Материалы II Международной конференции «Наследие Ю.И. Селезнева и актуальные проблемы журналистики, критики, литературоведения, истории», прошедшей 24-25 сентября на факультете журналистики КубГУ

Александр КАЗИНЦЕВ

Центр национальной мысли

Селезневская конференция — детище Юрия Михайловича Павлова. Так же как и Кожиновская, которую он организовал и 10 лет проводил в Армавире, где профессорствовал в Педагогической академии. Недавно Юрий Михайлович перебрался в Краснодар и уже второй год проводит чтения памяти Ю.И. Селезнева.

Прямая связь с Кожиновской конференцией очевидна: Юрий Селезнев был учеником и ближайшим сподвижником Вадима Кожинова. Первоначально предполагалось, что встречи в Краснодаре и Армавире будут дополнять друг друга. Но Педакадемия — без Павлова — начинание не потянула. Так все и держится в России на жертвенной энергии одного подвижника!

Юрий Павлов — подлинный подвижник. Не просто известный ученый, доктор филологических наук, профессор, замдекана факультета журналистики Кубанского госуниверситета, Юрий Михайлович — просветитель. Он приобщает к высшим достижениям современной отечественной литературы и русской мысли, ошеломляя слушателей открывающимися духовными горизонтами. Именно так отзываются о нем его бывшие ученики, занявшие ныне профессорские кафедры не только в кубанских, но и в московских вузах.

Конференции, которые проводит Павлов, отличает поразительная свобода в выборе тем и жанров выступлений. Никакой зарегулированности, наводящей скуку на участников научных бдений. Быть может, сказывается темперамент организатора. А может, дело в личностях В. Кожинова и Ю. Селезнева. Оба были не только литературоведами и критиками, но и общественными деятелями, мыслителями.

Вот и на этой конференции лингвистический доклад доктора филологических наук А. Факторовича соседствовал с содержательным сообщением студентки 2-го курса А. Петровой «Фильм Николая Бурляева “Лермонтов” — невоплотившаяся книга Юрия Селезнева», вдохновенная писательская импровизация В. Лихоносова — с презентацией нового издания статей Ю. Селезнева, проведенной составителем сборника С. Куняевым.

Павлов приглашает на конференции не только филологов, но и писателей, что оживляет дискуссии. И главное — придает исследовательскому процессу глубину: те, кто изучает литературу, и те, кто ее создает, обогащают и поверяют друг друга. К кубанцам приезжали Л. Бородин, В. Личутин, В. Бондаренко, А. Воронцов. В этом году столицу представляли Ю. Козлов, Л. Сычева, С. Куняев, А. Казинцев, издатель В. Волков.

И все-таки главная изюминка, отличающая павловские конференции, — участие молодых авторов. Может быть, в этом более всего сказывается традиция Кожинова–Селезнева. Помню, Вадим Валерианович говорил мне, начинающему сотруднику «Нашего современника»: «Саша, привлекайте молодых! Мои сверстники (Кожинову было тогда 50. — А. К.) основные свои идеи уже высказали. Новое слово призваны сказать молодые, не израсходовавшие свой творческий потенциал».

Правда, сам Вадим Валерианович после этого памятного разговора нашел в себе силы, чтобы предстать в новом качестве — мыслителя-историософа. Что ни в коем случае не обесценивает его призыв делать ставку на молодых. В конце концов это им создавать литературу завтрашнего дня.

В Армавире в качестве многообещающих дебютантов побывали Р. Сенчин, С. Шаргунов, З. Прилепин. Позднее Захар с триумфом выступил на Кожиновской конференции уже как лидер современной литературы. На II Селезневские чтения в Краснодар были приглашены прозаики из «поколения двадцатилетних» — Е. Тулушева и А. Тимофеев. Они хорошо знакомы читателям «Нашего современника». Журнал их открыл, щедро предоставляет свои страницы, пропагандирует их творчество.

Их выступления прозвучали на фоне доклада известного критика, профессора А. Татаринова «Проза молодых традиционалистов (А. Антипин, Е. Тулушева, А. Тимофеев)». Доклад и последовавшая за ним оживленная дискуссия, в которой приняли участие и сами молодые авторы, и сотрудники «Нашего современника», и В. Лихоносов, стали эмоциональной кульминацией конференции.

«Селезневские чтения произвели на меня огромное впечатление, — призналась одна из студенток, — я несказанно рада, что мне посчастливилось познакомиться с талантливыми молодыми писателями, главными редакторами известных журналов... После таких встреч в человеке, несомненно, что-то меняется, он начинает смотреть на мир иначе, он хочет больше читать, больше думать, больше писать — больше знать, а главное, уметь анализировать то, что знает».

По итогам первой Селезневской конференции был издан роскошный том выступлений участников. Надеюсь, что такое же издание подведет итог и нынешних чтений.

Александр КАЗИНЦЕВ

Патриоты и бюрократы, или Почему патриоты проигрывают

Прежде всего уточним термины. Понятия «бюрократ» и «патриот» широко используются и столь же широко трактуются. Воспользуемся цитатами. Пусть те и другие сами определят себя.

«Что мне до отечества! Скажите, не в опасности ли государь”, — воскликнул Аракчеев, когда адмирал Шишков говорил ему о спасении армии в 1812 году (Комаровский Е. Ф. Записки. М., 1914).

Перед нами образец бюрократа. Его собеседник — Шишков, известный русофил, свою позицию красноречиво обозначил в диалоге с Кутузовым — в том же 1812 году. Когда армия дошла до Вильно и готовилась вступить в Европу, адмирал убеждал главнокомандующего отказаться от этого шага: «Мы идём единственно для них (немцев. — А.К.), оставляя сгоревшую Москву, разгромленный Смоленск и окровавленную Россию без призрения, с новыми надобностями требовать от ней войск и содержания их» (цит. по: Минаков А. Ю. Русский консерватизм в первой четверти XIX в. Воронеж, 2011).

Для тех, кому эти примеры покажутся произвольными, продублирую цитаты. «Мы знаем только одного царя, нам дела нет до России», — заявил канцлер Нессельроде выдающемуся русскому дипломату Александру Горчакову, гордившемуся тем, что он первым ввёл формулу «Государь и Отечество”. Сменив Нессельроде на посту министра иностранных дел, Горчаков в специальном циркуляре обязал посольских «проводить только национальную политику, не жертвуя интересами России» (Гуськова Е. Ю. Субъективный фактор в истории Балкан и роль А. М. Горчакова в формировании исторических традиций русской дипломатии. — Историйки записи. Подгорица, 1999).

Итак, патриот служит отечеству, бюрократ — власти. И не пытайтесь спекулировать тем, что можно служить им одновременно: бюрократ в лице Аракчеева и Нессельроде от служения отечеству сознательно отстраняется.

В XIX веке высказывались без оглядки на общественное мнение. Это сегодня чиновники наловчились сопрягать «царя и отечество», хотя по сути недалеко ушли от временщиков минувших столетий. В. Володин: «Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России» (lenta.ru/news/2014/10/22/waldai).

А теперь взглянем поглубже. Патриот самостоятельно размышляет о благе страны и действует соответственно. А это — классическое выражение политики, как её понимал Аристотель. Естественно, не всякий политик — патриот, но патриот, занимающий активную гражданскую позицию, непременно участвует в политическом процессе.

Бюрократ ждёт распоряжений начальства. Политики он сторонится, подозревая в ней непростительное вольнодумство.

Однако история редко показывает тех и других поодиночке — в чистом виде. Она берёт их в охапку, заставляя действовать вместе.

Что из этого выходит, рассмотрим на примере Юрия Ивановича Селезнёва. Я изнутри наблюдал драму, разыгравшуюся в 1981 году, так как был одним из двух сотрудников, принятых им в журнал «Наш современник».

Первое, что поражало в Селезнёве, — его внешность. Он был красив редкой мужественной красотой. Высокий, подтянутый, с гривой вьющихся волос, он гордо запрокидывал голову и глядел, чуть прикрыв пронзительно-синие глаза. Наверное, так смотрели витязи в степном дозоре.

Красивым и смелым он был и в деятельности. В публицистике — темпераментной, полемичной. Беспощадный к врагам, заботливый и одновременно взыскательный по отношению к друзьям.

И в редакционной работе, где выделялись два неравных периода — в редакции «Жизнь замечательных людей» и в журнале «Наш современник».

ЖЗЛ традиционно возглавляли люди неслучайные. Сергей Семанов до Селезнёва, Сергей Лыкошин после него. Но именно на селезнёвский период приходится высший взлёт в работе редакции. Он выпускает книги, прославившие серию: «Гоголь» Игоря Золотусского, «Островский» Михаила Лобанова, «Гончаров» Юрия Лощица. В том же ряду книга самого Селезнёва «Достоевский».

Пересматривалась история литературы (показательна новаторская трактовка Золотусским гоголевских «Выбранных мест из переписки с друзьями»). Пересматривалась русская история. Патриархальность, православие, добродушная обломовская лень — все эти явления, коренные в нашей истории, в оценке авторов меняли знак с отрицательного на положительный.

Для такого пересмотра требовалась отвага. Но не только она. Исследовательской смелости хватало и Лощицу, и Золотусскому, и фронтовику Лобанову. У Селезнёва было нечто большее: смелость политическая. Точнее — смелость политика.

Селезнёв имел широкий политический кругозор. Здесь он превосходил даже своего учителя Вадима Кожинова, широта взглядов которого ограничивалась всё-таки литературой и историософией. Может быть, сознательно — и спасительно — ограничивалась. О политике Вадим Валерианович мог высказываться чрезвычайно резко. Но «не под запись», а под рюмочку. Я говорю о советском периоде.

Селезнёв в 80-е годы был едва ли не единственным политиком в русском движении. Не случайно пророческие слова о «третьей мировой» сказаны именно им.

Придя в «Наш современник», Юрий Иванович мечтал превратить его не просто в образцовое издание, избавившись от второстепенных и третьестепенных авторов, которые на страницах журнала соседствовали с Распутиным, Беловым, Астафьевым, Шукшиным, а в орган направления. И больше того — в политический центр, к которому будут стремиться все деятели поднимавшего голову русского движения, а в перспективе и все русские люди.

В «Нашем современнике» Селезнёв проявил свойственную ему смелость. В подборе авторов, сотрудников (отдел прозы он доверил Борису Спорову, имевшему судимость). В формировании номеров. В ноябрьский номер «НС» за 1981 год он поставил сразу несколько «взрывоопасных» материалов (эта история блестяще разобрана Юрием Павловым в статье «Русский витязь на третьей мировой»).

Но главная смелость — его политическое мышление. Смелость быть политиком, едва ли не первым в русском движении за много лет.

Вовлечённость в политику принципиально отличала Селезнёва от многочисленных деятелей т. н. «русской партии».

Подробнее об этом понятии. Его ввели на Западе бывшие советские диссиденты. В дневниках Сергея Семанова читаем: «Там по этому поводу высказались такие столпы, как Агурский, Синявский, Эткинд, Янов... Мнение их однозначно: “Русская партия” (так они (разрядка моя. — А.К.) именуют круг “Молодой гвардии”) рвалась к власти... Ясно, что это преувеличение, причём очевидное» (Семанов С. «Русский клуб»... М., 2012).

О «преувеличении» и даже об условности термина пишет современный исследователь: «Русской партии, равно как и либеральной, не существовало как единой организационной структуры. И не могло существовать в тогдашних условиях. Русская партия — чисто условное обозначение» (Жучковский А. Г. Русская партия. — rus-istoria.ru/component/kl/item/809-russkaya-partia).

Тем не менее в середине нулевых термин подхватили в России. Либералы (книга Николая Митрохина «Русская партия: движение русских националистов в 1953–1985 годах» (М., 2003). И патриоты, считавшие себя недооценёнными (Байгушев А. Русская партия внутри КПСС. М., 2005).

Те, кто работал в литературе в 80-е годы, знают, какое скромное место занимал в ней — ив патриотическом движении — Александр Байгушев. Чиновник среднего уровня.

Годы спустя он решил взять реванш и в книге воспоминаний создал миф — о русской партии. Методы Байгушева характеризует упоминания о «русских клубах», из которых он выводит «русскую партию». Действительно, группу патриотов-идеологов в Обществе охраны памятников культуры неформально называли «русским клубом». Воспользовавшись этим, Байгушев говорит о «русских клубах», создавая иллюзию широкого организованного движения.

Фантазии о «русской партии» охотно используют и либералы. Николай Митрохин зачисляет в неё даже заведомых русофобов! Вопиющий пример — аттестация В. Шауро: «Скрыто сочувствующий русским националистам заведующий отделом культуры ЦК КПСС В.Ф. Шауро».

Но и литературные начальники, такие как С. Михалков, Верченко, Феликс Кузнецов, могут быть названы членами «русской партии» разве что по незнанию. Или с целью ввести в заблуждение.

На самом деле никакой «русской партии», тем более в партии коммунистической, не было и быть не могло. Если бы таковая возникла или хотя бы только начала оформляться, ее деятельность была бы мгновенно пресечена. Показательно «Ленинградское дело» 1949–1952 годов. Органы безопасности расстреляли А. Кузнецова, секретаря ВКП(б), Н. Вознесенского, председателя Госплана СССР, М. Родионова, председателя Совета Министров РСФСР, и других видных деятелей партии и правительства, заподозренных в стремлении создать — нет, не русскую партию — всего лишь компартию РСФСР. О жестокости, с какой проводилось следствие, свидетельствует страшная подробность: шесть человек умерли во время допросов. Репрессиям подверглись около двух тысяч человек. Ради расправы с обвиняемыми в 1950 году была восстановлена смертная казнь, отменённая в СССР после войны (Кузнечевский В. «Ленинградское дело» и русский вопрос. Stoletie.ru).

Тех, кто считает, что к 80-м годам отношение к «русофилам» изменилось, отсылаю к Записке в Политбюро от 28 марта 1981 года шефа госбезопасности Ю. Андропова. Правда, к расстрелам председатель КГБ не призывал, но прямо характеризовал «русистов» «откровенными врагами советского строя» и указывал, что они куда опаснее, «нежели потерпевшие разгром и дискредитировавшие себя в глазах общественного мнения так называемые “правозащитники”» (цит. по: Семанов С. Н. Председатель КГБ Юрий Андропов. М., 2008).

Но если «русская партия» — выдумка, то можно ли вообще говорить о русском движении? Разумеется. Патриотический настрой проявлялся прежде всего в творческой среде. Имена известны — Распутин, Белов, Солоухин, Глазунов, Клыков, Свиридов, Куняев, Кожинов, Селезнёв. К тому же направлению принадлежала часть писательской номенклатуры — Бондарев, Ганичев, Викулов, Алексеев, Иванов, Проскурин. Но им приходилось прикрываться коммунистическими лозунгами. Помню, как Викулов открывал каждый номер “Нашего современника» цитатами из Брежнева и Черненко, а под ними печатал материалы, выбивавшиеся из партийной колеи.

Викулова постоянно одёргивали, но разбавленный партийной ортодоксией патриотизм терпели. Возможно, в среднем и нижнем звене партаппарата нам кто-то сочувствовал (хотя непосредственный куратор «Нашего современника» из ЦК — инструктор отдела культуры Сергей Потёмкин запомнился мне постоянными разносами, которые он устраивал, появляясь в редакции).

Викулов, Алексеев, другие руководители русских журналов действовали на свой страх и риск. Если бы у них были покровители наверху, они бы ими «козырнули» в чрезвычайных обстоятельствах — для самозащиты. Покровителей не было!

Опора на собственные силы придавала патриотическому движению характер едва ли не жертвенный. И в то же время она ограничивала поле его деятельности преимущественно сферами культуры и сохранения наследия.

Выходы в актуальную современность в основном сводились к постановке прикладных вопросов: сохранение русского леса, почв, борьба с алкоголизацией населения. Они были важны и животрепещущи (и нам за обращение к ним от того же ЦК влетало). Но оставался табуированным главный вопрос — о национальных интересах, о положении русских в своём отечестве.

Соблюдая баланс между патриотами и либералами, ЦК иной раз поддерживал «русофилов». Но никакой идеологической, а тем паче политической «самодеятельности» не допускал. Характерно: когда Станислав Куняев, воспользовавшись изданием диссидентского альманаха «Метрополь», попытался выйти на принципиальные обобщения, в ЦК резко отказали ему в поддержке. Куняеву пришлось оставить пост секретаря московской писательской организации. Показательно и то, что Ф. Кузнецов (видный деятель «русской партии», по классификации Митрохина), возглавлявший столичный СП, не защитил своего зама.

Сам Куняев впоследствии писал: «Нас не устраивали “молодогвардейский” и “октябрьский” кружки, поскольку тот и другой находились под мощным присмотром государственной денационализированной идеологии... Нам же хотелось жить в атмосфере чистого русского воздуха, полного свободы» (Куняев Станислав. Поэзия. Судьба. Россия. В 2-х т. М., 2001).

Вот это стремление к свободе, хотя бы только в «воздухе», в творческой атмосфере, отличало авторов-патриотов от бюрократов.

Селезнёв попытался расширить рамки «свободы», перенести её из сферы творчества в сферу политики. В случае успеха его деятельность могла бы стать основой для создания реальной, а не мифической русской партии.

