Виктор ЛЕВАШОВ. Все остальное выдумаю сам

***

Скрывая пустоту, молчит, сопит банальность.
Зачем ей говорить и глупость обнажать?
В молчаньи смысл сокрыт. И, сохраняя стать,
возможно без проблем явить ума глобальность.
 

Зачем весёлой быть? Милей сентиментальность.
Гримасой на лицо задумчивость опять
привычно напустить — и, скорчив гениальность,
услышать: «Ох, умна! Неслыханно! Вся в мать».
 

Что ж, можно на неё равняться. Научиться
молчать весьма умно, меланхоличным быть,
в кругу у томных дам таинственным прослыть.
Успеха прост рецепт, как производство ситца.
 

А я как воробей, чирикаю взахлёб,
пытаясь раздробить умов застывших лёд.

***

Я думал так: она мне будет рада.

И я летел, как первый космонавт,

в дороге измечтавшись до упада,

неся в груди любовь, как бриллиант.

Я думал, слёзы радости заблещут

в её больших сиреневых глазах,

и сон о нашей свадьбе будет вещим,

и сам я буду весь в скупых слезах.

Она картины пишет строго маслом,

язык французский знает наизусть

и может плавать на спине и брассом.

От слёз восторга, думал, расползусь.

Тащил меня по улицам тенистым

сердечный зов, силён как никогда.

Салютовал мне монумент горниста,

и ворон каркнул, сев на провода.

Вот дом её, вот форточка на кухню,

вот котик млеет, толст, как генерал.

Но почему-то шквал цветов не рухнул

и в честь мою оркестр не заиграл.

Она сказала: «Твой визит невежлив,

сегодня я предельно занята,

уж извини...» — и дверь закрыла нежно,

меня направив в дальние места.

Она ушла решать свои проблемы,

и радо мне одно лишь комарьё.

А папа у неё писал поэмы.

О, если б знать, кто мама у неё!..

***

Я наложил на сердце гипс.

Такое дело.

Твердил слова, подушку грыз,

чтоб не болело.

Я перед сном пел баю-бай,

ладошкой слушал.

Шептал ему: не унывай,

мол, будет лучше.

Ты думало, что раз бегом

мешки таскало,

с любовью справишься легко:

нагрузок мало.

Увы! Под звёзды занесло

в мечтах воздушных.

Да, можно и от пары слов

слететь с катушек.

И всё ж, зачем сходить с ума,

бродить по кругу?

Не падай духом, атаман,

послушай друга.

Мы разговоры с ним вели

в ночном покое,

что жизнь прекрасна, мир велик,

и всё такое.

НА БЕРЕГУ

Вероятность

исчезающе мала...

Как приятно

подбирать слова

к шуму леса,

запаху дождя,

сразу с места

или погодя.

Ширпотреба

не желать вполне.

Видеть небо,

лёжа на спине.

Всё — по-братски!

Ссадины — забыть.

Залихватски

жить, писать, любить.

***

Когда это было и с кем это было?

В ту осень далёкую ветер унылый

простудные блюзы слагал и баллады

в сетях телеграфных над нашей бригадой.

Была ли деревня на грани вселенной,

тот дом на краю для студентов матфака,

где ночью сиял треугольник нетленный —

созвездие Рыбы над крышей барака?

Была ли терраса под утро, как иней

холодная, — так, что подошвы сводило,

где жили мы в комнате бывшей родильной,

где кресло стояло студентам на диво,

где мы всей бригадой копали картошку,

в ту осень, застрявшую накрепко в прошлом,

где строили планы свои эпохально

и мёрзлые комья руками хватали?

***

Классно крутить окуляры,

стоя на пике горы —

всё твоё сразу и даром:

время, просторы, миры.

Небо над крышей рифлёной —

синее с голубым.

В море вздуваются волны.

Туча шевелит клубы

жемчуга у горизонта,

тянется, тает, сквозит.

Чайка кричит беспризорно,

предупреждая визит

маленького теплохода:

он, завершая свой рейс,

бухту разрезав по хорде,

вплыл неожиданно в «Цейс».

Ох, а на палубе — дева! —

явно бюстгальтера нет:

юбочка только надета

так, что нагляден секрет.

Шлю издалека приветы!

Только сей топлесс едва ль

мне хоть движеньем ответит.

Даже не взглянет. А жаль…

***

Последняя надежда и отрада —

с консервами тушёная фасоль...

Я есть хочу. Мне колбаса — награда,

а паруса оставлю для Ассоль.

