Евгений ЧЕПУРНЫХ. Вещмешок со счастливыми днями

ЛИРИК

Кричи, сова, ужасная сова,

Пугай меня и смейся надо мною.

Я знаю заклинание лесное,

Хоть это заклинанье — не слова:

Два пересвиста с иволгой и три

С традиционным дятлом перестука,

А после сто шагов пройти без звука

И волчий сап услышать из норы.

Я старый лирик. Мне поёт листва.

Меня не хлещут ветки одичало.

Когда б была ты умная сова,

Меня бы обязательно узнала.

Я старый лирик. Я, как старый дождь,

Лесное всеединство обнимаю

И вижу, и люблю, и понимаю.

Всё потому, что лирик… Лирик всё ж…

***

Кто расстался с надеждой, бегите ко мне —

Рвать багульника ветки при полной луне.

Будет каждая ветка, подобно свече,

Светом розовым вспыхивать в лунном луче.

Светом розовым — раз, светом розовым — два:

Розовеет вода, розовеет трава,

Розовеет лицо, что бледнело вчера.

Будет смех до утра и огонь до утра,

И кудрявый висок, и цветной сарафан,

И лукавой рукой поднесённый стакан.

Подари — не возьму. Поцелуй — не хочу.

Осторожный рассвет прикоснётся к плечу

И вздохнёт, как старик, хоть ещё молодой,

И задует кострище над сонной водой.

Он взмахнёт рукавом шириной в полстраны,

И надежда впорхнёт в наши души и сны.

Потому и зову на безвестной волне:

Кто расстался с надеждой — бегите ко мне.

***

Я выдумывал то, чего быть не должно.

Бились странные мошки в златое окно,

А иные из них упадали в вино

И тонули, тонули…

И пищали неслышно: спаси да спаси,

И гулял ураган, как бандит по Руси,

В сотрясеньях и гуле.

А потом стало тихо в низине села.

Будто радость прошла или жизнь изошла.

И слыхать было, как в бездорожье

Чья-то псина прогорклую воду пила

И в друзья себе, воя, кого-то звала,

Но никто не откликнулся ей из села.

И из города тоже.

***

Блестит, куда ни посмотрю,

Район, как юбилейный вымпел.

Тут и чайку-то не с кем выпить

(про водку уж не говорю).

Кропая вирши от руки,

Средь генералов и бандитов

Здесь жил один поэт сердитый,

Да удавился от тоски.

К нему ходил я средь зимы

Развеять глупые печали.

Но, помню, чай не пили мы

(хотя по чашкам разливали).

Всю ночь сидели, говоря

Про наше царство-государство,

Про наше жадное боярство

И полупьяного царя.

Про эту Родину-рваньё,

Сиротку на чужом вокзале.

И так уж мы её ругали,

И так любили мы Её,

Её трагический распев

Чуть слышно трогая губами.

И Муза плакала меж нами,

Как дочка рядышком присев.

Прости нас, пташка за окном

И пёс дворовый симпатичный,

Что много пьём и много льём,

И много врём о жизни личной.

И всё-то снегом занесло,

Упавшим с исполинской ветки:

Любовь и смерть, добро и зло,

И мятный чай на табуретке.

И заметает все пути,

И нет просвета в небе низком.

До Чёрной речки не дойти,

До тёплой печки слишком близко.

ПРО ПОЭТА ТЮТЧЕВА ФЕДОРА

И не худший, и не лучший среди юных непосед,

Жил-был мальчик Федя Тютчев, в цирк ходил и на балет.

Повзрослев, стал тих и светел, на свиданиях краснел,

Потому что очень Федя сердце нежное имел.

И на службе государевой за высокими дверьми

Терпеливо разговаривал с разночинными людьми.

Не играл в большого лирика с откровеньем на устах,

А стихи писал лишь изредка, про любовь и просто так:

Там маленько, здесь немножко… Не сражая наповал.

Будто свечкой из окошка знак кому-то подавал.

А потом ушёл со свету.

        Встал Господь с утра, глядит:

А на свете Феди нету, Федя рядышком стоит.

…Я давно гадаю всуе, ощущая тяжесть лба,

Почему меня волнует эта дальняя судьба.

Проходя меж слухов, сплетен, снегом времени хрустя,

То окошко я заметил полтораста лет спустя, —

Как оно живёт печально и как вверх наискосок

Проплывает в нём хрустальный, серебристый огонёк.

Эта искра озорная сквозь снега скользит, маня.

И никто о ней не знает, кроме Бога и меня.

СТРУННЫЙ КВАРТЕТ

В дыхании струнных мелодий,

Плывущем, пьянящем слегка,

Опасные мысли приходят

На грани любви и греха.

Знакомы, а всё ж непривычны,

Тесны, как чужое пальто.

Их думать не очень прилично,

Но очень приятно зато.

Одно их присутствие мило,

Как в давнем окне силуэт.

Такая вот нежная сила

Заложена в струнный квартет.