Точнее других охарактеризовал суть деятельности Ю. Селезнёва другой выдающийся представитель русского движения Олег Платонов: он «пытался разбудить пребывающее в летаргии национальное сознание русского народа» (enc-dic.com/word/s/Seleznev-juri-ivanovich-94976.html).

История советского периода, да и наших дней показывает: такие попытки всегда опасны. Особенно опасными они были в 1981 году, когда Селезнёв стал первым заместителем главного редактора журнала «Наш современник».

Почему? Ответить на этот вопрос тем более важно, что его до сих пор не только не исследовали, но и не задавали.

Годом ранее — в августе-сентябре 1980-го — в Польше, входившей в политическую орбиту СССР, возник профсоюз «Солидарность». Он выдвигал экономические требования, но вскоре стал политической и идеологической альтернативой местному варианту социализма. Альтернативой, основанной на национализме и католицизме.

Внезапно выяснилось: она чрезвычайно привлекательна. В отличие от «социализма с человеческим лицом» в Чехословакии, вдохновившего в основном творческую интеллигенцию и молодых реформаторов в КПЧ, «Солидарность» сразу же захватила широчайшую аудиторию. В ноябре, спустя всего три месяца после возникновения, профсоюз объединял семь миллионов членов. Через год в забастовке, объявленной «Солидарностью», участвовало 13 миллионов человек (Википедия).

Советские идеологи и руководство КГБ увидели в новом явлении серьёзную угрозу не только польскому, но и советскому социализму. Превентивные меры призваны были не допустить подобного в СССР. 28 марта 1981 года шеф КГБ Ю. Андропов направляет в Политбюро Записку: «В последнее время в Москве и ряде других городов страны появилась новая тенденция в настроениях некоторой части научной и творческой интеллигенции, именующей себя “русистами”. Под лозунгом защиты русских национальных традиций они занимаются по существу активной антисоветской деятельностью. Развитие этой тенденции активно подстрекается и поощряется зарубежными идеологическими центрами...»

Андропов подчёркивал: «Противник рассматривает этих лиц как силу, способную оживить антиобщественную деятельность в Советском Союзе... Изучение обстановки среди “русистов” показывает, что круг их сторонников расширяется...» Автор записки итожит: «Опасность, прежде всего, состоит в том, что “русизмом”, т. е. демагогией о необходимости борьбы за сохранение русской культуры, памятников истории, за “спасение русской нации”, прикрывают свою подрывную деятельность открытые враги советского строя» (цит. по: Семанов Сергей. Председатель КГБ Ю. Андропов).

С момента появления этого документа, а точнее, с того момента, когда советские руководители осознали опасность национального возрождения, Юрий Селезнёв был обречён.

Обычно, говоря о падении Селезнёва, исследователи ссылаются на зависть его единомышленников в журнале и Союзе писателей. Конечно, зависть была. Работая в журнале, я наблюдал, с какой ревностью следил за деятельностью Селезнёва, к примеру, Владимир Васильев, с самого начала претендовавший на его место и ставший замом после увольнения Юрия Ивановича.

Но было бы ошибкой переносить чувство зависти на руководство Союза. Какую зависть к Селезнёву мог испытывать поэт Егор Исаев? Он был на вершине популярности. Что ему «глухая слава» какого-то критика, занимающего не слишком высокое место в писательской иерархии?

И уж наверняка абсурдно говорить о зависти к Селезнёву фактического главы писательского союза Юрия Бондарева, как это делает А. Разумихин в предисловии к сборнику «Юрий Селезнёв. В мире Достоевского. Слово живое и мёртвое». Надо знать Юрия Васильевича. Он настолько убеждён в собственной гениальности, что сама мысль о зависти к кому-либо, кроме Толстого и Достоевского, показалась бы ему смешной.

Руководство Союза громило Селезнёва не из зависти, а выполняя партийный заказ. Не случайно на секретариате присутствовал замзавотделом культуры ЦК Альберт Беляев.

И все-таки заказ выполняли чересчур ревностно! Обсуждение больше походило на избиение. Почему? Все-таки зависть? Нет, другое.

Участники секретариата поносили Селезнёва потому, что были бюрократами. Служителями системы.

Правда, в полной мере к бюрократам их не отнесёшь. Тот же Бондарев — автор великолепной военной прозы. Он позволял себе бравировать своей инакостью в бюрократической среде. С какой картинной — прямо печоринской — скукой сиживал он в президиуме на заседаниях Верховного Совета. Но ведь сидел! Не отказывался...

А история с Селезнёвым, «втравившим» людей, поддерживавших «Наш современник”, в политику, причем в политику, идущую вразрез с линией партии, грозила положить конец этому престижному сидению. И вообще привилегированному положению Юрия Васильевича. Тут следовало выбирать — с кем вы, мастера культуры?

Атмосферу заседания описал в дневнике С. Семанов: «Как всякий себялюбец и славолюбец, он наплевал на окружающих, журнал погубил, своих покровителей подвёл» (Семанов С. Н. «Русский клуб»). Это не о Бондареве — о Селезнёве. Бондарев здесь жертва, один из покровителей, которого подвели.

Примечательно, что Семанов вскоре сам пострадает в ходе преследований «русистов». Что настоящим бюрократом он не был: хранил, к примеру, книжки, изданные за рубежом, и читать давал знакомым — распространял! За что и поплатился отставкой, опалой.

И даже такой человек Селезнёва осуждает. Что говорить о Бондареве и Исаеве, в “стан погибающих», пусть и «за великое дело любви», прежде всего любви к родине, попасть не желавших?

Но, осуждая Селезнёва, Семанов признавал его и Кожинова (к публикации которого придрался ЦК) правоту! Всё-таки стопроцентным бюрократом, несмотря на высокий пост главреда популярного журнала «Человек и закон», Сергей Николаевич не был. Воздух свободы (вспомним Станислава Куняева) манил. «Мы, — пишет Семанов от лица патриотов, — пытались работать вместе с кулачьём, не обращая внимания на их тупость... Кожинов при всех своих издержках будит мысль».

Семанов обозначает проблему, которой посвящён мой доклад: «Вот он, раздел на кулаков и бедняков. Все эти Исаевы (именно так — со строчной буквы! — А. К.), доризо, грибовы и шундики — дети комбедов и питомцы совпартшкол».

Но обратите внимание: как тяжело даются дефиниции автору дневника. А ведь он профессиональный учёный. «Дети комбедов» — это и есть бедняки. Почему же в другом месте Семанов именует чиновников от литературы «кулаками». Да потому что коммунистическая идеология клеймила кулаков! Семанов совершает диковинный выверт: записывает в кулаки предполагаемых питомцев комитетов бедноты.

Одна эта деталь показывает, как нелегко было тем, кого манила свобода. Им противостояли не только бюрократы в партии и Союзе писателей — приходилось бороться с духом системы в самих себе.

Почему патриоты изначально не отказались от партнёрства с бюрократами? Отчасти потому, что сами не до конца были свободны от чиновничьей закваски. Но прежде всего потому, что настоящих патриотов мало. Десять человек выступили на секретариате с разносной критикой Селезнёва. Вступился за него один — Пётр Проскурин. Соотношение показательное!

Уточню: узость круга вовсе не свидетельствует о непривлекательности, а тем более ущербности патриотической идеи. Напротив, она — слишком высока для заурядного сознания. Подлинный патриотизм требует самопожертвования.

Патриотизм ставит служение Родине выше личных интересов человека, о чём свидетельствует судьба Юрия Ивановича Селезнёва. Только таким недюжинным людям под силу патриотическое подвижничество. Неудивительно, что избранных немного.

Могут спросить: а как же либералы? Они также взаимодействовали с бюрократами и весьма успешно. Им прощали даже такие «идеологически невыдержанные» акции, как выпуск в 1979 году альманаха «Метрополь», тут же перепечатанного за границей. Да, молодых участников сборника примерно наказали, вычеркнув из литературы до начала перестройки. Однако либеральный бомонд продолжал публиковаться без особых проблем. А. Вознесенский издаёт сборник «Безотчётное» (М., 1981) и в том же году выезжает в творческие командировки в Великобританию и Мексику (высшая форма поощрения — и доверия! — в советский период); Б. Ахмадулина выпускает книгу стихов «Тайна» в 1983 году, а в следующем получает орден «Дружба народов»; у А. Битова выходит книга «Воскресный день» (1980).

Рискуя отвлечься от темы доклада, всё же выскажу два соображения. Во-первых, Агитпроп в 80-е годы относился к либералам терпимее, чем к патриотам. Во-вторых, чиновники, настроенные либерально, шире глядели на идеологическую ситуацию и старались не свирепствовать без особой нужды. Во всяком случае — уточнение необходимо! — по отношению к «идейно близким» литераторам и журналистам.

Показательна история с Яковлевыми — Александром и Владимиром. Александр, член Политбюро, ближайший сподвижник М. Горбачёва, покровительствовал Владимиру Яковлеву, главреду «Московских новостей». В критическом запале журналист обрушился на самого генсека. Горбачёв был взбешён. Вызвал на ковёр обоих. А. Н. публично открестился от своего однофамильца. Но с должности не снял!

Главный идеолог различал слова и дела. На словах он не просто осудил, а «уничтожил» главреда «Московских новостей». На деле, сочувствуя, сохранил его на ключевом посту.

Бюрократы-русофилы и действовали, и думали примитивнее. Партийный заказ на диффамацию Юрия Селезнёва они перевыполнили. Не только сняли с должности заместителя главного редактора журнала «Наш современник», но и подвергли общественному остракизму.

Я был свидетелем возмутительного случая, когда Л. Прокушев, литературный чиновник, писавший о Есенине и слывший патриотом, потребовал изгнать Юрия Ивановича из президиума литературного вечера. То была постыдная самодеятельность, не связанная с указаниями партийного руководства. Бюрократ от литературы действовал «по велению сердца», демонстрируя избыточное рвение бюрократам из ЦК.

Если бы патриоты заранее отмежевались от подобных «союзников» и выступили в одиночку, они оказались бы в пугающем меньшинстве. Но то была бы дружина верных. Что лучше — остаться в заведомом меньшинстве или пытаться взять противника числом в союзе с сомнительными единомышленниками?

Трагедия Селезнёва показывает: союз с бюрократами до добра не доводит. Бюрократ предаст — он служит начальству, а не России.

Сергей КУНЯЕВ

Последние книги Юрия Селезнева

Начну с того, что у меня сегодня самый настоящий праздник, потому что мне наконец удалось довести до города Краснодара вот эту книгу. И начну я с того, что это первая книга Юрия Селезнева, изданная за последние 25 лет. Ибо последнее его избранное увидело свет в 1990 году, в тогда еще существовавшем издательстве «Современник». И понадобилась четверть века для того, чтобы в издательстве «Алгоритм» удалось издать вот этот небольшой томик. Он в самом деле небольшой, составленный преимущественно из отдельных статей Юрия Ивановича. Как сказал классик, «книжка небольшая томов премногих тяжелей», поскольку, уже работая над ее составлением, прикидывая, как и из чего она будет состоять, я еще раз, что называется, прошел по течению мысли Селезнева, уже не как при его жизни, читая отдельные работы, не позже, знакомясь с отдельными книгами, а уже, что называется, читая изнутри, составляя корпус, как бы заново осмысливая структуру издания. Что здесь представлялось самым важным в первую очередь? Я не буду читать доклад, я не буду делать пространного сообщения. Моя миссия в данном случае — именно представление этого издания, первого, как я уже сказал, за четверть столетия.

Так вот, с самого начала как бы было очевидно, что эта книга разбивается на три существенных раздела. Первый раздел — это преимущественно селезневская полемика, а полемистом он был совершенно замечательным, очень редким даже по тем временам, когда литературная критика считалась органичной и неотъемлемой частью собственно литературы и книги литературных критиков расходились по рукам и читались так же, как читались книги поэтов и прозаиков.

Полемист он был очень своеобразный. Допустим, у Вадима Кожинова стиль полемики был, скорее, слегка суховато-академическим. Горячим, где-то нервным, но в то же время внутренне сосредоточенным являл себя как полемист Анатолий Ланщиков. Язвительным, ядовитым и уничтожительным в полемике был Сергей Семанов. А Юрий Иванович Селезнев был, если угодно, полемистом почти что ласковым. Он как будто приглашал собеседника к разговору, вовлекал его в круг материала, окружал очень плотной смысловой паутиной, а потом от этого собеседника не оставалось реально практически ничего. Потому что объяснение Юрием Ивановичем той или иной проблемы, о которой шла речь, разъяснение сути смысла того или иного вопроса превращали его оппонента в реальное ничто. И даже когда он, что называется, избирал тактику конкретного реального ближнего боя, как это случилось в его знаменитой речи на дискуссии «Классика и мы», как это произошло во время обсуждения книг серии «Жизнь замечательных людей» в редакции журнала «Вопросы литературы», где он, по существу, в одиночку, не просто как руководитель этой серии, как ее главный редактор, отстаивал основные смысловые константы серии — именно как русской, просветительской серии. Или в такой статье, как «Мифы и истины», где Селезнев напрямую выступил против интерпретации истории в книге «Аз и Я» Олжаза Сулейменова, он по-прежнему оставался таким внутренне мягким, приглашающим к разговору, очень сосредоточенным и в то же время не отдающим ни единой пяди сокровенного смысла, который он нес в этом разговоре. Вот, собственно, такие работы, как «Если сказку сломаешь», «Ответственность критика как мировоззрение», «Слово живое и мертвое», «Мифы и истины», «О чем спор» (статья, посвященная фильму, кстати, и поныне достаточно часто идущему по телевидению «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», я настоятельно советую вам прочесть статью Юрия Ивановича об этом фильме, от которого он поистине не оставил камня на камне и сделал это совершенно справедливо), или, опять же, выступление в редакции журнала «Вопросы литературы» или на дискуссии «Классика и мы» — все эти статьи составили первый раздел книги, который мы назвали «Золотая цепь».

Второй раздел — «Созидающая память» — это его отдельные статьи, посвященные русской классике. Естественно, центральное место занимают здесь статьи о Достоевском. «Великая надежда Достоевского» — статья-роман без любви, посвященная книге Бориса Бурсова «Личность Достоевского», или еще одна статья, которая ранее не входила ни в одну из его книг, — «Мир как творчество. Достоевский критик». Собственно говоря, его отношение к классике, его разговор о классике органично сочетался с разговором о современности, поскольку это, что называется, столбовая традиция русской критической мысли. Когда классическим словом поверяется современность, а современность как бы опрокидывается в мир классики и возвращается в наши дни уже, как говорится, опробованная на этом оселке, а Селезнев умел это делать, как мало кто из его современников. Когда, действительно, значение и сущность современного писателя предстает совершенно в ином свете, даже не на фоне, а в контексте разговора о столбовой дороге русской классической литературы, причем идущей не с XIX столетия, а с самых давних времен, начиная со «Слова о законе и благодати» митрополита Иллариона. Современный Селезнев всегда погружал в этот контекст, о нем сегодня говорили бы как о политике, так и его политическая мысль тоже существовала в контексте большой истории, в контексте глобального исторического осмысления современности, не только в размышлениях обо всей совокупности прошлого этой мысли, но и с прогнозами на будущее. Также он относился к современной ему литературе.

Третий раздел этой книги — «Неведомая сила» — посвящен современным ему писателям, с которыми он вел разговор в контексте великой традиции русского классического слова: Василию Белову, Валентину Распутину, Виктору Лихоносову, Николаю Рубцову, Владимиру Соколову и другим современным ему поэтам и прозаикам. Вот по такому принципу и выстраивалась эта книга, которую мы изначально назвали «Слово живое и мертвое», названием одной его статьи. Но издательство уже добавило, что называется, лично от себя еще один заголовок «В мире Достоевского»: сочли, что без имени Достоевского на обложке будет непонятно, о чем книга. Но, как говорится, это их дело, они так решили, пусть будет так.

В этой же связи хочу сказать еще вот о чем. Мое сообщение называется «Последние книги Ю. Селезнева», и это название неслучайно. Дело в том, что кроме привезенной книги, я хочу сказать немного еще об одной книге Юрия Ивановича, которая должна в этом году выйти в Институте Русской цивилизации, в серии «Русские мыслители». Это новый том Юрия Селезнева, уже составленный по нескольку иному принципу: в этот том войдут его целостные книги — книги в том виде, в каком их написал Селезнев. Таких книг три: «В мире Достоевского», «Глазами народа» (книга, над которой он работал до конца своей жизни, но которую не увидел, к сожалению, — она вышла через два года после его смерти в издательстве «Современник») и книга «Василий Белов». Вполне естественно, что этот корпус тоже нуждался в своеобразном дополнении, и я ввел в эту книгу третий раздел, тоже назвав его «Избранные статьи». Но туда я включил отдельные работы, относящиеся, скорее, к собственно истории литературы, как, например, «Лесков и Достоевский», малоизвестная его статья, которая была опубликована в коллективном сборнике «В мире Лескова», и посмертно напечатанная его статья о Сергее Есенине. Конечно, невозможно было эту книгу оставить без таких ключевых, опорных точек, как его работы «Ответственность», «Критика как мировоззрение», как его блистательная статья о поэзии «Поэзия природы и природа поэзии» и, естественно, без выступления на дискуссии «Классика и мы». Я исходил из убеждения, что разговор о Юрии Селезневе нельзя замыкать только в рамках собственно литературной критики или собственно истории литературы. Это действительно разговор о русской жизни, выраженной в слове, который подразумевает полемику не только и, может быть, даже не столько с откровенным противниками, но и с кругом друзей и единомышленников. Ведь не секрет, что одну из глав книги «Глазами народа» он посвятил очень тонкой, тактичной, мягкой и в то же время обстоятельной полемике со своим другом и во многом учителем Вадимом Валерьяновичем Кожиновым. Когда встал вопрос о том, что же собственно такое русское возрождение, русский ренессанс в русской классической литературе. Этому были посвящены статьи Кожинова, опубликованные в журнале «Вопросы литературы». Когда речь зашла о том, что русская литература позже европейской стала создавать свой ренессанс, Юрий Иванович очень четко разграничил понятия «ренессанс» и «возрождение». Когда понятие «ренессанса» он отнес к XVIII веку, а уже собственно русское возрождение, отталкивающееся от ренессанса в его западноевропейском понимании, но во многом противостоящее ему, отнес к началу XIX века, в первую очередь к творчеству Александра Сергеевича Пушкина. Отсюда и вырастала его главная мысль: литература глазами народа. Которая потом органично и естественно переходила в следующую: литература, рожденная самим народом. Опять же, эта проблема рассматривалась им в общем контексте всей истории русского художественного и публицистического, религиозного слова, начиная с первых его памятников.

