Николай РОДИОНОВ. Возле сердца

***

А взрыв зари над городом все выше.

Засеребрились листья, лепестки.

Зарделись, словно вдруг смутились, крыши,

Зарозовели в белых стенах ниши,

Очнулись, дрогнув, свежие ростки.

И, словно металлические, травы

Холодным блеском вызывают дрожь.

Течет по небу неземная лава.

Шоссе в ее лучах шумит шершаво.

Не потому ль, что часто долбит дождь?

И эта неуемная дорога

Опять до горизонта пролегла.

Стоят березки, словно недотроги,

В ромашках тонут беленькие ноги.

А та вон вся, как медсестра, бела.

Заря им серьги чуть позолотила,

Поигрывает бисером роса.

Ольха сейчас приветливо и мило

И встретила меня и проводила,

Прикрыв стыдливо нежные глаза.

А я спешу: такой завал сегодня!

Как и вчера. И завтра будет так.

Темп жизни будоражит и заводит,

И даже, вижу я, на небосводе

Торопятся куда-то облака.

БЛАГОДАТЬ

От воды туман клубится,

Льется в землю молоком.

Пьет его с утра пшеница

Каждым нежным колоском.

Сквозь берез высоких ветви

Пробиваются лучи.

В печке, словно солнца дети,

Пышут жаром калачи.

Распахнув окно навстречу

Солнцу утреннему, мать

И лицо свое, и плечи

Окунает в благодать.

Стол украшен теплым хлебом,

Дымка легкая над ним.

Над трубой в высоком небе

Тает детства сизый дым.

***

Пусть, пусть живут мои стрекозы

И пусть летят себе, летят

Сквозь этот небывалый воздух

И этот солнечный каскад

Куда-то ввысь,

К кому-то в гости...

Остановись

И познакомься:

Стрекозы — верные подруги

Моей несбывшейся любви.

Наклон крыла их, взмах упругий

Невидим и неуловим.

Тяжелый всплеск,

Испуг — и брызги.

Кто там исчез

Из этой жизни?

Камыш, и озеро, и сердце

Оборвались. И вот вопрос:

Каким он будет, мир без детства,

Без юности и без стрекоз?

ЯСНАЯ ДАЛЬ

Тишина, тишина пробужденья.

Осень чуткая, ясная даль.

В неподвижной воде отраженье.

Отраженье легло на эмаль.

Отдыхают пернатые хоры.

Сердце трогает легкая грусть.

На своем необъятном просторе

Из глубин поднимается Русь.

Поднимается выше и выше.

Загораются главы кремля.

Стройным князем он из ночи вышел,

И зарделась от счастья земля.

ВЛЮБЛЕННЫЙ СТРИЖ

Какой надежды чертежи

Рисуют надо мной стрижи?

Вот пара линию одну

Прилюдно продолжает гнуть.

О, ради ветреных подруг

Согнул и я немало дуг,

Но — сам собой изобличен —

Я не жалею ни о чем.

Надеюсь, ты поймешь, простишь

Меня, мой друг, влюбленный стриж.

СЧАСТЛИВЫЙ МИГ

Когда сижу без дела дома,

когда зима, снега кругом,

кувшинки знойного затона

зовут дотронуться рукой.

Но мысль — мираж, мираж и только,

ей не дано меня увлечь.

Она звенит надеждой тонкой,

надеждой отдаленных встреч.

И гул метели, не смолкая,

напоминает о зиме.

Ты этой встречи не искала,

а вот пришла, пришла ко мне.

Плывет, покачиваясь, лодка,

и ввысь и вглубь всё синь да синь…

Счастливый миг, такой короткий,

в душе моей неугасим.

***

Ветра гул за окном,

гул призывный, недобрый.

Между стрессом и сном

я болею простором.

Как он манит меня

в даль небес, как он манит!

Свет закатный, маня,

подождет, не обманет.

Мне бы выйти к Нему

и пропасть. Не навеки,

а на пару минут.

И на пару-то не с кем.

Я — в гнезде, над гнездом,

под гнездом, под бетоном.

Серой массой ведом

под мотив монотонный.

Быт, глухой и слепой,

до того опостылел, —

выпью стопку — в запой

в том же духе и стиле,

что и в славные те,

мои ранние годы,

до начала потерь

и гнезда несвободы.

И на волю нельзя

и — от воли небесной.

Можно только назад,

сколько в стену ни бейся, —

под бетон, под каблук,

под капризы и сплетни…

Ни друзей, ни подруг

среди сотен столетий.

Пустота, пустота,

в никуда путь-дорога.