И берег пенный. И солёный ветер,

и камешек, торчащий из воды,

и на шестах натянутые сети,

и облако на ледниках гряды.

Оставьте мне лишь уголок потише,

окно в стене, над головою крышу

и право жить по собственным часам.

Всё остальное выдумаю сам.

***

Болото. Лесная малина.

Худых комаров хоровод.

Осока под ветром

былины

слагает из шепчущих нот.

Пиявок волнистых занозы

фланируют в темной воде.

Затеял танцор длинноносый

над локтем моим па-де-де.

Я ниже травы,

       воды тише.

Танцор, ни к чему здесь круги!

Глотни моей крови застывшей —

быть может, я стану другим.

Вот тут же, вечор, на пригорке

с пенёчком и мною верхом...

Как сладко, как пусто, как горько

в тиши не мечтать ни о ком.

***

Холодает. Осень близко.

Облака несутся низко

строго на восток.

Ветер яростно качает

тополей вершины. Чаю

брошу в кипяток.

Время отдыхать на кухне,

ждать, когда закат потухнет;

думать о своём.

Быстро лето пролетело,

осень заполняет смело

воздуха объём.

ДЕВЯТЬ ЛЕТ

Ну что ж, я не любим.

Прекрасное начало.

Мы просто говорим

на мостике причала.

Не виделись давно

и просто рады встрече.

Поскольку всё равно

лишён интриги вечер.

А ты за девять лет

совсем не изменилась.

Неужто девять лет

прошло, скажи на милость?

Окончила свой вуз,

удачно вышла замуж...

Да, как счастливый муж?

Не требуются замы?

Ну, ладно, извини.

Всегда шутил некстати.

И я не изменил

своим колам в тетрадях.

Расстанемся тепло

в ста метрах от причала.

Да, девять лет прошло.

Прекрасное начало!

***

Шумит листва под ветром безутешно,

и облака стремятся вдаль поспешно.

Не лучший день. Погода холодна,

бокал тоски со мною пьёт до дна.

Но и грустить причины нет весомой:

Я жив-здоров, и выход разрешён.

Уйти сейчас? Душа и так без дома,

и каждый шаг сомненьем окружён.

За окнами плетётся жизнь вслепую.

Куда? Зачем? Здесь не найдёшь другую:

мечтой взлетев, упрёшься в потолок.

Принять, что есть? Трусливый шаг, но — лучший.

Враз погасить души огонь заблудший,

мятежный дух поставив под замок.

***

О чём писать в больнице,

тем паче, в наркологии,

смотря, как бродят птицы,

точнее, голуби

с той стороны решётки.

Звучит уж больно жёстко:

мол, вот пиит в неволе,

не менее, не более.

Но сам сюда пришёл,

замученный кошмаром.

Здесь кормят хорошо,

отмечу: кормят даром.

А санитарки — женщины

от сорока и выше.

Не влюбишься, не женишься,

поскольку это лишнее.

Здесь бродят алкоголики

вдоль окон коридора,

таблетки и уколы

предотвращают ссоры

на почве бытовой.

И хочется домой.

***

Я вновь опоздал на работу.

Начальник молчит неспроста.

Наверно, готовит остроту,

которая будет крута.

А я вот сижу и клепаю

статью про убийство в ночи,

держусь на баранках и чае,

и мысли мои горячи.

Что выдаст начальник в зарплату?

Что кинет в аванс от щедрот?

Ума нажитого палату

оценит ли пачкой банкнот?

Ох, чую, зажилит, собака,

оплату за щедрый мой дар.

В пучине его бензобака

расплавится мой гонорар.

Ну что ж, нам и это не ново,

случиться тому — не впервой.

…Чегой-то мне нынче сурово

работается головой.

***

Время — пол-пятого вечера.

Сижу и читаю «Незнайку».

Вопросы, вопросы вечные

в моей голове наизнанку.

Там, в книжке — Солнечный город,

где счастье для всех задаром.

Вожу над строчками мордою:

стал плохо я видеть — старый.

А там, где-то там — моё детство

и вера, что всё станет лучше.

Душистые там полотенца

и маме я очень нужен.

***

Может, я и прибавил немного.

Но прибавил, чтоб легче понять

было вам, что открыта дорога,

ни к чему отвоёвывать пядь

за такой же открытою пядью...

Ну, простите, прибавил чуть-чуть,

чтобы вы, спотыкаясь в понятьях,

основной не прохлопали путь.

Может, исповедь впрямь не для улиц,

может, я перегрелся слегка...

Впрочем, речи мои затянулись.

Пока.