Наша конференция стала традицией. Она начинается в первый же день нашего приезда. Собственно, началась она не сегодня, а вчера, потому что уже, как говорится, за дружеским столом начали обсуждаться какие-то вопросы, подниматься какие-то проблемы, имеющие самое прямое отношение к тому, о чем мы все говорим сейчас. Вот вчера довелось слышать: «Да о чем мы говорим, когда вообще все находится на краю гибели, когда впереди полный распад и неизвестно, будет ли иметь какое-то значение все, что происходит сегодня, все наши слова, все наши поступки?» А я вчера вечером открыл книжку Юрия Ивановича «Глазами народа», и открылась она вот на этой странице, я вам зачитаю несколько строк: «Реакционный, в точном смысле слова, идеал единства русской земли, упорно отстаиваемый русской литературой, действительно находился в полном противоречии с объективным ходом истории. Но это был и не благодушный идеал только прошлого, эта идея несла в себе значимость не столько прошедшего, сколько будущего. Потому оценка русской литературы периода раздробленности, являлась не столько похоронной песней прошлому, сколько приговором будущего — настоящему. Русская литература ее древнего периода уже умела смотреть на современность и судить ее глазами будущего. Идеал прошедшего единства давал лишь убежденность, небеспочвенность веры в единство грядущей Руси. Прошлое становилось образом возможности и неизбежности возрождения Руси достойной его идеала».

Хорошо бы нам почаще перечитывать Юрия Ивановича и такие его мысли, потому что слишком велик соблазн, особенно по нынешним дням (да он был велик все последние десятилетия), погрузиться в состояние такого черного неподвижного пессимизма. Мне кажется, Селезнев всей своей жизнью, такой короткой и такой яркой, должен стать примером для каждого из нас. Кто-то может сейчас сказать, что, мол, был такой великий и благодушный идеалист. Да не был он идеалистом. Он, если угодно, был реалистом будущего вопреки всему, и я на этом настаиваю, познакомившись с его наследием не просто как читатель, а как человек, ощутивший наощупь каждую его строку, каждое движение его мысли.

Сегодняшняя наша встреча представляется мне очень важным событием не только для города Краснодара, это серьезное событие для всей культурной жизни России. Но почему даже местная ваша власть делает вид, что здесь ничего не происходит? Почему она не приняла хотя бы минимального участия в этом действе? Мне кажется, ваша задача — внушить ей и заставить ее понять, что это не просто сухая научная конференция на отвлеченную филологическую тему. Что это имеет отношение к нашему духовному будущему. И последнее: я хочу принести в дар один экземпляр этой книги. Среди нас находится ныне единственный живой герой книги Юрия Ивановича. Во многом ее появлению на свет я обязан ушедшему в этом году Валентину Григорьевичу Распутину. При мне, на моих глазах он в редакции «Нашего современника» подписал письмо в министерство печати и информации с настоятельным требованием выпустить эту книгу в издательстве «Алгоритм» в серии «Русское сопротивление». Мне потом осталось только горько сожалеть, что у меня не осталось возможности преподнести ему эту книгу в дар. А сейчас я преподношу ее Виктору Ивановичу Лихоносову.

Записала Анастасия Манукян,

студентка 3-го курса факультета журналистики КубГУ

Юрий КОЗЛОВ

«Толстые» журналы и литературный процесс в современной России

По мнению литературоведов, три ключевых слова определяют жизнь любого «толстого» литературного журнала: направление, борьба, компромисс. И есть еще одно слово, висящее над каждым изданием, как дамоклов меч — исчезновение. В России сегодня у журналов два выраженных направления — патриотическое и либеральное. Борьбы, как таковой, журналы ни с властью — «царюющим злом», ни друг с другом не ведут. Более того, все журналы готовы на компромисс, лишь бы только власть оказала финансовую поддержку. Однако государственные структуры относятся к журналам достаточно равнодушно, полагая, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Так что на первый план выходит слово «исчезновение».

В торжественно провозглашенный с самых высоких трибун Год литературы большинство российских «толстых» литературных журналов находятся на грани остановки издания. Это наглядно иллюстрирует отношение общества к литературе, состояние самой литературы, отношение власти к литературе, наконец, состояние общества, принявшего «за основу» существования вульгарную, описанную еще Марксом модель капитализма времен первоначального накопления, когда одна — меньшая — часть населения безоглядно ворует и потребляет, а оставшаяся — выживает и деградирует. Потребляющему и ворующему классу нужна легкая, развлекающая литература, типа «женских» детективов, эротических фантазий в духе «Пятидесяти оттенков серого». Выживающему и деградирующему населению вообще литература не нужна. Ему книги не по карману, хватило бы денег на еду и оплату услуг ЖКХ. К тому же нельзя не учитывать и резкое общее снижение уровня образования, особенно в «непрестижных», связанных с изучением русского языка и литературы, профессиях, представители которых во все времена являлись основой «читающего класса».

Литература перестала быть государственным делом. В стране нет идеологии, объясняющей людям, куда мы движемся, какие цели ставим перед собой. А это означает, что власть не ставит перед собой задачу воспитания народа в духе высоких нравственных и гражданских идеалов, не заинтересована в эстетическом и культурном развитии общества. Собственно, это логично, потому что культурные, образованные люди никогда не смогут смириться с вопиющей социальной несправедливостью, с запредельным богатством одних и нищетой других. В данный момент идеологию ситуационно заменяет псевдопатриотическая имитация.

Литература отдана на откуп рынку, то есть структурам, ориентированным исключительно на получение прибыли. Они относятся к литературе, как к шоу-бизнесу. Поэтому у читателей на слуху пять-десять фамилий «раскрученных» авторов, а остальные, не вписывающиеся в «рынок» писатели влачат жалкое существование. То, что прежде называлось литературным процессом, сегодня подменено пиаром и рекламой. Серьезные талантливые писатели не могут пробиться к массовому читателю, а сам читатель дезориентирован. Если прежде литература развивала и возвышала читателя, то сегодня она его развлекает и отвлекает от главного вопроса: куда движется наше общество, правильной ли дорогой мы идем?

В СССР, из которого все мы вышли, общественное устройство было, конечно, довольно своеобразным, однако оно было основано на первичной социальной справедливости, давало возможность каждому выбрать профессию, развиваться на выбранном поприще. Человек из деревни или маленького города, если обладал определенным талантом, мог стать академиком, выдающимся математиком или директором крупного предприятия. Литература ориентировала человека на достижение высоких целей, а потому рассматривалась как государственное дело. Общество было заинтересованно в том, чтобы каждая отдельная личность развивалась, совершенствовалась в духовном и профессиональном плане. Благодаря такому подходу развивалось и само общество. Когда идея развития, движения вперед была утрачена, началась деградация, застой. Советская система оказалась разрушенной под истерические крики о демократии и «невидимой руке рынка», которая якобы все отрегулирует. Литература оказалась не нужной. Вместо самореализации и духовных устремлений речь пошла исключительно о деньгах. Людям была предложена новая модель существования — жить ради денег, ради бессмысленного потребления. И многие, особенно в первые годы «дикого» капитализма, повелись на эту модель, решили, что вместо того, чтобы честно трудиться, выгоднее, например, сделаться бандитом, украсть бюджетные средства или выстроить какую-нибудь криминальную схему для незаконного обогащения.

По логике «толстые» литературные журналы должны были прекратить свое существование еще в девяностых годах, но они сохранились, используя в основном накопленные еще в советское время ресурсы. «Золотой» эпохой стали для них последние годы СССР, когда благодаря снятию запрета с публикации запретных прежде авторов тиражи увеличились в сотни раз, а цены на бумагу, коммунальные и типографские услуги оставались по-советски символическими. Именно тогда у редакций началось «головокружение от успехов», возникла иллюзия, что так будет всегда. Именно тогда практически все «толстые» журналы были приватизированы главным образом своими же редакциями, объявили себя независимыми и самостоятельными во всех отношениях. Но столкновение с капиталистическими реалиями быстро разорило журналы, обернулось для них утратой помещений, где они сидели десятилетиями, привело к массовому уходу квалифицированных сотрудников, падению престижа у авторов и читателей. Журналы вступили в унылую эпоху выживания и борьбы за существование, которая с переменным успехом продолжается до сих пор.

Вообще же, история литературных журналов в России насчитывает уже более двух веков. Во второй половине XVIII века Екатерина Вторая создала журнал «Всякая всячина». Это было, применительно к тому времени, развлекательное издание. Но тут же Николай Новиков начал издавать журнал «Трутень», который можно было назвать оппозиционным власти. Здесь ставились те самые, «проклятые» вопросы, на которые власть не хотела отвечать.

Традиция ставить подобные вопросы, рассматривать литературу как средство влияния на мыслящую часть общества стали «ноу-хау» русских литературных журналов, определили их роль в культурной и политической жизни страны. В сороковых годах XIX века «Отечественные записки» сформировали целое литературное поколение — знаменитую «натуральную школу». Белинский так сформулировал стоящую перед изданием задачу: «Журнал должен иметь, прежде всего, физиономию, характер. Безыдейность для него всего хуже. Физиономия и характер журнала составляется в его направлении, его мнении, его господствующем учении».

А вот что писал на эту тему, спустя много лет, Владимир Лакшин — один из руководителей знаменитого «Нового мира» времен Твардовского: «Такое уникальное социально-нравственное образование, как российская интеллигенция со всеми ее достоинствами и недостатками, есть прямой итог деятельности русской литературы и журналистики, прежде всего, толстых журналов».

Во второй половине XX века в советское время журнал «Новый мир» объединил вокруг себя авторов либерального направления, там активно печатались те, кого потом назовут «прорабами перестройки». В это же время вокруг другого журнала — «Молодая гвардия» — объединились литераторы патриотического направления, в их числе и Юрий Селезнев, которого мы сегодня вспоминаем. Закончилось это весьма продуктивное для общества идейное противостояние двух журналов вынужденной отставкой главных редакторов и приведением их к безликому серому официозному знаменателю.

Немалое значение для популярности у читателей имела и личность главного редактора. В историю вошли «пушкинский “Современник”», «герценовский “Колокол”», «некрасовские “Отечественные записки”», «”Новый мир” Твардовского». К сожалению, сегодняшних главных редакторов ведущих российских журналов едва ли кто знает по имени, и это тоже свидетельство падения их авторитета. Исключение составляет, разве лишь, «Наш современник» Станислава Куняева.

Увы, к немногим сегодняшним литературным журналам можно применить такие критерии оценки, как соотнесенность идеологического направления с общественной борьбой его времени, анализ специфики отражения журналом основных событий эпохи.

Зато это прекрасно понимал Достоевский, творчество которого столь проникновенно исследовал Юрий Селезнев, кстати, воплотивший провозглашенные Достоевским принципы в свою научную и журналистскую деятельность. Вот что писал Федор Михайлович, объявляя о подписке на журнал «Время» на 1861 год: «Речь идет о “слитии”… с началом народным». «Мы убедились, наконец, — утверждал он, — что мы тоже отдельная национальность, в высокой степени самобытная, и что наша задача — создать себе новую форму, нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей, взятую из народного духа и из народных начал. Характер нашей будущей деятельности должен быть в высшей степени общечеловеческим. Русская идея, может быть, станет синтезом всех тех идей, которые развивает Европа. Может быть, все враждующее в этих идеях найдет свое применение и дальнейшее развитие в русской народности».

И эта мысль Достоевского как никогда актуальна сегодня, когда Европа погружается в «толерантно-миграционный» и антихристианский хаос, и все больше и больше людей, сохраняющих верность традиционным человеческим ценностям, смотрят на Россию, как на последний заслон перед окончательным разрушением мира.

Другое дело, как мы ответим на это, потому что и в России сегодня по-прежнему сильны тенденции разрушения и дестабилизации. Противодействуя «коллективному Западу» во внешней политике, наша «элита» наступает «на горло собственной песне». По-прежнему сохраняется финансовая и экономическая зависимость от так называемых «партнеров», по-прежнему российские деньги тратятся на приобретение ценных бумаг США. Окончательный выбор — на чьей стороне российская «элита»: собственной страны или западных «партнеров», где живут и учатся ее дети, где их деньги и недвижимость, — не сделан. Разговоры о так называемой «национализации элиты» ведутся исключительно для того, чтобы успокоить народ. И вот эта двойственность расслабляет и дезорганизует общество, мешает ему объединиться для решения важнейших национальных, социальных и политических вопросов.

Лучшие русские писатели пишут об этом, но их произведения и поставленные в них проблемы замалчиваются. Помочь могла бы литературная критика, но этого не происходит.

Впрочем, что-то похожее было и во времена Достоевского. «Литературная критика, — писал он, — пошлеет и мельчает. В иных изданиях совершенно обходят иных писателей, боясь проговориться о них. Спорят для верха в споре, а не для истины». Одна из важнейших задач литературы по Достоевскому характеризуется «мыслью христианской и высоконравственной», которая должна «восстановить погибшего человека», то есть возвратить его к добру и красоте, которая «спасет мир».

К сожалению, приходится признать, что сегодня литература, исповедующая завещанные Достоевским идеалы, живописующая социальные и мировоззренческие «язвы» современной России, спасающая «погибшего читателя» не пользуется популярностью у этого самого читателя. Человек приходит в книжный магазин — и каких авторов он видит на полке «лидеров продаж»? Исключительно тех, в которых издательства вложили деньги, которые надо любой ценой «отбить». Тема, художественный уровень, талант автора, общественная значимость произведения тут никакого значения не имеют. Чем пошлее, примитивнее, похабнее, тем больше шансов, что книгу купят. То есть читатель не поднимается до литературы высокой и истинной, а напротив, опускается на дно литературы низкопробной и разрушительной. Так в свое время миллионными тиражами издавалось произведение под названием «Интердевочка», потом труды Суворова-Резуна и так далее.

В XIX веке ситуация, несмотря на отсутствие всеобщей грамотности, была иная. Такие писатели, как Достоевский, Толстой, Тургенев, Лесков, Некрасов, Гаршин, Успенский, Решетников, Чехов писали о критически важных для страны вопросах: о крестьянской реформе и ее последствиях, о развитии капитализма в России; о проблемах народного образования и здравоохранения, нравственном состоянии общества, путях духовного оздоровления русского народа. И их произведения расходились большими по тем временам тиражами, в том числе благодаря публикациям в литературных журналах. Разве об этом пишут сегодняшние «лидеры продаж»?

В то время основным адресатом «толстых» литературных журналов была читающая интеллигенция России. Сегодня, к сожалению, эта интеллигенция — врачи, учителя, библиотекари, преподаватели вузов, музейные работники — вытеснены на обочину жизни. Их мнение не имеет никакого значения для тех, кто принимает определяющие жизнь страны решения. Ну а так называемый «средний класс», чьи вкусы сегодня обслуживают «лидеры продаж» и писатели-шоумены, читает мало и выборочно, в основном то, что рекомендуется глянцевыми журналами. Эти рекомендации, а также определенный круг авторов воспринимаются как руководство к действию для государственных структур, где распределением средств и грантов занимаются люди преимущественно либеральных взглядов. Именно поэтому, например, в Год литературы проводится фестиваль Довлатова, где присутствует министр культуры, но не проводятся фестивали Шолохова, Белова, Рубцова или Солоухина. Песни Макаревича звучат на всех каналах, а человек, якобы сорвавший его концерт в Москве, уже почти год сидит в СИЗО. И таких примеров множество.

В этой связи можно вспомнить несколько подзабытую сегодня теорию отражения. Все, что человек читает, преломляется в его душе, влияет на его дальнейшую жизнь. Истинная литература всегда в духовном плане возвышенна и позитивна, даже тогда, когда, например, повествует о гражданской войне, как «Тихий Дон» Михаила Шолохова, или изображает реальность в духе фантастического реализма, как Михаил Булгаков в «Мастере и Маргарите». Подобные произведения формируют у читателей гармоничное понимание жизни, ориентируют на высокие нравственные и гражданские ценности. Нынешняя, завязанная на коммерческий успех, литература ставит перед собой другие задачи — развлечь, ошеломить, изумить. Поэтому на полках книжных магазинов сейчас так много эротики, фантастики, антиутопий, изощренных, я бы даже сказал, извращенных в психологическом плане детективных произведений. Нельзя не сказать и об отупляющей и разлагающей роли телевидения, которое заменило многим книгу. Современный читатель качественно изменился, он уже не тот, каким был в советское время, и это огромная проблема. Можно говорить о невосприимчивости читателя к литературе, требующей работы ума и души, сопереживания, осмысления горьких истин.