Вот и мысль: растоптать

запрещенное трогать.

Растоптать, разметать

и гнездо, и запреты

и уйти в те места,

где народы, как дети.

В те места, где ни зла,

ни насилья не будет,

где летам нет числа

и все люди как люди.

МОЯ ТРОПА

1

Моя тропа, теряясь в чаще,

Меня теперь уж не ведет,

А волоком к обрыву тащит,

Чтоб сбросить там в водоворот,

В пучину горьких размышлений

О преходящем, о земном.

Да, как бы мы ни сожалели

О прошлом, — думаем о нем.

Совсем не так, как в те моменты,

Когда решительно, легко

И — нам казалось — незаметно

Плевали на любой закон.

Ведь жизнь была еще в начале,

И — много сил, и — мало лет,

И мы в себе не замечали

Губительных, прескверных черт.

Но если даже понимали,

Что нами движут силы тьмы,

То не противились нимало —

Торжествовали с ними мы.

Торжествовали, веселились:

Все, что старее нас, — на слом!

И вот они, те дни, явились

Тяжелым беспробудным сном.

2

Тропа с лицом моим усталым

Решила все же отдохнуть.

И ей, и мне полегче стало.

Лежим, глядим на Млечный Путь.

Что там накоплено веками?

Что там таится до поры?

Летят, летят на землю камни.

Наточим — будут топоры.

Врагам на головы обрушим,

Вскипит, вздымит кровавый пир,

На нем не будет места душам,

Лежащим посреди тропы

И размышляющим о вечном,

И сожалеющим… О чем?

Мир был всегда бесчеловечен.

А значит, тоже обречен.

3

Гоню я прочь плохие мысли,

Любуюсь тем, что мне дано

Сейчас и здесь, — вот эти выси —

Моих мечтаний полотно.

А если станут все вот так же

Смотреть на небо и мечтать,

Возможно, сбудутся однажды

Мои желания, — как знать! —

Не будем враждовать и злиться,

Согласия достигнем мы —

И просветлеют наши лица,

И светлым станет мирный мир.

4

Как знать! Я возвращаюсь снова

Все в тот же лес, и вот он, мой

Отрезочек пути земного,

С какой-то силой неземной

Меня опять влекущий в дебри

Моих мечтаний и забот,

Перечисляющий потери —

В начале — за минувший год,

Потом за век, за все столетья,

Что собрались вокруг меня.

И вот уж их стальные сети

Мнут, давят, кольцами звеня.

Моя тропа, теряясь в чаще,

Меня теперь уж не ведет,

А волоком к обрыву тащит,

Чтоб сбросить там в водоворот,

В пучину горьких размышлений...

***

Темнота, темнота

затопила пустое пространство.

Вылетает огонь —

и опять тишина, темнота.

Хочешь — дома сиди,

а не хочешь — да Бог с тобой! — странствуй.

Так и так хорошо,

если только душа не мертва.

Если только душа

различает цвета и оттенки,

слышит сердце и видит

вдали нарастающий свет,

и спешит, и спешит,

разгибая-сгибая коленки,

в эту даль, чтобы там

обнаружить искомый ответ.

Почему темнота,

для чего так — для каждого — много?

Почему темнота, если свет — это жизнь?

Жизнь несет!..

     Жизнь несет…

Жизнь несет…

Может быть, потому,

что мы все отвернулись от Бога,

превратились в обычный

ревущий и блеющий скот?

Сами губим себя

и, свои неокрепшие души

заполняя не светом,

а душными силами тьмы,

превращаемся в черный,

чертям и вампирам послушный

и безликий комок биомассы, не ведая, мы.

Темнота, темнота…

Наших душ отраженье. И звезды,

пробиваясь сквозь мрак,

не сумели пока разбудить

в наших душах желанья

поверить Тому, Кто нас создал,

что светло только тем,

кто умеет по-божески жить.

***

Безмолвный лес моих прошедших лет

туманится и листья осыпает.

Душа моя — уже полуслепая —

его нет-нет да примется жалеть.

Мне надо бы заботиться о нем,

спасая от различных червоточин,

но я о нем заботился не очень

и обернулся в нем трухлявым пнем.

Пустынный лес, прогорклый запах трав.

Куда ни бросишь взгляд, — темно и сыро.

Жизнь, я хочу, чтоб ты меня простила

за неприглядный вид, за слабый нрав.

То шел вперед, то прятался в кустах...

Но никогда не думал, что придется

вернуться и взглянуть на дно колодца,

где прятал я свой детский жуткий страх.

