Алексей КУРГАНОВ. В палате. Рассказ

В больницу Саня Завитушкин попал с паховой грыжей.

— Поднял, что ли, чего? — спросил хирург, колобок в очках.

Саня кивнул: ага, поднял. И покраснел. Была у него в организме такая загадочная особенность: чуть чего — щеки и лоб наливаются краской. Прям как девица какая.

— Чего поднял-то? — не отставал колобок.

Похоже, он был большим любителем поговорить. Хотя, чего в этом удивительного? Языком молотить — не гвозди колотить.

— Мешок, — ответил Саня хмуро.

— Понятно, — кивнул очкарик. — Пустой?

— Зачем пустой? С мукой.

— Понятно, — повторил хирург. — А работаешь кем?

— Грузчиком. На хлебозаводе.

Эскулап оторвался от своих бумажек, посмотрел на Саню долгим взглядом — и вдруг заговорщически подмигнул.

Вот привязался, подумал Саня. Небось, думает, что я надорвался, когда воровал. Хотя правильно думает. Когда я мешок через забор перебрасывал, в этот самый момент и скрутило. А куда деваться? Не сопрешь — не проживешь.

— Полежишь пару деньков, понаблюдаем, — обнадежил его колобок. — Может, и без операции обойдемся. Вопросы?

Вопросов у Завитушкина не было.

Палата ему сразу понравилась. Может, из-за того, что прежде Саня ни в одной больнице не лежал. Палата замечательная — окна широкие, потолок белый, на полу линолеум. Четыре кровати, возле каждой — тумбочка. Напротив дверей — холодильник, на холодильнике — телевизор. Светло, тепло, чисто, аккуратно. Помирать в такой палате нет никакого желания. Эх, жизнь! Какая же ты все-таки замечательная штука!

Соседи тоже попались хорошие. Одного Саня даже знал: тот работал в «стальнухе», на машиностроительном. Вася, кажется. Или Ваня.

— Федя, — сказал Вася-Ваня и первым протянул Сане руку. Рука была теплой и сильной. Рабочий класс, сразу видно.

— А я тебя вроде знаю, — продолжил Федя. — Ты на мукомолке мешки таскаешь. Угадал?

— На хлебозаводе, — поправил Саня.

— Хрен редьки не слаще, — махнул рукой Федя. — Мы ведь с тобой в пивнушке у вокзала встречались! — вдруг вспомнил он. — Весной! Это не тебя я тогда там метелил-то? — и вгляделся в Завитушкина повнимательнее.

Саня поежился.

— Не, не тебя, — разочарованно протянул Федя. — Тот щербатый был, с бородавкой на лбу. И сипел.

— А ты чего здесь? — спросил Саня. Тема мордобоя его как-то не увлекла.

— Аппендицит, — Федя задрал рубаху и показал собрату по несчастью марлевую нашлепку справа, внизу живота. — Операцию два часа делали! — похвастался он. — Запущенный случай. Еще бы денек притормозил — и всё, картонные тапочки. А сейчас уже заживает. Да на мне всегда, как на собаке! А ты?

— Грыжа выскочила.

— Профессиональная болезнь, — понятливо кивнул любитель кулачных боев. — Не сопрешь — не проживешь.

Саня густо покраснел. Вот черт. Все всё знают, всё понимают.

— Да какой там «сопрешь», — промямлил он. — Начальство всю дорогу зырит. Прям как эти...

— Да ладно гнать! — Федя потрепал его по плечу. — Чтоб при муке — и не тырить? Так не бывает!

— А это Спиридон! — познакомил он Саню с толстым мужиком, который лежал справа у окна и читал газету. — Эй, Спиридон! Про тебя говорю!

Толстый повернул голову. Голова у него была очень большой. А еще уши, как лопухи, и нос картошкой.

— Привет, привет, — сказал Спиридон Сане. — Добро, так сказать, пожаловать к нашему шалашу.

— Грамотный! — похвалил толстого Федя. — Ишь, как ввернул. Уважаю.

— Ваш, заводской?— поинтересовался Саня.

— Не, квасом торгует на «Трех революциях». Из бочки.

— Наш, что ли? — удивился Саня. Всех хлебозаводских он знал в лицо, но Спиридона ни разу не видел.

— От кооператива, — почему-то поморщился Федя. — «Три богатыря». Слыхал? Их еще в прошлом годе с паленой водкой прихватили. Чуть не закрыли. Но вовремя сунули — и спаслись.

Дверь отворилась, и в палату вошел еще один здешний постоялец — высокий жилистый мужик с желтыми волосами.

— Калина, познакомься! — сказал Федя громко. — У нас новенький! — и кивнул на Саню.

— Саня, — представился Саня.

Желтоволосый хмуро кивнул.

— Ну, как дела? — спросил его Федя.

— Да заманали! — воскликнул жилистый. — Всю задницу искололи. А куда там колоть-то? Она у меня и так с кулачок. Да еще анализы эти... у-у, гады!