Соответственно и писатели сегодня разделились по сущностному признаку. Для одних литература — это обобщение их личного человеческого опыта. Они полагают, что их произведения смогут оказать какое-то влияние на общество только в том случае, если написанное прошло через их душу и личность. Эти писатели не гонятся за славой, работают, не оглядываясь на сиюминутную конъюнктуру. Другие ставят во главу угла коммерческий успех, опираются на иную систему нравственных и творческих координат. Пока что в борьбе за массового читателя при активнейшей поддержке полностью коммерциализированных издательских и книготорговых структур побеждают они. Но капля камень точит. Лев Толстой, например, ничего не писал о классовой борьбе, однако именно его Ленин назвал «зеркалом русской революции».

Журналы всегда создавались и издавались единомышленниками. Действовала своеобразная связка: главный редактор — редакционный коллектив — свои авторы — свои читатели. Сегодня эта схема сохранилась, но измельчала, журналы превратились в клубы по интересам.

В свое время на страницах «Дружбы народов» состоялась дискуссия о будущем толстых журналов. Участники пришли к выводу, что неизбежная гибель «толстых» журналов есть следствие той «духовной ямы», в которую провалилось наше общество. Хотя причины гибели назывались, на мой взгляд, не самые главные. Известный критик Владимир Бондаренко, например, утверждал, что это — отказ от серьезной критики как литературного жанра. Без критики, по его мнению, журнал перестает влиять на литературную ситуацию в стране, выпадает из современного литературного процесса. Это правильно, но только в том случае, если этот самый литературный процесс существует и развивается. Но его сейчас в России нет. Критиков целенаправленно отслеживающих новые произведения в стране раз-два и обчелся. В качестве другой причины назывался кризис в отношениях с читателями. С этим трудно спорить. Аудитория «толстых» журналов сегодня сокращена до предела. Цена подписки неподъемна для большинства читателей. Еще одна названная причина — утрата журналами авторитета и значимости в обществе. Это связано с тем, что, как полагал критик и социолог Борис Дубин, литература перестала быть центром жизни интеллигенции. Но это, по его мнению, не кризис, а всего лишь другая форма ее существования. Сегодня нет единой литературы, есть литература глянцевая, сетевая, серийно-массовая и так далее. Читатели же «толстых» журналов исчезают как «класс». Старые поколения уходят, а молодым людям журналы не нужны и не интересны.

Все это, безусловно, имеет место, но думается, главная причина бед «толстых» журналов и литературы в целом заключается в упрямом стремлении «верхов» насильственно изменить, преобразовать саму сущность нашего общества. Те, кто определяют внутреннюю политику государства, не хотят вспоминать слова отцов Церкви, что нет Господнего попущения на утверждение в России капитализма, особенно в его нынешнем — олигархическо-нефтяном — варианте. Один раз — в 1917 году — народ уже отверг капитализм. Из этого можно было сделать выводы.

И настоящая русская литература буквально вопиет об этом.

Но пока что многим талантливым писателям, особенно из провинции, не приходится мечтать о больших тиражах и всероссийской известности. Журналы для них — одна из немногих возможностей выйти к читателю. Но журналы патриотического направления можно пересчитать по пальцам: «Наш современник», «Москва», «Роман-газета», некоторые региональные издания. Остальные либо придерживаются либерально-безнациональной идеологии, либо совершенно утратили внятное направление, уподобились сборникам или альманахам.

Несколько слов о журнале «Роман-газета», главным редактором которого я являюсь уже пятнадцать лет. «Роман-газета» — старейшее литературное российское издание. В начале 1920-х годов Максим Горький подсказал Ленину идею создания «дешевой книги для народа». Это было необходимо во время борьбы с неграмотностью и формирования новой пролетарской культуры. Причем предполагалось, что публиковаться в «Роман-газете» будут не только отечественные писатели, но и лучшие представители мировой литературы. «Роман-газета» со временем стала истинно народным изданием, опубликованные в ней авторы сразу же становились известными и признанными. В лучшие времена тираж журнала достигал четырех миллионов экземпляров. По тому, как он изменился, — а сегодня журнал выходит в количестве четырех тысяч экземпляров — видно, что роль и значение литературы в России съежились, как шагреневая кожа. Тем не менее многие талантливые писатели, особенно из российской глубинки выходят к всероссийскому читателю именно через наш журнал. К примеру, мы первыми опубликовали роман Захара Прилепина «Патологии» о чеченской войне. Только за последние несколько лет на страницах журнала публиковались такие авторы, как Валентин Распутин, Александр Проханов, Сергей Шаргунов, Виктор Пронин, Евгений Шишкин, Борис Агеев из Курска, Андрей Антипин из Барнаула, Павел Крусанов из Санкт-Петербурга, Дмитрий Ермаков из Вологды, Камиль Зиганшин и Михаил Чванов из Уфы, Петр Краснов из Оренбурга. В следующем году мы планируем напечатать новый роман самого популярного российского писателя Юрия Полякова «Любовь в эпоху перемен», прозу Владимира Личутина, Мирослава Бакулина из Тюмени, других интересных, а главное, ориентирующихся в своем творчестве на национальные художественные традиции авторов. «Роман-газета» публикует литераторов и из так называемого зарубежья. Недавно вышел номер с произведениями эмигранта первой волны, сибиряка Георгия Гребенщикова, а скоро выйдет сборник писателя из Ставрополя Ильи Сургучева. Эти литераторы не приняли октябрьскую революцию, но при этом остались патриотами России, пронзительно и с болью описавшими крах Империи, гражданскую войну и беды жизни в эмиграции.

Как дань истории литературы, мы только что опубликовали роман Всеволода Кочетова «Чего же ты хочешь?». Он не переиздавался почти полвека. Единственное в СССР книжное издание этого произведения было осуществлено в Белоруссии по решению Петра Машерова в начале семидесятых годов. Большая часть тиража так и не дошла до читателя. Кочетов в этом романе исследовал те негативные процессы, которые в итоге привели к распаду Советского союза. Думаю, напомнить об этом сейчас очень важно.

Есть писатели услышанные, есть неуслышанные, а есть еще те, которых замалчивают. Кочетов как раз и был таким вот неуслышанным и замалчиваемым писателем. Таким же неуслышанным был и Валентин Иванов, чей роман «Желтый металл» о спекуляции золотом в СССР, не переиздававшийся после 1956-го года, мы также напечатали в своем журнале.

«Роман-газета» в меру своих возможностей восполняет подобные пробелы. В следующем году мы планируем опубликовать роман Владимира Солоухина «Мать-мачеха» — пронзительное произведение о жизни молодых людей в последние «сталинские» годы, историческое исследование создателя теории этногенеза Льва Гумилева «От Руси к России». А вообще, нет такого хорошего современного русского писателя, который бы не публиковался в «Роман-газете».

Наш девиз: «Будем делать, что должно, и пусть будет, что будет». Три года назад — в год 85-летия «Роман-газеты» — я готовил для каждого номера (журнал выходит два раза в месяц») «Историю журнала», разделив ее на временные (по четыре года) периоды. В это трудно поверить, но, несмотря на начавшуюся Великую Отечественную войну, журнал продолжал издаваться и в 1941, и в 1942 году! В это время в СССР издавались и другие литературные журналы.

А сегодня у «толстых» журналов нет средств на зарплаты сотрудникам, выплату гонораров авторам. Во многих из них сокращены должности корректоров и редакторов. Под вопросом само существование журналов. Некоторые из них, к примеру «Москва», «Дружба народов», в настоящее время не имеют возможности производить текущие платежи. Журнал «Москва» в Год литературы получил предписание освободить занимаемые помещения в центре города. Там должна разместиться какая-то туристическая фирма.

По общему мнению главных редакторов «толстых» журналов ситуацию можно исправить с помощью централизованной подписки крупных библиотек и образовательных — где имеются кафедры русского языка и литературы — учреждений на целевой «пакет» ведущих литературных изданий страны. В этот «пакет» на первых порах следует включить самые известные, имеющие более чем полувековую историю и большие заслуги перед страной периодические издания, такие как: «Новый мир», «Роман-газета», «Москва», «Знамя», «Октябрь», «Юность», «Нева», «Звезда», «Сибирские огни», «Волга», а также еженедельники «Литературная газета» и «Литературная Россия»).

Но сделать это не так-то просто. Почему? Дело в том, что библиотеки находятся в ведении Министерства культуры; институты и университеты — Минобрнауки; непосредственно же журналы, как средства массовой информации, в ведении Агентства по печати и массовым коммуникациям. Три ведомства не могут принять согласованное решение без конкретного указания «сверху».

Для решения этой проблемы необходимо предпринять несколько последовательных действий.

Во-первых, придать «толстым» журналам, имеющим долгую и славную историю и внесшим большой вклад в культуру страны, особый государственный статус.

Во-вторых, сформировать «пакет» из непосредственно участвующих в живом литературном процессе изданий.

В-третьих, дать указание контролирующему и выделяющему библиотекам средства на приобретение печатной продукции департаменту Министерства культуры обеспечить подписку на вышеуказанный «пакет» для пяти тысяч (всего их сейчас в России осталось менее сорока тысяч) ведущих библиотек и (по согласованию с Минобрнауки) для учебных заведений, где есть кафедры русского языка и литературы.

Расчеты подтверждают, что гарантированная (пять-шесть тысяч экземпляров) подписка дает возможность журналам существовать относительно безбедно и даже выплачивать авторам небольшие гонорары. Такое решение не требует дополнительного выделения бюджетных средств, а требует всего лишь их перераспределения — с низкопробных «неликвидов», которые едва ли не насильно «впариваются» сегодня библиотекам формирующими их фонды организациями — на периодические издания, поддерживающие и развивающие литературный процесс, то есть профессионально работающие с современными авторами.

Через несколько лет библиотекам и учебным заведениям можно будет предоставить право выбирать литературные издания (в пределах цены «пакета») по их собственным заявкам. Это позволит, с одной стороны, отсеивать «слабые» издания и выбирать те, которые интереснее. С другой — будет способствовать здоровой конкуренции между литературными журналами за право войти в государственный «пакет».

Подобное решение, если бы оно было принято, принесло бы несомненную пользу стране. Оно бы позволило спасти «толстые» журналы и было бы с удовлетворением встречено литературной общественностью, особенно в Год литературы.

Виктор ЛИХОНОСОВ

Выступление на Селезневских чтениях

Сидя в этом зале и слушая выступающих, я чувствую себя совершенно отсталым человеком — человеком доперестроечного времени. Я почти не знаю современную литературу и не хочу ее знать. Таково моё внутреннее ощущение. Это передалось мне и через те разговоры, которые сегодня звучали, и через те статьи, которые сегодня читаю в литературных и прочих газетах, и через то, что передаёт телевидение.

Я дополню то, о чем вы говорили сегодня. Алексей Татаринов дал полную информацию о произведениях молодых писателей. У меня такое ощущение, что я сижу на обсуждении в передаче Малахова. И беда Малахова не в том, что там все время обсуждают грязь и несчастья, а в том, что и сам Малахов, и телевидение во время этих разговоров не возвышаются над этой грязью, а вместе с ней тонут. То же касается и авторов: вы можете писать о чем угодно, но знайте, что писатели, пережившие гражданскую войну, коллективизацию, отечественную войну, послевоенные голодные годы — люди возвышенной души. «Тихий Дон» написала возвышенная душа! Таковы и другие произведения, известные теперь как в нашей стране, так и во всем мире.

А где же сегодня автор? Каково его мировоззрение? Вам известны основы мировоззрения деревенской прозы? От Шукшина, Абрамова до Белова, Распутина, Николая Рубцова в поэзии, сочувствие и сострадание к человеку и жизни — толстовская заповедь! Корней Васильев, Тихон и Маланья — вот она русская литература! А что, классики писали о легкой жизни?

И вот мне кажется, что нынешнее молодое племя полетело, как бабочки на огонь за такими авторами, которые изначально любят грязь, как тараканы. Понимаете? Есть невинные души, которые полетели за ними. Во-первых, хочется печататься, во-вторых, тебе кажется, что ты будешь изгоем в том направлении, которое уже сформировалось в искусстве. В Большом театре — грязь! Опера, балет — это изначальная красота, они всегда легки, возвышенны, красивы, а там — грязь, и это никого не возмущает.

Дело дошло до того, друзья мои, что недавно погибли величайшие памятники на Ближнем Востоке, так называемые европейские ценности, — и все человечество молчит. Произошло нравственное падение, всюду царит бездушие. И что еще заметно, так это то, что во время свободы, которую получили религия и церковь, неверующих стало больше. Остальные если и ходят в церковь, то ходят с «язвой желудка», «денег нет», «жена ушла», «муж побил».

Наше общество утратило возвышенность. Я, молодой человек военного и послевоенного времени, вырос на этом, я только и слышал о красоте, о добре, о высоте. И это говорила мне литература, кино, учителя, радио. Едешь из Сибири студентом в Краснодар и четверо суток поёшь с друзьями изумительные песни, на весь вагон кричим — вот что потеряно.

К чему я это говорю? Вы очень молоды, и я вас не ругаю. Берегите, прежде всего, в себе возвышенное. Не поддавайтесь на то, что вы, как фельетонисты, должны лазать по помойкам и об этом писать. Если вы пишете о чем-то тяжелом, то сами-то покажите свою изумительную душу высокую. Напрямую можно ничего говорить, но мы это все будем чувствовать — такой была великая русская литература.

И беда еще в том, что даже «Наш современник», который, подобно Путину, своих не сдает, защищает (это хорошо, конечно) — даже он уже потерял не только высоту, но и жажду этой высоты. Все копаем, копаем, раны вскрываем... И сидящие здесь журналисты должны задуматься, о чем писать. Молодость, любовь, нежность… А не то, чтобы сразу на помойку идти.

Все писатели, с которыми я до этого дружил — такие как Сергей Никитин, неизвестный уже почти никому Солоухин, были поэтическими натурами. Они прожили нелегкую жизнь. И вы не поддавайтесь. Дескать, если каждый день по телевидению видите грязь, значит, вся жизнь такая. Когда я выступаю в школах, смотрю на детей и сравниваю их с разговорами о них по телевидению, где особенно часто показывают безобразия, в реальности вижу очень много чистых детских душ. Мы-то должны давать им пищу для возвышения души, а не говорить, что жизнь подлая. 18 лет исполнилось, а мы сразу говорим: «Жизнь подлая, жизнь нехорошая, кругом грязь, воровство, и ты давай воруй».

Искусство изначально возникло как красота, как что-то возвышенное, что-то даже непохожее на жизнь — вот отчего оно возникло. Рисунки — это желание запечатлеть. И во что сегодня превратилось искусство? Даже страшно читать, до какого маразма дошли известнейшие люди в стране в искусстве. Они испохабили Большой театр, а другие театры в каком состоянии?! МХАТ на что стал похож — с этим красавчиком, самолюбивым нарциссом Олегом Табаковым, который играет всегда себя? Он всегда играет. Сперва играет роли, а когда из них выходит, то играет себя. И сам на себя смотрит со стороны, как он выглядит. Видели это, нет? И такой же весь его МХАТ!

Я так горячо выступаю, потому что вижу, что здесь молодые девочки сидят. Говорю вам: не поддавайтесь ни в коем случае! Как вы будете себе мальчиков выбирать? Все-таки будете думать, какого они поведения, не только о том, какие красивые…

Так же выбирайте саму жизнь и темы, на которые будете писать. Вначале постарайтесь написать о хорошем, ибо на поверхность выползли, к несчастью, не самые лучшие люди. А как много хороших, замечательных чистых душ! Они просто не пишут, не танцуют, не играют в театрах. Если так вы посмотрите на жизнь, то скажете: «А он прав: действительно, много, много вокруг золотых людей. И они не поддались этой грязи жизни». Литература существует для этого. Даже обруганный соцреализм прав в том, что показывает жизнь не только такой, какая она есть, но и такой, какой она должна быть! Вот так же появились правдивейшие писатели: Белов, Распутин, Шолохов, Леонов и другие.

Застенографировала: Анастасия Манукян

Андрей ТИМОФЕЕВ

О современной органической критике

Вступление. О критике вообще

Подобно настоящей литературе, настоящая критика есть подлинное искусство.

К сожалению, в современном литературном процессе критика чаще всего выполняет функцию рекламно-развлекательного чтива, целью которого является привлечение внимания аудитории к тому или иному произведению (яркий пример здесь — известный блог Л. Данилкина). Но даже если такая критика старается быть объективной, то все равно по большому счету сводится лишь к вкусовым оценкам. В самом лучшем случае современная критика становится критикой идейной, то есть наблюдающей за литературным процессом сквозь призму весьма жесткой идеологии и четко разделяющей авторов на «наших» и «не наших».

Итак, попытаемся сформулировать и систематизировать основные проблемы современной критики.

