Ольга КОРЗОВА. Каждый цветик — цветочек аленький

***

 

Не хочется брякать посудой,

будить спозаранку жилье,

пускай отоспится, покуда

задумалось время мое.

 

Устав от пути-бездорожья,

застыло смолой на стволе.

И кажется, вечности можно

коснуться еще на земле.

 

 

***

 

Теперь все чаще хочется молчать,

а если говорить — о настоящем.

Слова отравным привкусом горчат,

и ближе современника стал пращур

с его простой, суровою судьбой,

заботами о доме да о пашне.

Но Родину он закрывал собой,

и было ей, как девочке, не страшно.

А если б выбирать иной удел,

наверно, отмахнулся бы — пустое! —

затем, что он России песни пел

и слезы утирал своей рукою.

 

 

***

 

Лед стал непрочным, будто жизнь.

Зима,

темнея, распадаясь на кристаллы,

еще стоит. И не сойти с ума

возможно, лишь занявшись чем-то малым:

укрыв себя от внешней суеты,

от бредней политических — стеною,

стирать белье, выращивать цветы

и слушать притяжение земное,

и не ходить по тоненькому льду,

особенно — почуяв воздух вешний.

Да только завтра снова побреду,

постукивая палкой, словно пешней…

 

 

БАБУШКА С ТАБУРЕТОЧКОЙ

 

1

Ноги-то не железные —

и прохудились, глядь.

Будешь теперь, болезная,

ватной ногой качать,

шаркать, держась за стеночку —

благо, что есть стена:

«Локти мои, коленочки!..

Прежние времена!»

 

Помнишь, бывало, деточкой,

не отрывая глаз —

бабушку с табуреточкой

видела ты не раз, —

но все равно от ужаса

сжавшись — была, и нет,

смотришь, как бабка тужится,

двигая табурет

по деревенской улице. —

Боже, куда она?! —

И отчего сутулится

худенькая спина?

 

Легкая думка детская

вихрем умчится вдаль.

Бабушку с табуреткою

лишь на мгновенье жаль.

Страхи сильнее жалости.

Согнутая дугой,

бабка тогда казалась мне

немощною Ягой.

 

Крутит судьба рулеточку.

Может, в ее волшбе

бабушкой с табуреточкой

выпадет стать тебе?..

 

2

Часто, покоя ради,

дом ее был закрыт,

и, на окошки глядя,

думалось: бабка спит

или сидит устало

где-нибудь в уголке,

отблеск от печки алый

бегает по руке.

 

Дети понять не в силах

жизнь на изломе крыл,

и невдомек мне было,

кто ей дрова носил,

как доставался старой

каждый глоток воды,

и отчего держалась,

будто и нет беды,

словно бы все обычно.

К ней приезжая, дочь

матери горемычной

силясь хоть чем помочь,

как ее ни просила,

из своего угла

выбраться согласилась,

только когда слегла.

 

Пашня, война, ухабы…

Верен проклятый слух:

короток путь у бабы

до вековых старух.

Тяжек военный волок —

год сосчитай за пять.

Век на Руси недолог —

трудно довековать.

 

Бабушка, помню с детства,

встанет спиной к теплу:

«Девка, не насидеться б

сиднем у вас в углу…»

 

Ночью, вскочив от боли,

скажет тихонько мать:

«В угол не сесть бы, Оля,

мукою вам не стать…»

 

Угол родного дома,

где каждый гвоздь знаком.

если уж быть худому,

лишь бы в углу своем,

лишь бы не на чужбине.

Что там? Сытая выть?

Северным небом синим

хочется жить да жить,

и не считать увечья,

словно их вовсе нет,

солнцу с дождем навстречу

двигая табурет.

 

 

***

 

Обижаюсь, услышав,

что реки — маленькие,

деревушки — невзрачные,

край — заброшенный.

Для меня каждый цветик —

цветочек аленький,

и о каждой травинке грущу

нескошенной.

 

И дома называю

хозяев именем,

пусть дымок

не над каждою крышей

тянется.

А весною стою

над морями синими.

Кена, Чурьега, Сондола —

все красавицы.

 

А когда повезут —

будет день —

дорогами

в наволоцкий край,

на мое пристанище,

мимо серых поженок

с перелогами…

Нет, не мимо! —

Со мною они останутся

навсегда...

Project: 
Год выпуска: 
2015
Выпуск: 
40