— Спиридон! — позвал Федя толстого читателя газеты. — Может, в картишки перекинемся?

— Не, — не согласился тот. — Я лучше почитаю. Или в шахматишки. Никто не желает?

— Шахматы — игра для умных, — ядовито отозвался Федя. — А мы разве умные? Мы — рабочий класс.

«Чего это он? — неприязненно подумал Саня. — “Рабочий класс”… Ну и рабочий класс, ну и чего? Не всем же паленой водкой спекулировать... Кому-то надо и работать».

Но вслух он ничего не сказал. С Федей ему хотелось дружить. Вон у него кулаки-то какие! С такими кулаками ни в одной пивнушке не страшно.

Ночью поднялся переполох. В палату, громко топая, вбежали врачи, кинулись к Спиридону и начали с ним что-то энергично делать. Потом подкатили каталку, переложили Спиридона на нее и умчались.

Саня только успел заметить, что Спиридон как-то странно уменьшился в размерах и ни на что не реагировал. Приступ у него, что ли? Но с какой стати? Днем спокойненько себе лежал, читал газету, предлагал в шахматы сыграть…

— И чего с ним? — спросил Саня Федю, который вернулся «из разведки», то есть от знакомой дежурной медсестры.

— А чего с ним... всё, — сказал Федя просто. — Двинул Спиря. Отчитался газеток.

— Как отчитался? — Саня даже поперхнулся. — Зачем? Умер, что ли?

— Ага, — кивнул Федя. — Швы вроде разошлись. Или прорвалось чего. Хрен его знает. Да какая теперь разница!

— И чего? — никак не мог поверить Саня. — Что значит — «разошлись»? Разошлись — зашивайте! Не в курятнике ведь лежим — в лечебном учреждении! А?

— Бэ, — ответил Федя. — Кто ж ожидал-то?

— Здесь же все-таки больница, — стоял на своем Саня. — Им тут ведь зарплату плотют, чтоб ничего у нас не расходилось.

— Все под Богом ходим, — философски заметил Федя. — Что в больнице, что под забором. Там, — он поднял указательный палец вверх, к потолку, — там каждому его календарь расписан, как моя бабка говорила. И никакой взяткой не отмажешься. Всё тютелька в тютельку. До секундочки.

Смерть Спиридона ошеломила Саню, в общем-то, не своей неожиданностью, а какой-то совершенно равнодушной простотой. И еще обыденностью. Саня раньше никогда не задумывался о бренности бытия, ни к чему это ему было. Улица, где он родился и вырос, армия, где он отслужил положенные два года, хлебозавод, на котором он вкалывал сейчас — всё это к уходу из жизни не имело никакого отношения. И Саня давно уже относился к смерти, как к чему-то совершенно отвлеченному, абстрактно удаленному, лично его, Сани Завитушкина, молодого жизнерадостного балбеса двадцати пяти лет отроду, совершенно не касающемуся. И вдруг — вот она! Рядом была, на соседней койке!

Ведь всего час назад он со Спиридоном разговаривал. Даже сказал что-то ему. А тот сначала этак интеллигентно поморщился, а потом хохотнул. А сейчас вот уже не хохочет и не морщится, лежит себе спокойненько в мертвецкой, на сквознячке и холодке. И ничего ему уже больше не надо.

— Ты чего? — толкнул Саню в плечо Федя. — Чего заскучал?

— Ничего, — буркнул Саня. — Нормально всё.

Но Федя понял.

— Да уж... — протянул он. — А ведь сегодня вечером мы с ним выпить собирались. Вот тебе и выпил Спиридон Пафнутьевич. Сань, а может, мы с тобой замутим? Помянем? А?

— А чего ж, — согласился Саня. — Ладно. Замутим.

Он повернулся к стенке и закрыл глаза.

«Скоро, что ли, меня выпишут-то, — думал он с тоской. — Грыжа эта еще привязалась… Вот так ходишь, ходишь, пиво дуешь, мешки через забор перекупщикам перебрасываешь… И вдруг в один прекрасный момент — бац! Картина Репина “Приплыли”. И уже не хочется ни пива, ни колбасы, ни новостей в стране и мире… Может, бросить нахрен эту погрузку и пойти хоть тем же квасом торговать? — подумал он вдруг. — Зарплата меньше — зато тяжелее кружки ничего поднимать не придется. И даже увольняться не надо: квас-то ведь от хлебозавода...»

— Чего это с пареньком-то нашим? — спросил Калина и, опасливо покосившись на неподвижно лежащего Саню, глумливо хохотнул. — Тоже, что ли, двинуть собрался?

— Сомлел, — пояснил Федя. — С непривычки бывает.

— Да, картина не для слабонервных, — согласился желтоволосый. — Ничего. Привыкнет. Делов-то…

Он зевнул, потянулся всем своим костистым телом, достал из тумбочки баночку и направился в туалет. Пора было помочиться для очередного анализа.