пришли к мысли, что именно эта нечистая сила нас всякий раз и «хороводит». Поначалу, правда, мы подозревали, что подобными россказнями деревенские отваживают нас от грибных мест, но потом убедились, что сами они в этот лес почти не ходят, а если и ходят, то лишь по краешку.

Грибов тут, и вправду, была необоримая сила. Поэтому, пренебрегая местными поверьями и собственным опытом, мы вновь и вновь, в каждый очередной приезд сюда, блукали по дебрям. На этот раз всё еще обошлось малой кровью — лес в последнее время кто-то сильно поубавил, и мы то и дело выходили на просторные вырубки, где сориентироваться было полегче. Но перед самым выходом попали в плотный ельник — настолько плотный, что мне пришлось в одном месте встать на четвереньки и буквально проползти под этой природной колючей проволокой. Тут-то и ожидал меня сюрприз: я почти нос к носу встретился с небольшой серой гадюкой. Свернувшись клубком на трухлявом пеньке, она, очевидно, не ждала гостей — и сильно удивилась, увидев меня.

Приятель, услышав мой невольный возглас, очень обрадовался возможности послать хотя бы один заряд из своей двустволки не в воздух, как обычно, а в цель. Он как-то боком пробрался сквозь заросли, сумел прицелиться — и отстрелил змее ее мозги, не сумевшие верно оценить оперативную обстановку. Впрочем, и мозгов-то там было — с ноготок…

Взяв трофей за хвост, триумфатор бросил его в муравейник, еще не закрывшийся на зимовку. Муравьи мгновенно облепили змею — и приятель важно уверил меня, что через день-два от нее останется только шкура.

Это событие произвело на нас обоих возбуждающее действие — оба мы нуждались в разрядке. Приятель, убежденный трезвенник, сегодня был еще и за рулем, поэтому излить душу мог только в задушевных беседах с нашим деревенским знакомцем Савелием, а вот я имел полное право опрокинуть стопку-другую-третью. Не каждый день вы встречаетесь носом к носу с гадюкой!

Выйдя из чащобы на опушку, храбрый истребитель змей поспешил в деревню, дабы поскорее убедиться, что его драгоценная «Нива» пребывает в целости и сохранности, а заодно и отдать Савелию команду на приготовление закуси. А я решил минут десять отдохнуть на лесопилке, перевести дух. Стертые до кровавых мозолей ноги гудели, я уже начинал прихрамывать.

И вот теперь нужно было вставать и идти.

— Раз надо — значит, надо! — сказал я собакам, которые продолжали сидеть передо мной все в той же позе: не шелохнувшись и не сводя с меня глаз. — В конце концов, я хозяин своих ног, а не раб их! Правильно я говорю?

Интеллигенты, судя по всему, были согласны со мной, поскольку промолчали.

Жилых домов в этой деревеньке оставалось пять-шесть, не больше. Когда-то она была не из бедных: об этом говорили и прочность постройки высоких изб, и сохранившиеся кое-где затейливые наличники. Но это было давно, очень давно. Теперь она была такой же, как и сотни, тысячи других русских деревень, некогда подсеченных под корень и кое-как доживавших свой век.

Я подходил к дому Савелия. «Нива» моего приятеля стояла рядом с избой, над крышей вился обнадеживающий дымок. Я представил себе блюдо свежей вареной картошки, посыпанной укропом — и рот мой мгновенно наполнился слюной: бутерброд с гусиным паштетом не смог испортить мне аппетит. Все-таки, лучше еды, чем картошечка с укропом, человечество пока не придумало!

Перед тем, как войти в избу, я, по неизжитой профессиональной привычке, «проверился», то есть, незаметно осмотрелся. И тотчас обнаружил, что оба четвероногих интеллигента всё это время были моей свитой. Очевидно, они рассчитывали на продолжение банкета. Что ж, просящему дается.

— Ожидайте, господа интеллигенты, — сказал я внушающим доверие тоном. — Что-нибудь вам сегодня обязательно перепадет!

И вошел в дом.

У старика в сенях всегда лежали тапки для гостей — и за много лет само их присутствие тут стало неким признаком стабильности, удостоверяющим, что всё у Савелия идет по-прежнему, никаких плохих перемен нет. Надеть эту обувь я никогда даже не пытался — дух, исходивший от нее, на корню уничтожал сие намерение. Эти тапки, безусловно, были антикварными, но на аукцион «Сотби» я бы их не выставил.