Во-первых, это отсутствие преемственности. Критики сейчас ссылаются только на своих современников — как правило, товарищей по журналу или литературному направлению. Достаточно определенно можно сказать, кто ближе такому критику — Владимир Бондаренко или Наталья Иванова, но понять, сторонник он критики исторической или эстетической, от кого ведет свою традицию — от Белинского, Чернышевского или Григорьева — догадаться подчас совершенно невозможно.

Из отсутствия преемственности следует отсутствие внятных художественных ориентиров. В лучшем случае в современной критике царит почтительное отношение к классической литературе прошлых веков без ощущения какой бы то ни было связи с ней (так почтительно взирают на старые иконы в дорогих окладах, даже не допуская мысли помолиться перед ними).

Вторая проблема — это отсутствие идеала. Читая современную критику, крайне сложно понять, в каких идеальных категориях тот или иной автор оценивает мир и литературу; проще говоря, во что верит данный критик. И потому лишенная внутреннего ощущения идеала современная критика так и остается набором разрозненных эстетических замечаний.

В связи с этим особенное значение приобретает личность критика. Настоящий критик должен обладать независимым мировоззрением. В этом мировоззрении, в глубине собственного логико-волевого взгляда на мир, он находит те точки опоры, на которых строится его критическое творчество. И потому настоящий критик всегда говорит не столько о своих субъективных предпочтениях, сколько о том, как он понимает объективность. Пусть это исключительно его (субъективный, в достаточной мере) взгляд, но критик верит в то, что в меру его понимания (то есть в некотором приближении) объективность именно такова.

Надо сказать, что в современном критическом процессе уже появляются молодые авторы, готовые взять на себя ответственность говорить от лица объективности или хотя бы признающие необходимость этого. Так, например, Валерия Пустовая в своей статье «Китеж непотопляемый» настаивает на том, что высшим выражением критики является отнюдь не «умение трактовать и препарировать, разлагая уже и так не первой живости явления текста на еще более мертвые элементы идей и приемов», а «построение собственного мира идей, основанного не на образности, а на вере»^[1]. А Андрей Рудалев в статье «В поисках нового позитива» даже предпринимает небезуспешную попытку построения такого мира, провозглашая «инстинкт веры» главным свойством талантливого писателя^[2].

Но мало сформулировать эстетически-мировоззренческую позицию и даже очертить контуры своего «мира идей» — необходимо наполнить его художественным содержанием. Таким образом, мы переходим к третьей проблеме современной критики: отсутствию ясных критериев художественности. В современном литературном процессе непонятным образом сосуществуют и мертвая сконструированность Дмитрия Быкова, не имеющая никакого отношения ни к реальности, ни к правде жизни; и серая безъязыкость Романа Сенчина; и талантливое, проблесками яркое и правдивое творчество Захара Прилепина, кажется, еще не до конца отдающего себе отчет, что же у него хорошо, а что плохо — все это варится в одном котле, и никто не может или не хочет выстроить хоть сколько-нибудь адекватную художественную иерархию этих текстов.

А между тем настоящий критик должен отличать настоящую литературу от подделки. Не всякая книга, даже разошедшаяся большими тиражами, даже получившая престижные премии, является феноменом литературы. Мы слишком много говорим о том, чего просто нет, анализируем, объясняем, ищем скрытые смыслы, тогда как разбираемый текст может быть обычной графоманией, то есть вообще не существовать в пространстве художественной литературы.

Утрачивая художественные и мировоззренческие ориентиры, мы постепенно утрачиваем и принципы критического осмысления литературы. Поэтому нашей задачей будет если не восстановить эти принципы, то хотя бы попытаться предложить собственный вариант. И в первую очередь, на наш взгляд, необходимо ответить на два вопроса. Во-первых, на вопрос о соотношении эстетической красоты и реальной жизни в художественном произведении; во-вторых, на вопрос о том, что же есть самое важное в литературе и как это важное проявляется в самом художественном тексте. Без ясного внутреннего понимания ответов на эти вопросы не может работать ни один настоящий критик, не может существовать ни одно адекватное критическое направление.

Но прежде чем сформулировать собственные ответы на эти фундаментальные вопросы, мы должны «почувствовать землю под ногами», найти в традиции то, на что мы можем опереться. Для нас отправной точкой станут работы А. Григорьева «Критический взгляд на основы, значение и приемы искусства», «Русская изящная литература в 1852 году» и др.^[3] Впрочем, мы не будем заниматься литературоведением, а отметим лишь те мысли критика, которые являются существенными именно для нашей статьи.

И наконец, прежде чем перейти к содержательной части, хочется сделать одно важное замечание. Говоря о подлинной литературе, мы должны отдавать себе отчет, что перед нами — тайна, одно из самых сложных и загадочных явлений в мире. И потому мы не будем претендовать на построение законченной системы в области художественного творчества, а лишь на то, чтобы приоткрыть отдельные грани таинственного, прикоснуться к нему с осторожностью и благоговением.

Эстетика или реальность

В статье «Критический взгляд на основы, значение и приемы искусства» Аполлон Григорьев замечает, что современная ему критика пошла целиком по пути первенства реальной жизни над эстетической красотой: «приняла жизнь как явления за норму искусства», стала «видеть в искусстве рабское служение жизни». «Величайшая вина этого направления против искусства заключается именно в той натуральности, которая рабски копирует явления действительности, не отличая явлений случайных от типических, не озаряя их разумною и истинно любовною мыслию», — говорит он в другой своей статье — «Русская изящная литература в 1852 году».

С тех времен прошло полтора столетия, в которых уместились и расцвет русской литературы второй половины XIX века, и возникновение модернизма, а затем и постмодернизма. И потому нам опять приходится возвращаться к вопросу о соотношении эстетической красоты и реальности в художественном произведении. И если А. Григорьев сетовал на то, что критика и литература в его время пошли по пути натурализма, то мы должны констатировать, что стали свидетелями противоположного заблуждения — а именно торжества мертвой отвлеченной эстетики довольно низкого уровня, апофеозом которого стал постмодернизм. Жизненность и правдивость отошли на второй план, уступив место рассудочности, литературной игре и вторичности.

В 2000-х годах постмодернизм практически сошел с отечественной литературной сцены, и потому не станем посвящать ему много времени. Приведем лишь один пример, как даже небольшая деталь, связанная с реальностью, случайно попавшая в постмодернистский текст, бывает настолько значительнее его «эстетической красоты», что полностью разрушает ее. В качестве иллюстрации возьмем прозу преподавателя Литературного института А. Антонова^[4], представляющую собой характерный образец постмодернизма. Во-первых, эта проза отдалена от реальности, во-вторых, основана на литературной игре, в-третьих, целиком пропитана классикой, ее героями, образами, переливающимися из одного произведение в другое — все это вполне мастерски по форме, но пусто по внутреннему содержанию: «И взял я тогда, позаимствовал тогда заглавие у уважаемого мною писателя М.А. Булгакова», «Утром, подобно владельцу трехсот душ Тентетникову, что из 2-го тома «Мертвых душ», вставал не раньше, чем проснусь и высплюсь» («Не вполне театральная повесть»), «А она вечно была молчалива, потому что, по слухам, была потомственная княгиня Марья Алексеевна, а вот по-французски как раз не умела» («Черная речка»). Однако есть у А. Антонова одно произведение, на котором нам хотелось бы остановиться подробнее.

Рассказ «Потусторонний» написан в той же манере, что и остальные рассказы, и, наверно, также воспринимался бы в рамках литературной игры, если бы не одна подробность. Рассказ начинается так: «Дочь умерла во вторник. Похороны пришлись на пятницу, и пришлось отпроситься с работы. В четверг я одолжил у Сергеева черный костюм, а рубашка, тоже черная, была на мне своя. Я стоял в головах могилы, почти на краю, и смотрел, как комья падают на крышку гроба». А дальше: «В субботу я купил четыре желтых цветка и отправился на кладбище. Так делают все». Эта смерть дочери сразу задает тон всему повествованию, а холодность, с которой рассказчик ее встречает, мгновенно открывает нам бездну бесчувствия в нем самом. Мы ожидаем проникновения в эту бездну, нам кажется, что сейчас внутренняя логика текста подчинится этому глубокому повреждению в человеке (как, например, в романе А. Камю «Посторонний», к которому как раз и отсылает нас заглавие рассказа). Но вместо этого А. Антонов принимается плести свои обычные кружева — появляется какая-то женщина, следует любовное приключение с откровенными подробностями, наконец, герой совершает непонятное убийство и т.д. Автор, кажется, даже не задумывается о том, что одно только касание серьезной темы сразу же выбросило его рассказ в иную смысловую плоскость, придало тексту дополнительное измерение, которое, разумеется, не смогло наполниться содержанием, так как автор изначально был настроен на постмодернистскую игру. Он не чувствует границы, до которой игра оправдана, а за которой — просто невозможна не то чтобы по идейным, но даже по эстетическим соображениям.

Итак, далеко не все в художественном произведении следует из его собственной отвлеченной эстетики, есть вещи, вытекающие из самой объективности устройства реальности, которые никак не хотят превращаться всего лишь в пазлы даже самой яркой эстетической картинки. Условность литературы не бесконечна, эстетика не может совсем оторваться от реальной жизни. Возможно, это косвенное свидетельство разумности устройства мира, где все взаимосвязано между собой и где из пренебрежения одним сразу же следует повреждение в другом.

Бытовизм или Правда жизни: самое важное в литературе

Однако связь эстетического устроения текста с изображаемой в нем реальностью не означает подчинение художественного творчества самой реальности, иначе мы пришли бы к другой крайности, о которой как раз предупреждал нас А. Григорьев, — прямолинейному бытовому натурализму. На самом же деле, открывая произведение художественной литературы, мы не хотим найти там реальную жизнь, потому что ее в избытке мы можем найти вокруг себя, на худой конец — в публицистических статьях, энциклопедиях, репортажах с места событий и т.д. Подсознательно, порой даже не отдавая себе в этом отчета, мы ищем в художественном произведении не реальность, а реализм — ту самую Правду жизни, сгущенную живую субстанцию, которая отражает суть происходящего в человеке и во всем мире.

Причина, по которой авторы или критики выбирают между эстетикой и реализмом, состоит именно в том, что реализм понимается ими буквально и вульгарно, а именно — как бытовые зарисовки из реальной жизни. Они забывают, что реализм — это «в человеке увидеть человека», вскрыть глубинные основы реального мира, понять его внутренние законы. Подлинный реализм — суть литературы, ее ключевой элемент.

Отчетливо почувствовать разницу между бытовым описанием реальности и самой Правдой жизни мы сможем, например, сопоставив эпизод из романа Захара Прилепина «Патологии», посвященный первому бою главного героя, с описаниями боя, взятыми нами из воспоминаний двух известных фронтовиков — Михаила Лобанова и митр. Антония Сурожского.

Вот описание Прилепина:

«Хасан с двумя бойцами из своего отделения пошел впереди. Метрах в тридцати за ними — мы — по двое; сорок человек.

Очень страшно, очень хочется жить. Так нравится жить, так прекрасно жить. Даша…

Ежесекундно поглядываю на заводские корпуса: «Сейчас цокнет и прямо мне в голову. Даже если сферу не пробьет, просто шея сломается и все… А почему, собственно, тебе?… Или в грудь? СВДэшка броник пробивает, пробивает тело, пуля выходит где-нибудь под лопаткой, и, не в силах пробить вторую половинку броника, рикошетит обратно в тело, делает злобный зигзаг во внутренностях и застревает, например, в селезенке. Все, амбец. И чего мы бежим? Можно было доползти ведь. Куда торопимся? Цокнет, и прямо в голову. Или не меня?…

Ненавижу свою «сферу». Утоплю ее в Тереке сегодня же. Далеко, интересно, этот Терек? Надо у Хасана спросить…»^[5]

Видим, что описание Прилепина представляет собой последовательную фиксацию событий. Психологические детали сводятся к словам о страхе смерти и воспоминаниям о любимой девушке.

А вот примеры из воспоминаний М. Лобанова и митр. Антония Сурожского:

«На передовую мы шли ночью, впереди небо было в трассирующем свечении, в бегущих друг за другом огненных светлячках, пунктирах, оставляющих за собою круглые полудужья или же растягивающихся по горизонту. Казалось, что там — главное. Все там вместе, вся армия, все делают сообща что-то налаженное, почти праздничное, это чувствовалось по непрекращающемуся кружению трассирующих огней…

Прямо с ходу неожиданно подошли к окопам. Чувство было самое обыденное, как до этого на привале. Видимо, скоро будет рассвет, очень хотелось есть. Сухой паек был съеден двое суток назад, вспоминалась буханка хлеба, найденная накануне на дороге. Странно было, что ее не подобрали до нас. Я ее поднял, и мы жадно съели ее. Неизвестно, сколько прошло времени, я писал письмо матери, и слова приходили от какого-то другого во мне человека, но и мысли не было, что, может быть, это последние в жизни слова…»^[6]

«Я лежал на животе, был месяц май, стреляли над головой, я делался как можно более плоским и смотрел перед собой на единственное, что было: трава была. И вдруг меня поразило: какая сочная зеленая трава, и два муравья ползли в ней, тащили какое-то зернышко. И вот на этом уровне вдруг, оказывается, есть жизнь, нормальная, цельная жизнь. Для муравьев не было ни пулеметов, ни стрельбы, ни войны, ни немцев — ничего, была крупица чего-то, что составляло всю жизнь этих двух муравьев и их семейств…»^[7]

Посмотрите — описания фронтовиков не сводятся к фактическому описанию событий, где они остановились, что съели, как бежали в атаку (хотя такие подробности там тоже есть). Но в каждом из этих отрывков есть и другое — а именно, проникновение вглубь, в самую суть события и его восприятия человеком. Для М.Лобанова суть происходящего в ощущении великого общего дела, которое сообща делает вся армия и в которое предстоит влиться и ему; для митр. Антония — ощущение ненормальности происходящего вокруг, где люди убивают друг друга, противопоставление войны естественному миру природы. Заметим, что это всего лишь частные воспоминания (пусть даже таких мудрых людей), а не отрывки из условных «Войны и мира» или «Тихого Дона». Согласитесь, странно, что эти частные воспоминания выходят на порядок глубже, чем художественный роман, написанный профессиональным писателем.

Итак, настоящий писатель не только излагает свой жизненный опыт, он переживает его внутри себя. Чтобы потом не просто написать о реальности, которую видел, а выразить сгущенную Правду жизни, открывшуюся ему в переживании этой реальности. Эта Правда жизни и есть, на наш взгляд, самое важное в литературе.

Субъективный аспект Правды жизни: об «ударах» в литературе

Завершив рассмотрения вопросов о соотношении эстетики и реальности и о том, что же есть самое важное в литературе, мы можем, наконец, перейти к практическому вопросу о том, как именно Правда жизни проявляется в художественном тексте. Для этого, следуя за Аполлоном Григорьевым, будем выделять два элемента деятельности истинного художника — субъективный (т.е. стремление истолковать происходящее в мире, показать его тайную суть в соответствии со своим внутренним пониманием жизни и искусства) и объективный (собственно само воспроизведение явлений внешнего мира в его объективной реальности).

Мы начнем с первого, но прежде заметим, что истолкование происходящего ни в коем случае не может свестись к рассудочному утверждению некой «правильной» истины (каких бы то ни было идейных убеждений данного автора). Нет, должен существовать таинственный механизм, благодаря которому читатели смогли бы перенестись из мира бытовых явлений и происшествий в мир Правды жизни, механизм именно художественный. Далее мы перейдем к внимательному рассмотрению этого самого механизма.

Среди суеты обыденной жизни бывают такие моменты, когда нас словно пронзает и нам открывается как бы самая суть бытия. Это может произойти от чьего-то слова, поступка, от какой-то внезапной мысли, от случайной встречи. И тогда мы стоим, пораженные этим неожиданным «ударом». Вся шелуха спадает, и нам удается, пусть на короткое мгновение, увидеть мир преображенным. Как ценны эти моменты, как подолгу мы потом храним память о них! И часто лишь по прошествии времени начинаем понимать, что, может быть, это и было единственным настоящим переживанием в нашей жизни.

Подобные «удары» существует и в литературе, более, именно они и составляют то самое важное, что в ней есть. Среди словесной «шелухи»: бессильных описаний, утомительных диалогов, рассудочных авторских утверждений — вдруг встречается эпизод, ценность которого гораздо выше прямого значения описываемых событий, и тогда читатель уже не различает слов, а как бы падает в глубину открывающейся перед ним бездны. И коль скоро в начале нашей статьи мы говорили об отсутствии в современной критике связи с классической литературой (и еще отчасти из-за того, что в современной литературе сложно найти «удары» подобной силы), покажем, что есть «удар» на примере романа В. Гюго «Отверженные».

Пока мы читаем описание жизни Диньского епископа, его встречи с каторжником Жаном Вальжаном, их разговора за столом, самого момента воровства, поимки преступника и прощения, нам кажется это все интересным и важным. Но мы понимаем замысел автора лишь умом — конечно, милосердие епископа должно благотворно повлиять на душу бывшего каторжника — но еще не ощущаем его голой кожей. И вот только когда сразу после оказанного ему неожиданного милосердия Вальжан встречает на дороге маленького мальчика, отбирает у него монету, а потом, содрогнувшись от поступка настолько злого и нелепого, что его душа уже не способна согласиться на него, срывается с места и начинает кричать «Малыш Жерве, малыш Жерве!», ищет обиженного мальчика, чтобы вернуть ему монету, но не находит, а заметив на дороге случайного путника, бросается к нему и просит арестовать себя, потому что он вор — вот только тогда мы ощущаем внутри себя страшный «удар», переламывающий жизнь надвое. Текст натягивается, напрягается, и уже неважными становятся сами слова. Суть бытия, подлинная Правда жизни, как лава из разлома земной коры, вырывается наружу.