Едва нашел тот обветшавший сруб

в своей великовозрастной чащобе,

но не затем, чтоб страх забрать, а чтобы

узнать, насколько смел я стал. И вдруг...

Страх попытался выскочить ко мне.

Его бы мне и взглядом не касаться,

чтоб самому на дне не оказаться

и не остаться до скончанья дней!..

Но я взглянул и так оторопел,

что страх сумел легко ко мне вернуться,

и жизнь мне сразу показалась куцей,

и я не знаю, как мне жить теперь.

Живу. Гляжу его глазами вдаль

и ничего хорошего не вижу:

дымит над лесом мутновато-рыжий

закатный свет — вселенская печаль.

Застыл мой лес и тоже вдаль глядит,

а впереди — туман и ни росточка...

Так неужели в этом месте — точка

и полный штиль за мною и в груди?

***

Вдруг замечутся ветры, замечутся вдруг и свои

голубые глаза распахнут, а потом, утомившись, прикроют.

Брызнут капли с ресниц, синих птиц, с желтых листьев и новых стропил,

упадут, потекут ручейками и мутной рекою.

Присмиревший мужик, не скучавший все лето в пивных

и на пляжах морских, и на дачном участке, конечно,

застолбил себе место на кухне; окно приоткрыв,

глядя в стылую даль, сигаретный дымок выпускает, себя потешая, колечком.

Расплывается даль, размывается серой слезой.

Вот и всё, вот и всё… Больше нечего ждать: это — осень.

Будто жизнь позади, и не знаешь, тебе в этот час повезло

или долго терпевший твои прегрешенья Господь тебя бросил.

Ну, посмотрим еще, мы посмотрим, вернется ли к нам

яркий солнечный свет. Говорят, бабье лето еще впереди. В утешенье

духи леса медвяный закурят для нас фимиам —

каждый станет тогда и спокойней стократ, и душевней.

***

Ничего не выйдет у меня,

Я не разведу в душе огня,

Не забьюсь струной нетерпеливой.

Я усну, как этот день, в снегу

И забыть, стереть его смогу

Благостным полуночным приливом.

И не надо, больше не божись,

Что и небо — это тоже жизнь,

Только не такая, а святая.

Святость — это вовсе не судьба

Самого покорного раба —

Это дружных чувств и мыслей стая.

Соберутся в поле у ручья,

Молча — не шепча и не крича —

Яркому возрадуются свету,

А заставит сердце — и споют,

Пустят по волнам печаль свою

И забудут всё, что было спето.

Всё забудут, им не надо знать,

Что добро порой причина зла,

Чем рассвет чистейший обернется.

Может, до заката будет чист

Небосвод, и теплые лучи

Не позволят им забыть о солнце.

Но ведь есть немало темных сил,

Злых, которых сколько ни проси, —

Не дождешься никогда пощады.

Вновь не получилось! Никогда

Мне не вынуть рыбку из пруда

Без огня. А может, и не надо?

Может быть, оставить все дела,

Брать лишь то, что мне судьба дала

Или — кто еще там? — силы неба?

Может быть... А может и не быть.

Вот ведь не могу никак забыть,

Что при жизни получить хотел бы.

Получить хотел — не получил,

Не нашлось ни мужества, ни сил

Взять рубеж, доставшийся другому.

Счастлив он? Ну, вот и хорошо!

Я ему пути не перешел.

Мир ему, семье его и дому!

Мне и без боев, и без побед

Хорошо сейчас, на склоне лет,

Жить и любоваться небом звездным.

Чем я жил, все тем же и живу —

И во сне любовь, и наяву.

Уж таким меня Создатель создал.

ЯРОСЛАВЛЬ

— Ты куда? — В Ярославль.

— А зачем? — Просто так,

просто там мне, наверное, проще

отыскать свой покой в неподвижных крестах,

словно в старой березовой роще.

И подвижных крестов — перекрестков дорог,

перекрестков судеб и событий —

в Ярославле немало, их общий итог

и мою мог бы душу насытить.

Мог бы: вечностью веет от волжской волны,

от седого забытого храма...

Да еще и не все горизонты видны,

а история так многогранна.

Пробегаю, дивлюсь, восхищаюсь теплом

и изяществом старых строений,

замечать не желая приметы того,

что мы оба обвально стареем.

Вот опять старый дом удаляют, как зуб, —

от свидетельств подмены устал я.

Сяду в пятый троллейбус, и пусть повезут

вновь меня по крестам Ярославля.

Я сойду, как всегда, за последним крестом,

чтоб в его основанье вглядеться:

мудрый предок стоит там и держит свой дом —

в назидание нам — возле сердца.