Я поискал тапки глазами — и, найдя этот шедевр сапожного искусства на своем обычном месте, повеселел. Значит, у нашего доброго знакомца всё в порядке.

Перед тем, как взяться за ручку двери, бросил взгляд в старое, местами облупившееся, мутное зеркало. Увидел там себя — такого же мутного, со слегка подправленными в сторону кривизны чертами родного, хотя и поднадоевшего лица. Поправил растрепавшиеся в лесу волосы. И, мельком глянув в окошко, выходящее на деревенскую улицу, заметил в отдалении, на другом конце деревни, ярко-красную иномарку — под цвет пожарной тревоги.

Такие яркие, небольшие машины состоятельные джентльмены часто дарят при расставании своим любовницам, как бы за безупречную службу. И еще подобные драндулеты почему-то очень любят покупать себе, в середине своей карьеры, российские бизнес-леди.

Хотя я могу и ошибаться. Статистики ведь на сей счет нет никакой. Одни наблюдения.

— Так-так-так, конкуренты приехали! — весело сказал я. — Но ведь все грибы поблизости мы уже собрали. Добро пожаловать в лес без грибов, но с поджидающим вас гостеприимным лешим!

И, наконец, вошел в зало.

В этом ограниченном добротными бревнами пространстве меня ждали и были мне рады. Хозяин, седой крепыш с кустистыми бровями, обнял меня и похлопал по спине медвежьей лапищей. А истребитель змей, усевшийся в красный угол, под образа, энергично покрутил перед собой руками: дескать, давай скорее, жратва стынет!

Оба они, покуда я общался с деревенской интеллигенцией, времени зря, похоже, не теряли: на столе, в большом деревянном блюде из березового капа, вырезанном лет сто тому назад, высилась гора дымящейся картошки. Рядом стояли тарелки с жирной, нарезанной крупными ломтями, селедочкой, посыпанной кружками романовского лука и слегка, для остроты, приправленной уксусом. Эх, и заправимся мы сейчас!

Я вынул из своего мешка хлеб и ветчину. Племянница хозяина, юная пэтэушница Аленка, плотная розовощекая девушка из той исчезающей породы россиянок, о которой говорят «кровь с молоком», мигом нарезала всё это и разложила по тарелкам. А потом еще, для полного счастья, принесла из погреба огурчиков и квашенной капусты. Капуста, естественно, была прошлогодняя (новая еще не поспела), но выглядела весьма аппетитно.

Последним, что я достал из мешка, была бутылка коньяка. И довольно сносного, надо заметить. Если вы скажете мне, что сельский житель ничего не понимает в коньяках и угощать его этим напитком — бессмысленно, то ошибетесь. Во всяком случае, применительно к Савелию. В доме у нашего знакомца перебывало много разных людей — места-то грибные! — и коньяк он употреблял за милую душу.

Правда, закусить его он мог и селедочкой. Как и я, впрочем.

— Ну что, со встречей! — от души сказал хозяин, когда мы, угомонившись, сели за стол и налили по первой.

Вежливо подождав, пока мы с приятелем опрокинем в жаждущие утробы первые дозы живительной влаги, он последовал нашему примеру. Шумно втянул носом воздух, покрутил головой, одобряя мой выбор напитков — и потянулся за огурцом. Судя по некоторым внешним признакам, он, да и его племянница, причастились еще до моего прихода. Что ж, я его не осуждал. Ждать да догонять нет хуже, говорит русская пословица. А ждать выпивки, когда она запаздывает, вообще губительно для организма. Похоже, дядька с племяшкой к своим организмам относились бережно.

Истребитель змей уже наворачивал картошку с селедкой, и я с удовольствием присоединился к этому занятию. Савелий с Аленой налегли на городскую ветчину. Прежде, по молодости, хозяин и сам делывал окорока, да такие, что вкус их я не забыл и по сей день. Но со временем он запустил это дело. Да и кого тут, в глуши, кормить окороками!

Я познакомился с Савелием лет этак двадцать тому назад при любопытных обстоятельствах. Впрочем, это сейчас я могу употребить сей эпитет, а тогда эти обстоятельства мне представлялись не любопытными, а весьма утомительными и даже непреодолимыми.

Дело в том, что как раз тогда у меня родился, наконец-то, долгожданный мальчишка.

В отличие от молчуньи-дочки, он оказался изрядным крикуном, за что я его тут же окрестил «Политиком». Так это прозвище к нему и прилипло.

— Что, Политик, опять описался? Нехорошо…

— Политик, замолчи, наконец! Дай папе поспать, ему рано на работу.