На таких «ударах» стоит вся литература: раскаяние Иудушки Головлева, «черное солнце» Григория Мелехова, ощущение связи прошлого и будущего в конце рассказа Чехова «Студент» и т.д. Это и есть самое важное в художественном произведении. И, разумеется, если мы говорим о современной литературе, если пытаемся предъявлять к ней хоть какие-то серьезные требования, то в первую очередь мы должны находить в ней именно такие «удары». Конечно, речь идет не о равноценном сравнении, скорее, о попытке, о правильном векторе, об умении автора вырвать из обыденности хоть что-то более важное, чем описание событий, мыслей героев и их чувств. Но такие попытки, если они сколько-нибудь удачны, должны отмечаться обязательно. Потому что все остальное — по большому счету руда, и даже не столь важно, как эта руда написана.

Для примера рассмотрим известный роман Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом»^[8].

Вообще сам роман построен на двух удачных, хотя по большому счету рассудочных приемах: во-первых, на противопоставлении простодушного тона рассказчика тем страшным вещам, о которых он говорит: «Почему я идиот, я знал уже тогда. У меня в мозгу сидел золотистый стафилококк. Он ел мой мозг и гадил туда…»; во-вторых, на противопоставлении грубости бабушки героя ее реальной заботе о внуке и любви к нему: «Господи! Ведь есть же на свете дети! В музыкальных школах учатся, спортом занимаются, не гниют, как эта падаль. Зачем ты, Господи, на шею мою крестягу такую тяжкую повесил?!», а через несколько страниц: «Пошли мне, Господи, часть его мук. Я старая, мне терять нечего. Смилуйся, Господи! Верно говорят: за грехи родителей расплачиваются дети. Ты, Сашенька, страдаешь за свою мать, которая только и делала, что таскалась. А я стирала твои пеленки, и на больных ногах носила продукты, и убирала квартиру…» Без этих системообразующих приемов роман превратился бы в собрание бытовых подробностей жизни героя; нарочитых, хотя и вполне достоверных ругательств бабушки; череды неоправданных сгущений нелепости отдельных ситуаций и даже откровенных «хохм».

Важны в романе и попытки автора углубить образы второстепенных героев: деда, мамы, «карлика» дяди Толи (сделанные в общем-то бесхитростно — введением воспоминаний героев об их жизни); подлинно и правдиво чувство героя к матери. Но все это (и системообразующие приемы, и отдельные ценные моменты) по большому счету лишь подготовка к главному.

И вот, уже ближе к концу романа, происходит то, что можно назвать настоящим «ударом». Воспользовавшись отсутствием бабушки, мать забирает сына из ее дома. Мальчик болен, у него высокая температура, но нельзя терять ни минуты, иначе такого шанса больше не представится. С трудом они успевают собраться, едут на метро, входят в квартиру, где живет мать со своим гражданским мужем. И здесь-то мальчик Саша начинает понимать, что что-то «сломалось» в его жизни, что достижение мечты (жить с матерью) таким нечестным способом (убежать от бабушки) не сделает его счастливым: «Казалось, я должен был бы радоваться, суетиться, получив в свое распоряжение столько чудесных минут, или, наоборот, неспешно располагаться, зная, что смогу теперь говорить с мамой сколько захочется, но я сел в кресло, и все стало мне безразлично. Мне казалось, что время остановилось и я нахожусь в каком-то странном месте, где дальше вытянутой руки ничего не существует. Есть кресло, есть стена, с которой удивленно смотрит на меня вырезанная из черной бумаги глазастая клякса, и ничего больше. А вот еще появилась мама… Она улыбается, но как-то странно, как будто извиняется, что привела меня в такой ограниченный мир. Только теперь я понял, что мы с ней совершили. Мы не просто ушли без спросу из дома. Мы что-то сломали, и без этого, наверное, нельзя будет жить… Я встал с кресла и прижался к маме, чтобы вознаградить себя за все потери счастьем, минуты которого не надо теперь считать, и с ужасом почувствовал, что счастья нет тоже. Я убежал от жизни, но она осталась внутри и не давала счастью занять свое место…»

В этом моменте (и как следствии его — в следующей за ним сцене скандала) сходятся в точку все противоречия, подспудно существовавшие в тексте; абсолютно явной становится непримиримость героев, глубокая несовместимость их «правд» и позиций. Мы на мгновение ощущаем саму стихию жизни, ее бесконечную несправедливость, невозможность втиснуть ее в рамки монологической этической системы и сказать, кто в этой ситуации прав, а кто виноват. Именно этот прорыв прозаического бытования героев и есть «удар» — в нем и заключается главное достоинство романа Санаева.

Итак, механизм проникновения Правды жизни в ткань художественного текста есть явление над-языковое и даже над-психологическое, это и внутренний нерв подлинной литературы, и невыразимая словами концентрация ее драгоценного содержания.

Объективный аспект Правды жизни: о любви и ее отсутствии

Мы попытались внимательнее присмотреться к субъективному элементу проявления Правды жизни в художественном тексте, а именно к внутренней правде художника, неразрывно связанной с индивидуальными свойствами его личности, проявляющейся в тексте посредством механизма, который мы назвали «ударом». Теперь же нам предстоит перейти к элементу объективному, а именно к воспроизведению явлений внешнего мира. Однако в отличие от научно-популярных жанров и беллетристики в настоящей литературе объективность достигается не только и не столько за счет строгой фиксации событий, мыслей или чувств героев. Объективность в литературе неразрывно связана с понятием Истины.

Можно сказать даже сильнее, не таясь за общими рассуждениями и метафорами. Если Бог существует, если мы верим в Его существование, то Он и есть самая объективная реальность. И тогда выражение высшей Правды жизни для писателя — увидеть образ Божий в каждом герое и промысел Божий в каждом происходящем событии (разумеется, при этом вовсе не обязательно говорить о Боге явно). Впрочем, это очень высокая планка, которую не позволяли себе ставить даже крупные писатели, ясно осознавая свое человеческое ничтожество перед такой задачей. Но есть то, что в какой-то мере мы можем требовать от любого автора — это любовь к своему герою.

Любовь автора к герою, подобно любви одного человека к другому, выражается не в положительной этической оценке, а в подлинном интересе к его личности. Любящий автор никогда не позволит, чтобы его герой был картонно-одномерным. Будь это положительный персонаж или злодей — не важно, в каждом герое такой автор увидит индивидуальные черты, характеризующие личность.

В наши дни литературе подобный внимательный и теплый взгляд на своих героев — чрезвычайная редкость. Критик Андрей Рудалев в работе «В поисках нового позитива» так говорит о современной литературе: «аутичная, самозамкнутая, амбициозная, плотоядная, где зачастую персонифицируется лишь я-голос писателя, а все остальное лишь декорации, которые нужны лишь до времени». И, пожалуй, самым явным примером подобного явления в литературном процессе последних лет является проза Романа Сенчина.

В главном герое романа Р.Сенчина «Елтышевы»^[9] Николае Михайловиче автор подмечает лишь то, что он обычный человек, похожий на своих сверстников; что он «проспал» начало 90-ых и потому всегда раздражен и недоволен жизнью; что он работает в вытрезвителе и ожидает, что когда-нибудь к нему попадет пьяный богатей с набитыми деньгами карманами. Автор подчеркивает: это совершенно серый человек без каких-либо особенных индивидуальных черт. Не предпринимается никаких попыток углубиться в его характер, подметить хоть что-то характерное (не говоря уже о психологическом обосновании совершенных героем убийств). Неужели Р.Сенчин на самом деле считает, что есть на свете люди, все существования которых сводится к мыслям о деньгах, собственных неудачах и зависти к другим? Но если автор больше ничего не видит в своем герое, то, может, это просто не его герой и не стоит о нем писать?

Другие герои романа выписаны ненамного глубже. Кульминацией психологического бессилия автора можно считать характеристику сына Елтышева, Артема: «Однажды он услышал слово, поразившее его, — слово это произнесли не в его адрес, но с тех пор Артем часто мысленно повторял, обращал его к себе: «Недоделанный». Обидное, но точное слово…» И страшно даже не то, что герои у Сенчина получились одномерными, что не хватило таланта, взял не ту тему — все это простительно. Пожалуй, самое страшное, что автор искренне считает, что есть на свете «недоделанные» или просто серые люди.

Можно было бы привести примеры из классики (образ Иудушки из «Господ Головлевых»), сравнить героев Сенчина с героями хрестоматийной современной прозы (Белов, Распутин), но чтобы не заниматься утверждением очевидного, возьмем для сравнения роман «Книга без фотографий» другого молодого автора Сергея Шаргунова^[10].

В романе Шаргунова есть второстепенные герои — Коля и Аня Болбас, которые чем-то напоминают Елтышева и его жену Валентину. Они так же прожили всю жизнь друг с другом, так же многое потеряли в 90-ые; подобно Елтышеву, Коля Болбас сильно пил и от этого умер. И даже отношения в этих семьях отчасти похожи. Вот что думает Елтышев о своей жене: «И не поймешь, как вместо девчонки, от которой не отлипал, рядом оказалось привычное, необходимое, но неинтересное существо. Жена». А вот короткий эпизод из жизни Коли и Ани: «Я привез Болбасов к моим родителям, где дядя Коля стремительно накачался водкой. — Мучитель мой! Всю жизнь мне сломал! — вздыхала тетя Аня. Он же, насупившись, бабьим квелым голосом начал ее материть…»

Казалось бы, похожие герои, в чем-то схожи и взгляды авторов на них. Но вот — характерный момент. Умирает Елтышев. Несколько строчек о том, как его хоронили, и сразу же автор переходит к рассказу о том, как жена продавала оставшийся от Елтышева автомобиль. Ни одной, пусть даже самой тривиальной детали, показывающей, как Валентина пережила это событие. А вот рассказ Ани Болбас о смерти своего мужа: «Он лежал и мычал. «Что ты хочешь?» Глаза мокрые, пытается сказать, но не может. «Во… во… вод…» — «Водки?» — спрашиваю. Обрадовался, как ребенок. Часто-часто моргает: мол, так и есть, хочу. А я ему с издевочкой: «На-ка, выпей» — и кукиш. «Водки он хочет! Много ты моей кровушки попил с этой водкой. Разбило тебя, вот и лежи теперь, и будет все по-моему. Сколько ты меня мучил, всю жизнь сломал!» Лежит он, глаза закрыты, и руку мне сжимает. Нежно сжимает, как в первое время, когда любовь у нас закрутилась…»

И в этом эпизоде мы как живых видим и Аню, и Колю, более — проникаемся симпатией и состраданием к ним. Значит, есть подлинные искры и у современных молодых авторов, есть стремление проникнуть в глубину человеческого характера, полюбить своего героя, а через это дать возможность полюбить его и читателю. Потому что, полюбив человека, пусть самого обычного, пусть самого безобразного, нельзя не увидеть в нем личность, единственную и неповторимую.

Итак, в художественной литературе для изображения внешнего мира недостаточно одного лишь зоркого писательского взгляда и некоторой талантливости, недостаточно просто воспроизводить жизнь и даже типизировать ее явления. Подлинный художник всегда освещает изображаемые явления светом своей любви. На этом и стоит вся литература, особенная отечественная. Без этого теплого любящего взгляда писателя «объективное» изображение жизни будет искаженным, отвлеченным и по большому счету необъективным. И такой взгляд вовсе не является особенностью каких-то отдельных авторов (как может показаться при поверхностном рассмотрении — будто бы на мир можно смотреть и иначе, например, со злостью и едкостью). Любовь автора к своим героям следует из самой объективности Истины и не может подвергаться сомнению.

Заключение. О задачах современной органической критики

В начале нашей статьи мы уже пытались сформулировать, какой должна быть критика вообще. Мы говорили о преемственности, о наличии идеала, о внятных критериях художественности. Но теперь нам важно пояснить, какой мы видим именно органическую критику. От ее лица мы уже постарались ответить на фундаментальные вопросы о соотношении эстетики и реальности и о том, что же есть самое важное в художественном произведении и как оно проявляется в самом тексте, но этого мало. Нам нужно еще показать, чем именно органическая критика отличается от других критических направлений.

На наш взгляд, органическая критика есть не только преемственность, идущая от работ какого-либо критика (в данном случае А.Григорьева), а ясная живая связь с его наследием и вообще со всей классической литературой. Органическая критика не просто исповедание какого-либо идеала, но идеала любви. И наконец, органическая критика — это не просто наличие сформулированных критериев художественности, а ощущение живой художественной реальности, умение «подмечать все живое и находить фальшь в “деланном”».

Задача любой критики — создать собственный мир. Задача органической критики — создать мир, наполненный живым художественным содержанием, чтобы там царствовали не философская рассудочность, а ясность и простота логического вывода и подлинная теплота художественного чувства.

Эта колоссальная задача, безусловно, не решается в рамках одной статьи или даже цикла статей одного автора. Должно сформироваться целое направление, объединяющее критиков, обладающих особенным чутьем, чтобы отличать подлинное художественное творчество от отвлеченного эстетизма и бытового натурализма; владеющих способностью распознавать «удары», выбивающие читателя из реального мира в мир Правды жизни; и, наконец, обладающих отзывчивым сердцем, чтобы ощутить между строк ту любовь автора к своим героям, которая позволяет ему проникать вглубь их характеров, находить в них бесценное внутреннее содержание.

Вопрос о том, смогут ли эти критики сойтись и не станут ли противоречить друг другу в основных вопросах, практически достаточно сложен. Но принципиального барьера здесь нет. Как писал А.Григорьев в статье «Критический взгляд на основы, значение и приемы искусства»: «Как искусство, так и критика искусства подчиняются одному критерию. Одно есть отражение идеального, другое — разъяснение отражения. Законы, которыми отражение разъясняется, извлекаются не из отражения, а из существа самого идеального». Так что если эти критики будут хранить в душе один и тот же идеал, то и законы, по которым они станут судить то или иное художественное произведение, окажутся одинаковыми.

Итак, мы ждем от современной органической критики не мгновенного отклика на актуальные вопросы нашего времени, не определения границ литературных течений, не философских рассуждений на тему недавно вышедших произведений. А ответа на вопрос, что же современный литературный процесс может предложить на суд вечности, что же действительно ценного есть в современной литературе.

Потому что, рассуждая о сиюминутном, мы придем лишь к сиюминутным выводам, которые перестанут быть важными через месяц, год, десятилетие. Рассуждая же о вечном, мы придем к вечному.

Впервые опубликовано в «Дне литературы»

Альбина ПЕТРОВА

Селезнёвские чтения — вечная память о мыслителе

Юрий Селезнев, талантливый русский критик и литературовед, писал: «Человек жив, пока жива память о нем». Опираясь на данное изречение, можно уверенно говорить о бессмертии его автора. Ведь сегодня о Юрии Ивановиче не забывают, собственно, как и не забудут завтра: о нем говорят, его творчество продолжают исследовать, а книги не перестают издавать. Память о Селезневе — вечная память…

Так на факультете журналистики Кубанского государственного университета уже стало традицией проводить Международную конференцию «Наследие Ю.И. Селезнева и актуальные проблемы журналистики, критики, литературоведения, истории», организаторами которой являются д.филол.н., профессор, декан факультета журналистики КубГУ Н.П. Кравченко и Ю.М. Павлов, д.филол.н., профессор кафедры публицистики и журналистского мастерства КубГУ.

Юрий Иванович был из тех выдающихся независимых критиков, редакторов, которые отважно боролись за русское дело, которые поднимали проблему народности и искали ее решение. И вот уже во второй раз на Селезневских чтениях в Краснодаре, на родине литературоведа, собираются люди, продолжающие это великое дело.

В этом году в числе участников Пленарного заседания были: Куняев С.С., критик, публицист, заведующий отделом критики журнала «Наш современник» (г. Москва); Казинцев А.И., заместитель главного редактора журнала «Наш современник» (г. Москва); Козлов Ю.В., писатель, главный редактор «Роман-газеты» (г. Москва); Волков Е.В., директор издательства «Русский мир» (г. Москва); Лихоносов В.И, писатель, главный редактор журнала «Родная Кубань» (г. Краснодар); Сычева Л.А., прозаик, главный редактор литературного интернет-журнала «Молоко» (г. Москва); Тулушева Е.С., прозаик (г. Москва); Тимофеев А.Н., критик, прозаик (г. Москва); Татаринов А.В., д.филол.н., профессор кафедры зарубежной литературы и сравнительного культуроведения КубГУ (г. Краснодар).

Помимо выступлений приглашенных гостей, программа конференции включала в себя около 130 научных работ, авторы которых были поделены на две секции. Участниками первой секции «Проблемы филологии, истории, теории и практики журналистики» (под руководством Ю.М. Павлова и Г.М. Соловьева) являлись кандидаты наук, профессора, доценты и преподаватели, а вторая секция (под руководством А.Л. Факторовича и Г.Н. Немца) — аспиранты, соискатели, магистранты и студенты. Тематический разброс материалов, как и местожительство их авторов, был довольно широким: здесь и «Ю.И. Селезнев и В.В. Кожинов: богатыри на публицистической заставе» (Колодяжный И.В., ст. преподаватель Высшей школы журналистики и массовых коммуникаций СПГУ (г. Санкт-Петербург), и «Медиаструктура русской эмиграции первой волны: взаимосвязь аспектов исследования» (Прайс Н.Ю, преподаватель Русской школы Кембриджского университета (Кембридж, Великобритания), и «Традиционные ценности, их сохранение и отражение в русской современной литературе» (Балаян И.Л., аспирант кафедры отечественной филологии и журналистики филологического факультета АГПУ (г. Ульяновск), и т.д.

К сожалению, не всем удалось приехать, но и без этого зал был полон: именитые гости, преподаватели, магистранты, аспиранты, студенты, держащие в руках тексты научных исследований, блокноты с ручками, фотоаппараты, видеокамеры. Живая атмосфера, царившая в зале, требовала скорейшего начала заседания. И на все это с фотографии смотрел Ю.И. Селезнев, обрамлённый прекрасными гвоздиками… Вот и настал момент открытия конференции.

Первое слово было предоставлено А.И. Казинцеву, который выступал не только как исследователь, но и как мемуарист, поскольку лично был знаком с Селезневым. Казинцев пришел в «Наш современник» тогда, когда Юрия Ивановича изгоняли оттуда за известную публикацию в 11-ом номере 1981 г. И спустя 34 года Александр Иванович остается верен журналу, является заместителем главного редактора.

Сначала критик говорил, раскрывая тему «Бюрократы и патриоты, или почему патриоты всегда проигрывают». Он показал основное различие между заявленными понятиями («патриот служит Отечеству, а бюрократ власти»), а затем говорил непосредственно о Селезневе, о его «политической смелости» в работе, которая распадалась на два неравных периода: работа в редакции «Жизнь замечательных людей» и в журнале «Наш современник». Здесь же помимо мужественной внешней красоты Селезнева, о которой говорили многие друзья и коллеги Юрия Ивановича (Казинцев: «Он был красавец. И первое, что поражало в нем, это редкая мужественная красота, не слащавая. Это витязь, воин, борец. Он высокий был, статный, с гривой волос. Он откидывал гордо голову и, чуть прикрыв глаза, сразительно синие, оглядывался вокруг, как витязь в степном дозоре»), Александр Иванович вспоминает: «Селезнев имел широчайший политический кругозор — он превосходил даже своего друга Вадима Кожинова, широта взглядов которого ограничена все-таки историей литературы. <…> Придя в «Наш современник», Селезнев стремился превратить его не только в образцовый журнал, но и сделать из него орган направления и, больше того, политический центр».

После выступления Казинцева еще долго не хотели отпускать слушатели, задавая вопросы. И, возвращаясь к теме доклада, прозвучало: «Назовите патриотов и бюрократов в нашем правительстве», на что Александр Иванович произнес, отметив, что это и была суть доклада: «Вверху нет патриотов, и быть их не может… патриоты сидят в этом зале».

Следующим выступающим был Ю.В. Козлов. И прежде чем начать чтение доклада, он вернулся к вопросу, заданному Казинцеву, и отметил: «Чтобы ответить на поставленный вопрос достаточно посмотреть на то, как живут наши руководители. Допустим, Якунин считался патриотом, да и сегодня его уважают. Он разъезжал на зеленом “Бэнтли” и имел большое шубохранилище и шикарное имение… Собственно, насколько это совместимо с патриотизмом?»

В своем же докладе Козлов рассказал о судьбе толстых журналов в Год литературы, о проблемах, с которыми они сталкиваются, и о том, как существуют в настоящее время. Писатель начал, перефразировав слова Евтушенко: «Литературный журнал — это больше, чем журнал… особенно в России», а далее раскрыл тему через призму трех ключевых слов, определяющих жизнь толстых журналов — направление, борьба и компромисс. Здесь же Юрий Вильямович выделил причины гибели подобных печатных изданий и предложил способы их устранения: во-первых, следует «придать журналам, имеющим большой вклад в историю страны, особый статус», а во-вторых, «создать пакет журналов и дать указания обеспечить подписку на вышеуказанный пакет». Но все же основная проблема, по мнению Козлова, заключается в следующем: «То, что сейчас происходит, означает, что власть не ставит перед собой задачу воспитания народа в духе высоких нравственных идеалов».

Затем своей энергией и харизмой зал заполнила Л.А. Сычева. Лидия Андреевна начала с небольшой истории: однажды она на лекции читала книгу В.И. Лихоносова и закрывалась рукой, чтобы преподаватель и однокурсники не видели, как она плачет. И на конференции, стоя на сцене и вспоминая этот фрагмент свой жизни, она не смогла сдержать слез. Сычева произнесла: «Я очень признательна этому чувству, которое тогда меня поразило, потому что именно то чувство любви, которое было тогда у меня, когда у меня не было никаких перспектив, оно привело меня сейчас сюда к Виктору Ивановичу Лихоносову. Понимаете? Вот это к вопросу о том, что жизнь каждого молодого человека замечательна. Сейчас каждый из вас — это то, что вы читаете. И то, что вы запомните, спустя годы к вам вернется».

Также на личном примере Сычева показала различие между журналистикой и литературой. Начала Лидия Андреевна с разговора о любимых писателях, а затем перешла к своей журналистской деятельности. Когда в 1995 году она устроилась на работу в либеральную «Учительскую газету», помимо тех заданий, что ей давали, она предлагала и свои материалы, первым из которых был текст «Литературные мечтания о прозе Лихоносова», который до сих пор считает одной из своих лучших статей. Об этом Сычева говорила, обращаясь к студентам-журналистам: «Вот когда вы придете в свои издания, в свои телеканалы, хотите вы того или нет, вы принесете туда то, что вы любите». Здесь же она подчеркнула, что «быть хорошим, честным журналистом труднее, чем быть честным писателем <…> Писатель может писать, может не писать; его могут читать, могут не читать — он свободен в своем творчестве по-настоящему, а у журналиста целые этажи начальников, а за начальниками еще начальники, обязанности…».

Далее в аудитории «градус поднял» С.С. Куняев. Это был один из кульминационных моментов конференции, поскольку Сергей Станиславович представлял первую книгу Юрия Селезнева в издательстве «Алгоритм», изданную за последние 25 лет. Критик рассказал о структуре сборника избранных работ, который был поделён на три смысловых раздела. Первый, «Златая цепь» — преимущественно селезневская полемика. Куняев отмечает: «Полемистом Юрий Иванович был очень своеобразным. Допустим, у Кожинова стиль полемики был слегка суховато-академическим, горячим, нервным и в то же время внутренне сосредоточенным, а Селезнев был, если угодно, полемистом ласковым, он как будто приглашал собеседника к разговору, вовлекал его в круг материала, окружал очень плотной смысловой паутиной, а потом от этого собеседника не оставалось реально практически ничего». Второй раздел под названием «Созидающая память» вмещает в себя отдельные статьи о русской классике. И третий — «Неведомая сила» — посвящен современным ему писателям, с которыми он вел разговор исключительно в контексте русского классического слова — Белову, Распутину, Лихоносову, Соколову. «Вот по такому принципу и выстраивается эта книга, которая изначально называлась «Слово живое и мертвое», — так закончил Куняев презентацию нового издания в Краснодаре.

Далее Сергей Станиславович, напоминая, что тема его доклада звучит как «Последние издания книг Юрия Селезнева», рассказал о том, что в этом году в «Институте русской цивилизации» в серии «Русские мыслители» должен выйти еще один сборник Юрия Ивановича, куда войдут целостные книги Селезнева — «В мире Достоевского», «Глазами народа» и «Василий Белов». По словам Куняева, этот корпус нуждался в своеобразном дополнении, и поэтому он ввел третий раздел, назвав его «Избранные статьи», куда включил отдельные работы, скорее имеющие отношение к истории литературы. Таковы, например, малоизвестная статья Селезнева о Лескове и Достоевском, которая была опубликована в коллективном сборнике «В мире Лескова», или посмертно напечатанная его статья о Сергее Есенине.

Также в процессе своего выступления Сергей Станиславович сделал акцент на том, что ранее никем не было отмечено — полное отсутствии на конференции представителей местной власти: «Почему ваша местная власть делает вид, что здесь ничего не происходит, почему она не приняла хотя бы минимального участия в этом действии? Мне кажется, это важная задача — внушить ей и заставить ее понять, что это не просто сухая научная конференция на отвлеченную филологическую тему, что это имеет отношение к нашему духовному будущему».

Завершая выступление и возвращаясь к новому изданию книги Селезнева, Куняев признается: «Во многом ее появлением на свет я обязан ушедшему в этом году Валентину Распутину, потому что он в редакции «Нашего современника» подписал письмо в Министерство печати и информации с настоятельным требованием выпустить эту книгу в издательстве «Алгоритм» в серии «Русского сопротивления». Мне потом осталось только горько сожалеть, что у меня уже не было возможности преподнести ему этот сборник. А сейчас я преподношу ее единственному живому герою этой книги, Виктору Ивановичу Лихоносову».

Так автоматически слово перешло выдающемуся писателю, главному редактору журнала «Родная Кубань». «Мы не должны ограничиваться только разговорами, какими бы прелестными или нудными они не были, — мы должны все превращать в спасательное дело», — призвал присутствующих к действию Виктор Иванович. Он обратился к будущим журналистам, сидящим в зале, чтобы решить эту насущную проблему: «Почему там, где родился Юрий Иванович Селезнев, не печатаются его книги и не желают помнить о нем?»

После речи Виктора Ивановича С.С. Куняев поспешил добавить одну из главных мыслей, касающуюся его выступления и всей конференции в целом: «В 2019 году будет очередной юбилей Селезнева, есть еще время подготовить его собрание сочинений. Я думаю, что Краснодар вместе с Москвой могут обосновать эту идею». И сразу же его поддержал В.Е. Волков, пообещав, что «Русский мир» возьмет на себя всю подготовку. «Надо бить в колокол, чтобы к юбилею сборник был готов», — решительно произнес Вячеслав Евдокимович.

Далее, собственно, В.Е. Волков выступил с докладом по теме «О современном состоянии книгоиздания в России», рассказав об одном из старейших издательств — «Русский мир». Также Вячеслав Евдокимович выразил свою признательность за то, что находится на Кубани и участвует в столь великолепном мероприятии, посвященном великому русскому писателю, мыслителю Юрию Ивановичу Селезневу, и поблагодарил, прежде всего, Кубанский государственный университет и факультет журналистики, подарив его библиотеке книги издательства «Русский мир».

После спокойной речи В.Е. Волкова атмосферу накалил доклад А.В. Татаринова «Проза молодых традиционалистов (А. Антипин, Е. Тулушева, А. Тимофеев)», в котором критик обвинил писателей в отсутствии мировоззрения. Это вызвало дискуссию, ведь обсуждение происходило в присутствии самих героев данного выступления (Е. Тулушевой и А. Тимофеева). Молодые писатели достойно отстаивали свои позиции, в чем им помогали представители «Нашего современника». Тимофеев в своем ответе опирался на слова Вадима Кожинова: «Искусство живет современностью», а Тулушева не только прокомментировала критику в свой адрес, но и выступила с целым докладом по теме «Молодые писатели сегодня: в поисках смысла жизни и своего читателя».

Елена Сергеевна, по профессии психотерапевт, начала речь с привычных для нее небольших опросов. Она поинтересовалась у присутствующих в зале: кто читает более 12 книг в год и у кого автором последних трёх книг были русских писателей? Если на первый вопрос было поднято много рук, то на второй — ряды значительно опустели. Увидев результат, Тулушева даже не удивилась, задав философский вопрос: «Почему русские сейчас больше не читают русских?». А в ответ на доклад Татаринова она сказала следующее: «Все мои герои — это реальные судьбы. Я не пытаюсь их перевоспитать и привести к свету в конце тоннеля, поэтому часто слышу много критики. <…> Я не хочу перевоспитывать моих героев, я хочу донести до читателя возможность выбора. Мне хочется больше призвать читателей к мысли. Не надо бояться удивлять и отличаться от других. Не надо бояться слушать себя».

А как позже выяснилось, работа «Проза молодых традиционалистов» была написана по просьбе Александра Ивановича Казинцева, которой в своем комментарии по выступлению Татаринова, где и защищал Алексея Викторовича, и «нападал» на него, пояснил: «Если мы сделали ставку на молодых, то надо делать эту ставку по крупному. Не надо печатать их раз в год, и пусть сидят довольные. Нет! Их надо пропагандировать так, как пропагандируют своих либералы, которые увешивают их премиями и постоянно пристают к ним с микрофонами. Я поэтому и просил написать статью, но не смог предложить ее к публикации, поскольку не согласен с автором в оценке творчества Андрея Тимофеева».

Глядя на эту дискуссию о творчестве молодых прозаиков, в частности, на обсуждение рассказов Тулушевой о трудных подростках, выбравших неверную дорогу, Виктор Иванович Лихоносов, представитель писателей старшего поколения, сказал: «Я почти не знаю современную литературу и не хочу ее знать. Это внутреннее мое ощущение. Оно передалось мне и по тем разговорам, которые я сейчас слышу, и по тем статьям, которые я читаю. У меня сложилось такое впечатление, что я сижу на передаче Малахова. И беда Малахова не в том, что он обсуждает эту грязь, а в том, что он и все телевидение не возвышаются над этой грязью, они вместе с этими ситуациями тонут. Дорогие авторы, вы можете писать, о чем угодно, но знайте, что писатели, пережившие Гражданскую войну, коллективизацию, Великую Отечественную войну, тяжелые послевоенные годы были людьми возвышенной души».

Заговорившись, участники конференции не заметили, как за окном стало смеркаться, а время Селезневских чтений подходило к концу. Наряду с участниками пленарного заседания успели выступить: Факторович А.Л. (д.филол.н., профессор) с докладом «Грани гармонии: научное, публицистическое, художественное познание в трудах Юрия Селезнева»; гость из Абхазии, Ашуба А.Е. (к.филол.н., доцент АГУ) с исследованием по теме «Роль личности в диалоге культур (на примере романа Г.Д. Гулиа «Каштановый дом»); Зайцева М.С. (к.филол.н., доцент) с работой «Наши прогрессисты: «Как сладостно Отчизну ненавидеть…»; Крижановский Н.И. (к.филол.н., доцент), который рассказал об «Армавире и армавирцах на страницах дореволюционных газет (1875–1914)»; Петрова А.В. (студентка 2-го курса направления «Журналистика» факультета журналистики КубГУ), выступившая с докладом «Фильм Николая Бурляева “Лермонтов” — невоплотившаяся книга Юрия Селезнева».

В этом году, как и в предыдущем, будет издан сборник материалов Международной конференции, посвященный творчеству выдающегося критика, редактора, мыслителя Ю.И. Селезнева. Данное издание будет адресовано преподавателям вузов и школ, аспирантам, магистрантам, студентам и старшеклассникам, чтобы труды Юрия Ивановича продолжали изучать, чтобы опирались на них, чтобы продолжалась борьба «за наши души, нашу совесть, за наше будущее».

И когда все-таки пришло время подводить итоги и расставаться, Казинцев отметил «живую атмосферу, градус научной полемики, прекрасные выступления, прежде всего, Лихоносова», а Куняев подчеркнул: «То, что сегодня здесь происходит, не только культурное событие для Краснодара, это серьезное событие для культурной жизни России. <…> Каждая такая конференция действительно напрягает нервы, будит некоторые мысли, и возбуждается огромная благодарность ее организаторам». И в заключении Сергей Станиславович призвал всех сохранять определенную мыслительную чистоплотность и чувство иерархии, оставаться верными тем традициям и заветам, которые оставил нам Селезнев.

Мария ОСТАПЕНКО

«Будем делать, что должно, и пусть будет, что будет»

Одним из гостей Второй Международной научно-практической конференции «Наследие Ю.И. Селезнева…» стал Юрий Вильямович Козлов. В разное время Юрий Вильямович работал в журналах «Пионер», «Юность», «Огонек», газетах «Россия», «Гермес»… Вот уже 15 лет Козлов является главным редактором «Роман-газеты». Из-под пера этого талантливого человека вышли повесть «Геополитический романс», романы «Колодец пророков», «Реформатор», «Проситель», «Закрытая таблица», «Почтовая рыба» и др. С 2005 по 2011 годы Юрий Вильямович руководил пресс-службой Совета Федерации. Встреча с практиком такого масштаба — ценный опыт для студентов факультета журналистики КубГУ.

В своем выступлении на тему «”Толстые” журналы и литературный процесс в современной России» Юрий Козлов рассказал о тяжелой судьбе, которая выпала на долю «толстых» журналов: в Год литературы они оказались на грани выживания. А это, по словам Юрия Вильямовича, «наглядно иллюстрирует отношение общества к литературе, состояние самой литературы, отношение власти к литературе, наконец, состояние самого общества…». Киоски заполонили некачественные, «дешевые» по своему наполнению издания. «Увы, к немногим сегодняшним литературным журналам можно применить такие критерии оценки, как соотнесенность идеологического направления с общественной борьбой его времени, анализ специфики отражения журналом основных событий эпохи», — с сожалением заметил Юрий Вильямович. Это проблема не только современной периодики, но и современной литературы.