С полгода Политик изводил меня и жену своим ором. Спасла нас соседка по лестничной клетке. Может, пожалела нас, а может, ее и саму «достал» наш сын, но однажды она зашла к нам и о чем-то пошепталась с моей супругой. Тем же вечером моя благоверная категорически потребовала, чтобы я завтра же запрягал свою «семерку» и вез ее и сына в деревню (как вы уже догадались — в ту самую деревню, где мы сейчас пировали). Там, оказывается, жила некая чудо-бабушка, умеющая заговаривать орущих младенцев.

— Интересно… — протянул я недоверчиво. — Как это она будет его «заговаривать»? Он же слов-то ведь не понимает! Да и вообще…я же партийный…

— Не твоего партийного ума дело, — отрезала моя супруга.— Мне здоровье ребенка дороже, чем твой партбилет. Сегодня суббота, выходной, надо ехать!

Делать было нечего. Я пошел в гараж, и через час мы уже всем семейством катили к гости к чудодейственной бабушке, за семьдесят километров от города.

Я рассчитывал увидеть древнюю, узловатую старуху, что-то вроде Бабы-Яги в исполнении Милляра. Но нас встретила приветливая женщина лет шестидесяти. Пригласила в чистенькую горницу, где в углу горела лампада перед иконой, предложила присесть.

Жена начала было объяснять суть дела, но хозяйка мягко прервала ее.

— Да я вижу, милая — кричит он у тебя. Я помогу.

Как человек партийный, да еще и впечатлительный, я вышел на улицу покурить. Вскоре жена покликала меня обратно. Чудо свершилось, наш Политик присмирел.

Супруга потом рассказала мне, как это было. Знахарка помолилась перед иконами, побрызгала нашего сына святой водой — и что-то долго шептала над ним, поглаживая мальчика по животику.

Ни денег, ни подарка она не приняла, объяснив, что тогда уйдет ее сила.

А наш Политик с тех пор сделался тихим ангелом. Но настоящим политиком, когда вырос, не стал. Орать-то разучился.

И вот теперь я сидел в той самой избе, где произошло это чудо, и пил коньяк вместе с сыном той самой знахарки, Савелием. Еще тогда, двадцать лет назад, его не звали ни Савушкой, ни Саввой — только Савелием. Как-то оно ему очень шло, это имя.

Беседа наша уже взлетала из круга рыбацко-охотничьих баек на экономико-политические высоты: хозяин избы сетовал на то, что его земельный пай, переданный в пользование полуразвалившемуся колхозу, нынче опять не пахали и не засевали, хотя по весне и собирались.

— Забыл уж, как и трактора-то гудят! Раньше к этому времени уже пары бы подняли, да озимые посеяли — а сейчас нет ничего. Пусто. Никому не нужно.

Говорил он об этом почти равнодушно, но было заметно, что судьба его земли, которую он сам уже не мог обрабатывать, земли неухоженной, брошенной, по-настоящему волновала его.

— Ну, и что же ты с ней думаешь делать? Она ведь у тебя сейчас — как жена без мужа: родить не может.

— А не знаю. Слышал, продают многие.

— Но продажа сельхозугодий, вроде бы, запрещена… — неуверенно заметил мой приятель, не великий знаток земельных законов.

Савелий глянул на него, как на недоумка.

— Нашли выход! Народ у нас хитрый, лазейку всегда найдет. Можно ведь подарить свой пай, к примеру… за деньги. За немалые деньги.

— Это какие ж немалые?

— Тыщ сорок за пай.

— А площадь земли какая?

— Восемь гектаров.

Алена, раскрасневшаяся и еще больше похорошевшая, усмехнулась:

— Привираешь, дядюшка. Это ж много получается!

— Много и есть. Вон то поле, которое вы сейчас переходили, когда из лесу шли — оно ведь всё мое, — со значением сказал хозяин. — А когда помру — твое будет, Аленка.

— Ты уж лучше живи… А я и в городе как-нибудь устроюсь, работа сейчас есть. Потом замуж, глядишь, выйду. Меня хоть сейчас возьмет один…и квартира у него есть.

— Ишь ты! А Вовка-то как же? Разве ж не пойдешь за него? Вроде любовь у вас… а?

Засмеявшись, племянница удалилась на кухню. Очевидно, эту тему она не желала обсуждать при посторонних.

— А кто ж это — Вовка? — подал вдруг голос истребитель змей. Похоже, в нем заговорила мужская зависть.