Ф.М. Достоевский в свое время так определял значение литературы: она должна характеризоваться «мыслью христианской и высоконравственной», которая, в свою очередь, будет способна возродить «погибшего человека», «возвратить его к добру и к красоте, «спасающей мир». А способна ли на это «раскрученная» современная литература? Ответ очевиден. Сегодня, отмечает Юрий Козлов, «средний класс» читает мало и выборочно, в основном то, что рекомендуется глянцевыми журналами. Сравнивая современного читателя и советского, писатель делает вывод, что первый «качественно изменился, он уже не тот, каким был в советское время». Кстати, еще тогда появилась «дешевая книга для народа» — «Роман-газета». Так боролись с безграмотностью. Сегодня тираж журнала небольшой, но главное, что «Роман-газета» продолжает жить, впуская на свои страницы З. Прилепина, В. Иванова, В. Солоухина, Л. Гумилева и многих других. Как сказал на конференции Ю. Козлов: «Нет такого хорошего современного русского писателя, который бы не публиковался в “Роман-газете”». Кроме того, у журнала есть «младшая сестра» — «Детская роман-газета». Ее содержание, направление Юрий Козлов определил словами Н.М. Карамзина: «Детское чтение для сердца и разума».

Невольно удивляешься таланту Юрия Козлова, его силе духа, стремлению творить, менять, улучшать. Он — лауреат Всероссийской премии «Традиция», премии Московского правительства, Малой литературной премии России «За честность и объективность в творчестве» и многих-многих других. Студенты факультета журналистики не раз задавались вопросами: «Как? Как достичь таких успехов и такого интеллектуально-духовного уровня?». Думаю, что на них Юрий Вильямович ответил бы своим девизом, с которым идет по жизни: «Будем делать, что должно, и пусть будет, что будет».

Ирина ШЕЙКО

Шоковая терапия Елены Тулушевой

Елене 28, и она — начинающий писатель. Несмотря на то, что в литературу Тулушева пришла недавно, её произведения уже можно найти в журналах «Парус», «Наш современник» и «Молоко», газете «День литературы».

По образованию Елена — психотерапевт, участвовала в международном проекте «Духовность для детей», в котором занималась с трудными подростками из американского гетто. Сейчас писательница работает в реабилитационном центре, помогающем детям и молодым людям с алкогольной и наркотической зависимостями.

Истории подопечных — основа многих рассказов Тулушевой (конечно, не всех!). В объективе прозы Елены — не просто трагедия ребёнка, подростка, молодого человека, но и целых семей, порой даже поколений.

Небольшие рассказы прозаика читаются на одном дыхании, предельно насыщены фактически. Вы не найдёте у Тулушевой назидательности или желания исправить своих героев. «Я не пытаюсь их перевоспитать или привести к какой-то идее», — говорит писательница.

В произведениях «Слава» и «Виною выжившего», делая срез реальности, прозаик рисует подростков и молодых людей с духовным надломом.

Главный герой «Славы», совершая преступление, жалеет об одном — не добил... Почему полный ненависти ко всем близким людям и инородцу Сулейману мальчишка больше похож на матёрого зека, чем на ребёнка? Кто виноват? Пьяница-отец или «ударившаяся в религию» мать? Если вы рассчитываете найти прямые, заданные в лоб вопросы или ответы на них в тексте — будете разочарованы.

Тулушевой удаётся затронуть в небольшом жанре рассказа вопрос веры. Недолюбленный, невыслушанный, вечно куда-то сдаваемый самым родным человеком, Слава видит в Боге главную причину своего одиночества: «Он возненавидел ее Бога и всю Его церковь. Возненавидел со всей детской беспощадной ревностью». «Бог — это любовь», — сказано в Евангелии. И, в первую очередь, любовь к ближнему. Лишённый этой любви и заботы мальчик вырос в озлобленного на весь мир зверёныша. Возможно ли спасти почувствовавшего вкус крови парня и привести его к покаянию, воскрешению? Думаю, именно этого вопроса в рассказе недостаёт.

«Виною выжившего» — ещё одна семейная драма. Марина, посвятившая себя психологии, терпит неудачу в надежде спасти брата. Не в силах помочь Мише, не справившемуся с возложенными на него надеждами, девушка чувствует жгучую вину, вину невиновного, вину за то, что цеплялась за нормальное существование. Жизнь Марины поделена на две части: детство, в котором она ещё не чувствовала себя нелюбимым ребёнком, оттеснённым в тень брата, и взрослая жизнь, в которой Марина отгораживает себя от родителей плотной стеною.

Семья в традиционном понимании рушится, превращается в проживающих в одном доме чужих людей. Любви к родителям у обиженной Марины в сердце не осталось. Вспоминает она мать стоящей на кухне в мужской позе, высасывающей из отца сок подобно пауку, и радуется, не обнаруживая внешнего сходства с собою.

Безусловно, слом внутреннего мира героини не столь трагичен, как в случае со Славой. Также лишённая родительской любви, ставшая жертвой зацикленности родителей сначала на взбирающемся в гору, а затем инертно падающем Мише, она всё же способна к сочувствию. В финальной сцене Марина плачет о брате, об «их детской дружбе, его заботе о ней и защите в школе, его стремление и победах, своей детской ревности и обиде». Плачет о скором расставание, одиночестве.

Елена снова оставляет своих героев в беззащитности перед миром, в незаконченности действия.

В рассказе «Мамы» Богдан, узнавший о том, что Вера — его неродная мать, смотрит на неё по-новому: изученное до последней морщинки лицо вдруг видится ему чужим. Он по-детски беспощадно осуждает взрослых, скрывавших от него правду о матери-алкоголичке и родном брате, отторгает женщину, которая воспитала его как родного сына, уже не чувствует к ней ни тепла, ни нежности. Перед нами вновь открытая концовка. Последний рассказ отличает не трагизм, а возможность положительного финала. Богдан растерян, озадачен, опрокинут правдой. Но надежда на то, что воспитанный в атмосфере любви он всё же поймёт своего отца, пытавшегося помочь Ксении, не оставившего на произвол судьбы Женю и нашедшего счастье в отношениях с Верой.

В прозе Елены Тулушевой чётко просматривается связь трагедии главного героя с его окружением, семьёй. В рассказах «Слава» и «Виною выжившего» внутренне опустошенные руганью, пьянством, неустроенностью жизни, загнанностью в рамки обстоятельств, взрослые идут ко дну. Сколько поколений погибнет, затянутые в образовавшуюся воронку, предсказать сложно.

Именно такое «затянутое» в гибельную воронку поколение ставит автор в центр своего рассказа «Когда я умру, я стану собакой». Он и она. Случайно ли, но автор не обращается к своим героям по имени. Эти двое предельно разобщены: полуобъятия, манера общения, основанная на колкостях и поддевках. «Детка, гадкий, бестолочь, ёж» — все эти слова, тщательно отобранные автором, не создают ощущения гармоничного союза.

Главные герои — приверженцы так называемых «свободных» отношений, не обременённых «обсуждениями, сценами ревности и планами на будущее». «Солнце, если рождение детей сделает из твоего тела такой же пудинг, я предпочту не рисковать. Усыновим арабчонка!», — небрежно кидает Он, не оставляя сомнений насчёт своих далеко идущих планов. Связь главных героев рассказа — попытка уйти от безысходности и тошноты от жизни, нерешённости проблем, круговерти повседневности, пустоты.

На фоне этих чужих друг другу людей более трогательным видится общение девушки с бездомной собакой. «Не в душу она тебе смотрит, а за спину: нет ли ещё еды..», — говорит главный герой о приблудившейся голодной собачонке Захре, явно по себе меряя всё в окружающем мире. «Он ненавидел, когда кто-то плачет… Ему не хотелось никого утешать, он же никому не плакался».

«Я думаю, что когда я умру, я стану собакой», — реплика главной героини, вынесенная в заглавие, одновременно указывает и на детскую чистоту, и на личностную, духовную неразвитость, хотя Она всё же выигрывает на фоне своего спутника, успевшего в далеко не преклонном возрасте устать от жизни и впасть в уныние.

Завершение истории кажется вполне логичным и лишено всякого драматизма (полагаем, так и было задумано). Для главной героини, сбросившей балласт нездоровых отношений, как и для Богдана, открыт путь дальнейшего выбора, который, бесспорно, может оказаться верным.

Лаконичные и живые, наполненные диалогами, тулушевские зарисовки бьют под дых, не пытаются облагородить неприглядную действительность. Конечно, кому-то может не хватить в них авторского «я», ответов на поставленные вопросы, попытки привести героев к духовному возрождению, ведь литература должна наставлять, воспитывать, показывать пример — так нас учили с детства, и учили, конечно же, правильно! Но что, если общественные реалии, в которых существуют невыдуманные герои Тулушевой, требуют шоковой терапии?

Анастасия МАНУКЯН

«Поле боя»

На факультете журналистики КубГУ стало традицией проведение Селезневских чтений, благодаря которым мы — студенты — становимся не просто свидетелями, но и участниками современного литературного процесса. Это своеобразное «поле боя», где мы учимся сражаться и сражаемся за наши убеждения.

Конференция, как и в прошлом году, длилась целый день, поток информации был весьма объемный и, надо признать, что запомнить всё очень сложно. Тем не менее, особое внимание присутствующих на себя обратило выступление А.В. Татаринова о молодых писателях, которое вызвало бурную дискуссию среди присутствующих.

«У Елены Тулушевой и Андрея Антипина нет мировоззрения: отсутствуют доминирующие концепции, объясняющие системы, исчерпывающие ответы на масштабные вопросы», — эта фраза и вовсе выбивала из колеи.

Как у взрослых образованных людей может отсутствовать мировоззрение? Полагаю, что в творчестве оно попросту выражено не полностью — возможно, из-за опаски заполнить собой произведение и вытеснить героя. Например, само творчество Тулушевой — это уже проявление ее жизненных позиций, поскольку выбор тем говорит сам за себя. Чтобы так рассказывать о трудных подростках, вскрывать наболевшие проблемы именно с их стороны, а не со стороны наблюдателя, надо иметь большой опыт. Тут сказывается и реальная работа Тулушевой с этими детьми, и личные качества этого автора, такие как сострадание, доброта, понимание, любовь к людям.

Татаринов указывает, что в сочинениях Тулушевой отсутствуют ответы на масштабные вопросы. Боюсь, что на такие вопросы Антипов и Тулушева ответить пока не готовы. Ведь и Пушкин не сразу отвечал на все вопросы в своих произведениях. Вообще, многие писатели считали и считают, что задача литературы — задавать вопросы, а отвечать — это задача общества. У Пушкина был свой путь — не прямой, с ошибками, но итог этого пути все мы знаем. Если сначала Александр Сергеевич противопоставлял себя славянофилу Шишкову, то потом он сумел понять и его позицию. Так и с нашими писателями — сначала им надо обозначить вопросы, и тогда они по ходу своего творческого пути найдут ответы.

Ещё, например, Татаринов обвинил Елену Тулушеву в отсутствии соборности, пасхальности. Думаю, что это тоже не случайно, ведь как мы уже сказали, Тулушева уходит от переосмысления происходящего, она передает мир таким, каким видят его те самые трудные подростки. В этой позиции и заключается ответ на вопрос Татаринова. Какая может быть соборность, религиозность у Славы, из одноименного рассказа, который ненавидит бога? Откуда взяться романтике или сентиментальности, в отсутствии которых тоже была замечена Тулушева, в рассказе «Виною выжившего», если главная героиня оказывается отстраненной от жизни? Полагаем, что это закономерные явления. Если Елена Тулушева создаст повествование в другой форме и с другой целью, тогда-то и можно будет говорить о появлении любви к богу, сентиментальности, соборности т.п. Сейчас же автор показывает действительную обстановку — тупик, в котором оказались ее герои в реальной жизни. Пока она только медиатор между нами и героем. Она не учит читателя, а заставляет задуматься, а когда ей захочется нас научить, тогда и появится все то, о чем говорил Татаринов, тогда, как мы считаем, ее мировоззрение будет четко просматриваться между строк.

Конечно, это только мысли, которые посетили под впечатлением от услышанного доклада А.В. Татаринова. Позже, когда разгорелась полемика, можно было услышать множество дополнительных аргументов в защиту молодых писателей. Сергей Куняев, например, заметил, обращаясь к Татаринову: «Вы не ощутили в самом антипинском слове сцепления уже вне человеческих материй. Когда героем становится не сам персонаж, не его судьба, а атмосфера вокруг него, природная атмосфера в том числе, которая закручивается и поднимается на своих сюжетных ходах». Действительно, произведения этого писателя отчётливо выделяются на фоне сочинений его коллег именно тем, что они полны колорита, антуража. Думаем, дело в том, что Антипину все это близко, знакомо. Он уже пропустил через себя не только героев, но и их «среду обитания».

Писатель Андрей Тимофеев подытожил полемические реплики следующим образом: «Сможет ли Андрей Антипин выразить нашу живую современность, сказать нечто такое, что действительно отражает наше время — от этого и зависит, будет ли Андрей Антипин большим русским писателем». Трудно не согласиться со сказанным, потому что в работах этого прозаика уже просматриваются оттенки величия. Как подметил Тимофеев, это некоторые черты манеры Валентина Распутина. Основная заслуга Антипина, на наш взгляд, это народность и безыскуственность. Его герои очень реалистичны, в какой-то мере даже просты, хотя за этой непринужденностью и скрывается необъятная широта.

Говоря о Тимофееве, Алексей Викторович Татаринов отметил, что в его повести «Медь звенящая» есть «романная тяжесть, основательность человека, знающего о силе библейской цитаты, о важности поиска верной позиции в границах Священного Писания, охватывающего все стороны реальности», а так же сравнил повесть с бессмертным произведением А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Стоит отметить, что похвала критика в адрес Тимофеева не безосновательна. Читая упомянутую повесть, получаешь наслаждение и как обычный любитель литературы, и как журналист, который обращает внимание на форму, подачу материала и прочие фактурные мелочи. Текст, словно обладающий объемом, захватывает и увлекает читателя. Сюжет, конечно, не нов, но как поучителен и реален! В тимофеевских произведениях соединяются легкий слог и актуальность тем, что делает сочинения этого автора привлекательными для каждого.

Как мы уже сказали, вокруг молодых писателей развернулась нешуточная полемика. А как известно, истина рождается в споре. И в этот раз мэтры пришли к консенсусу. Никто не собирался обижать или упрекать молодых авторов, лишь старались натолкнуть на новые размышления, вывести на новую ступень литературного творчества.

Научились ли мы чему-нибудь, извлекли ли уроки? Думаю, что скоро мы узнаем это из статей и откликов участников конференции. Для всех нас учителем был и остается Юрий Селезнев, и благодаря ему мы встретимся и в следующем году.

Элина БОЛДЫРЕВА

Воздух свободы

Пьянящий, густой и немного терпкий воздух свободы снова заполнил коридоры и аудитории нашего факультета. Особая творческая атмосфера, взволновавшая юных журналистов, воцарилась здесь еще за пару часов до начала Селезневских чтений. А разве могло быть иначе, когда выдающиеся мастера, блестяще владеющие словом, готовы делиться своим опытом и талантом. На протяжении семи часов журналисты и публицисты, критики и писатели, издатели и редакторы говорили о творчестве «одинокого витязя», который хотел предотвратить зарождавшуюся «третью мировую войну» и «пытался разбудить пребывающее в летаргии национальное сознание русского народа» (Олег Платонов).

Одним из участников конференции стал талантливейший публицист Александр Казинцев — ведущий рубрики «Дневник современника», лауреат многочисленных литературных премий, автор шести книг и более двухсот публикаций. Александр Иванович в своем выступлении особо выделил моменты высшего взлета и трагического падения великого критика. Селезнева «топили» прежде всего за то, что он пытался расширить рамки свободы и мечтал «жить в атмосфере чистого русского воздуха», не признавал разбавленный патриотизм, всегда опирался на собственные силы и во всех смыслах был болен оздоровлением литературы. Публицист отмечает, что «громили Юрия Ивановича не из зависти, а выполняя партийный заказ, вот только выполняли его чересчур ревностно». Политическая публицистика и критика, всегда были делом опасным и неблагодарным. Казинцев в одном из своих интервью («Драться за право иметь дом на земле») отмечает: «Если тебе есть что сказать, то ради этого стоит и головой рискнуть». Этой фразой можно охарактеризовать весь творческий путь Юрия Селезнева, который, несмотря на все жизненные трудности, всегда проявлял недюжинную смелость.

Как истинный творец Селезнев смотрел глубоко внутрь проблемы, поэтому, спустя многие годы, его «чувствующие и живые мысли» не утратили своей актуальности. В своих попытках совершить революцию в сознании поэтов и прозаиков он стал «литературным бойцом». «Его жизнь проходила в атмосфере боя на литературной ниве — за душу человеческую, за совесть человеческую, за русскую гармонию» (Сергей Куняев). Выиграл ли великий критик этот бой, смог ли предотвратить «третью мировую войну» и предсказать ее последствия, будем думать мы — будущие журналисты, публицисты, писатели. Именно для того и проходят ежегодные Селезневские чтения, чтобы молодое поколение набиралось опыта и исследовательской смелости, вдыхало воздух свободы. Однажды Александр Казинцев приоткрыл начинающим журналисткам тайну всех мужчин: «Если они уходят, то навсегда». Но мы с нетерпением будем ждать следующих Селезневских чтений и возвращения в стены нашего факультета настоящих мастеров своего дела, чтобы вновь проникнуться силой их духа.