— Вовка-то? А вот вырубки в лесу видел? Его рук дело. Сколотил бригаду, валит лес… лесопилка, почитай, без отдыху хреначит. Иномарку себе купил, дом новый поставил. Теперь вот жениться надумал.

— Ну, что ж — завидная партия для Аленки, — заметил я. — Хотя, она и в городе не пропадет. У красивой девушки всегда есть выбор.

— Да не любят его у нас! И не за то, что зажил хорошо. Лес люди жалеют. Мальчишкой ведь он сам здесь бегал, а теперь лютует.

— Он что — тут, в деревне, и живет?

— Нет, на станции. Когда из армии пришел, на «железке» сперва поработал, да платят там мало — решил в бизнес податься. Парень-то он, вообще-то, ничего, работящий. Да вот лес-то нам жалко! Скоро ведь повырубают всё кругом! Вот и конец будет русскому человеку. Без леса нам нельзя…

— А чем еще здесь заняться? — рассудительно заметил истребитель змей. — Колхоз ваш развалился, да и пьют там больше, чем работают. Что его там ждало? Такая же пьяная судьба…

Я промолчал, думая о своем. Местного леса с его грибами и лешими мне тоже было жалко, но в гораздо большей степени интересовала судьба земли. Вовка-то этот, может, и прав по-своему: сам зарабатывает и другим дает. А вот земля — иное дело. Что с ней будет?

После третьей, когда мы все, задумавшиеся о судьбе родины и крестьянства, уже были готовы уронить слезу, в дверь постучали.

Стук был громким и частым: так стучат уверенные в себе люди. Либо милиция, либо пьяный сосед, ищущий денег на опохмелку.

— Входите, открыто! — крикнул хозяин.

Взглянув в окно, я увидел ту самую иномарку пожарного цвета, которая полчаса тому назад стояла на другом конце деревни.

В горницу тут же вошла, поздоровавшись, молодая, лет двадцати пяти, женщина. На ней были обтягивающие все ее прелести джинсы и вишневая блузка, открывавшая для обозрения ее пупок.

«На дворе-то уж не лето красное, — подумал я. — Больно загорелая… с Красного моря, что ли, недавно заявилась? Ничего себе, видная мамзель. Эта и в городе не затерялась бы, а уж здесь… Только вот губы какие-то тонкие, поджатые…змеиные…»

Какие у змей губы, я, понятное дело, не знал. Нынче в лесу мог бы приглядеться, но что-то не захотелось.

«Нет, не в моем вкусе», — вынес я окончательный приговор. И тут же потерял к вошедшей всякий интерес.

— Проходите, садитесь к столу, — радушно сказал хозяин. — С чем пришли? Не из собеса, случайно?

— Нет, спасибо, я ненадолго. Хотела узнать, не хотите ли продать вашу землю.

— Кому же это? — спросил Савелий, несколько ошарашенный такой, без всяких прелюдий, прямотой.

— Есть, кому.

— И какая же, примерно, будет цена, если соглашусь?

— А сами-то во сколько цените?

Савелий налил себе стопку и махом выпил. Захрустел огурцом.

Молчание затягивалось. Мы с приятелем, бывшие в этой ситуации сбоку припеку, вмешиваться не могли, хотя меня так и подмывало встрянуть в разговор. Хозяин дома, видимо, решил взять паузу. Женщина в джинсах стояла, не меняя позы.

— Сколько? — наконец, прорвало Савелия. — Дед мой приехал сюда в первую мировую, от войны бежал. Человек был не бедный, купил эту землю за золото. Понимаешь? Золотом заплатил! А ты чем платить собираешься?

Змея в джинсах не моргнула глазом.

— Золотом вряд ли. Да и зачем оно вам? Рублями привычней. Тысяч пятьдесят вам бы заплатили. Оформление за наш счет.

— Что ж вы с этой землей делать собираетесь? — поинтересовался хозяин.

— Это дело покупателя. Может, фермерское хозяйство заведет. Может, коттеджей настроит. Места тут у вас красивые, холмистые, река рядом. Стоков нет, вода чистая. Хороший дачный поселок получится!

— А я куда же?

— Да никуда. Живите в своем доме на здоровье, никто вас не выгонит.

— Хм, выгонит. Пусть кто попробует! Я живо свинцовую печать меж глаз поставлю.

Хозяин опять замолчал. Достал сигарету, закурил.

— Ну, я вас не тороплю, подумайте. О цене еще поговорим, она не окончательная, можно поторговаться. А упустите случай — другого может и не быть. Ваши соседи, кстати, тоже думают.

Я все-таки решил вмешаться и вставить пару слов.

— А вы ничего не путаете насчет коттеджного поселка? Земля-то у хозяина сельскохозяйственная. Как с законом-то быть?

— Я, кажется, не с вами разговариваю, — отрезала змея. — Владелец земли — Савелий Николаевич, ему и решать.

— Ого! Вы уже и имя-отчество его знаете. Наверно, всю информацию о нем собрали…

— Не ваше дело, не вмешивайтесь. Сами-то живете, как вижу, неплохо. А человеку на старости лет пожить не даете.

— Да что ты, Савелий, ее слушаешь! — возник из небытия истребитель змей. — Они вас тут совсем уж за лохов держат! Этой земле цены нет! Если ты ее продашь — какой же ты будешь крестьянин? Так, дачник на пенсии!

В горнице опять повисло молчание. Савелий курил, глядя в пол. Судя по всему, он отнесся к неожиданному предложению весьма серьезно. Мужик он был непростой, блюсти свою выгоду умел. «При его возрасте, да с его мизерной пенсией всякий бы задумался, наверно, — подумал я вдруг. — На что вот те же лекарства покупать? Цены-то на них взлетели до небес…»

Савелий, словно прочитав мои мысли, пытливо глянул на меня, ища поддержки.

— Ты подумай, Савелий, — сказал я, улыбаясь. — Никто тебя не подгоняет. Надо всё хорошенько взвесить. А то проснешься однажды утром — а рядом новый помещик живет. А ему, глядишь, крепостные понадобятся…

— Да ты не пугай меня, Николаич, не пугай, — бросил хозяин дома. — Всю-то жизнь нашего брата пугают. А я уж никого не боюсь — отбоялся!

Однако я видел, что он лукавил. Боялся Савелий, чего уж там. Потому, что и в самом деле не понимал, что его ждет в случае продажи земли, не умел предугадать будущего.

Женщина в джинсах, привыкшая, видимо, к такой реакции пожилых людей на ее предложение, спокойно стояла посреди деревенской горницы. Но молчание становилось таким тягостным, что и она не выдержала.

— Ну, что, Савелий Николаевич, я заеду через неделю. А вы пока подумайте. Дело выгодное! И вы с деньгами, и земля не пропадет. До свидания!

Змея уползла, пожарная иномарка исчезла из поля зрения. А вслед за ней заторопились и мы с приятелем.

Савелий с Аленой вышли нас проводить. У крыльца по-прежнему смирно сидели два собачьих интеллигента, всем своим видом демонстрируя покорность судьбе и веру в человечью доброту. Они вопросительно уставились на меня — и я, вспомнив о своем обещании, вернулся в дом. Набрал объедков — и накормил дворняг.

Приятель прогревал «Ниву», я молчал, глядя на собак. Они ели, изредка поглядывая на нас. Похоже, в их мозгах теплились мысль о том, что в одном из нас они могут обрести хозяина, который будет их кормить каждый день. И даже, может быть, построит им уютную будку… Пусть даже и на цепь посадит, можно потерпеть. Лучше небольшой клочок земли, где сытно и спокойно, чем вся земля — но с вечной заботой о куске хлеба.

Впрочем, они, конечно, так не думали. Просто вкушали от наших щедрот.

Савелий тоже глядел на них — и я видел по его лицу, что он думает о чем-то похожем.

Нам пора было уезжать.

— Не торопись, Савелий, — сказал я на прощанье. — Продать — дело нехитрое, всегда успеешь. Не торопись!

Он молча обнял меня. Алена тоже приложилась, чмокнула в щеку. Сквозь алкогольные пары, исходившие от нас обоих, я на мгновение почувствовал ее запах — запах молодости, силы, надежды.

Старенькая «Нива» истребителя змей катила по лесной дороге, с которой было хорошо видно расстилавшееся поодаль бывшее колхозное поле. Желтые, оранжевые, красные краски осени полыхали вокруг, но в пейзаже этом была разлита какая-то тихая, покорная печаль — и я тоже, невольно поддавшись этому настроению, загрустил. Хотя всё у нас с приятелем было хорошо: отдохнули, набрались сил, белых грибов набрали полные корзинки. Да еще и пофилософствовали вволю.

«Когда-то еще вот так придется отдохнуть? — думал я, провожая взглядом березы, осинки, пригорки. — Да и вообще, попадем ли мы в этот лес в следующий раз? Змеи и лешие, похоже, берут верх в родных краях…»

«Ниву» потряхивало на дорожных колдобинах.