А мыслям порядок не важен,

Им важен ночлег до утра.

Но я их кормлю как дворняжек

И тихо гоню со двора.

Беги, моя мысль, моя псина,

Ищи силуэты в окне,

Которым сия чертовщина,

Намного нужнее, чем мне.

«В ТОЙ СТЕПИ ГЛУХОЙ…»

Крестился, ругался и плакал.

И в песни нырял, и в стихи.

Всю жизнь он мне снился, собака —

Ямщик, что замёрз во степи.

Звенела хрустальная чарка

С остатком хмельного вина.

Уж так мужика было жалко,

И так была песня длинна.

Я думал: «Коварная штука —

Степная позёмка, подчас».

Я думал: «Ну что же ты, сука,

Чекушку не взял про запас?»

А он, синеглазый как мама,

Глядит виновато во сне:

— Не пью — говорит, — я ни грамма.

Один я непьющий в родне.

МОНАШКА

Свет падает ей на лицо,

И я понимаю: монашка.

Живёт среди нас, подлецов,

И нас не боится, бедняжка.

В своей непорочной красе

Не видит, живя в нашей яме,

Что мы здесь пропащие все

И нечего делать ей с нами.

Молитвой встречает восход,

Смеясь, пробегает вдоль сада.

Ведь кто их, монашек, поймёт,

Чего им действительно надо.

Но в миг очарованный сей

Мне хочется с грубым упрёком

Сказать ей: «Ступай-ка отсель,

А то пришибут ненароком.

Крутое судьбы колесо

Пройдётся по хрупкой породе».

Свет падает ей на лицо

И больше с лица не уходит.

И птицы щебечут с ветвей,

Приветствуя празднество света

И миг очарованный сей,

И сад очарованный этот…

В ГОРОДЕ ПИЗА ПАДАЕТ БАШНЯ

Прямо не жизнь, а балет на карнизе.

Чудно и страшно.

В теплой Италии, в городе Пизе

Падает башня.

Падает башня с мольбой и тоскою

В каменном взоре.

Это же надо — несчастье какое,

Горе так горе.

Ночью проснусь сиротою казанской

И цепенею:

— Мать её за ногу, как там пизанцы

С башней своею?

Не предлагайте мне славы и лести,

Места в круизе.

Только бы башня стояла на месте

В городе Пизе.

Только бы пьяную башню спасли

Божья любовь и участье.

Мне, сыну стонущей Русской земли,

Этого хватит для счастья.

И Я ТАМ ЖИЛ…

Как звон колокольный гудёт,

Как дух колокольный плывёт,

Как мир колокольный живёт

Степенно и скрыто.

Там ходит смешливый народ,

Там греется пёс у ворот,

Там нет холуёв и господ,

Ментов и бандитов.

Под липовым цветом густым,

Волнующим и молодым,

Там мы с моим другом сидим,

Чуть справа от бани.

А в бане — прекрасный парок

И очень высокий полок,

И тянется к небу дымок

Соломкой в стакане.

Забыта кровавая пыль,

Высокий и будничный штиль,

Забыта цветная кадриль

И чёрная пашня.

Попарились — и хорошо.

Оттаяли — и хорошо.

Очистились — и хорошо.

И больше — не страшно…

КАЗЕННЫЙ ДОМ

В небесном халате ненужная брешь,

Как дырка от пули на теле.

Развеется пепел от белых одежд,

Которые мы не надели.

Рассеется запах и призрачный след

От их мельтешенья-движенья.

Но чистый, крахмальный, отглаженный цвет

Останется в памяти зренья.

Победой добра завершится игра,

Ярмо распадётся на вые,

И всех санитаров возьмут в доктора,

А всех докторов во святые.

А всем, чья уколами вышита плоть,

А всем, кто блевал от микстурки,

Подарит по дудке весёлой Господь

И скажет: «Играйте, придурки».

На койках казённых, вокруг и промеж

Мы встанем и выдохнем, стоя.

И те, кто сподобился белых одежд,

И те, кто их был недостоин.

***

Небесные полки

Наполненные чары.

Остались казаки,

Но вымерли гусары.

Намокли от тоски

Все тонкие вуали.

Остались Ермаки,

Багратионы пали.

Не кайся, мой народ,

Виною перегружен,

Когда б наоборот —

Всё было б вдвое хуже.

Оставим плуг быку,

Юпитеру — корону,

Что можно Ермаку,

Нельзя — Багратиону.

Не шпага, а кулак,

Да крест святой в подмогу.

Давай, давай, Ермак,

Прокладывай дорогу.

ЧЕРНИЛЬНОЕ

Над синим днём чернильный ореол

Грядущей ночи и сорочьих сплетен.

Блокнотик — в стол, а голову — на стол…

Вот так бы и уснуть на два столетья.

Без страшной правды, но и без вранья

Придёт заря, отмоет все чернила,

И я шепну: «Ну, милая моя,

Что ж ты меня так рано разбудила?»

МАЯТНИК. ПРОЩЕНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Жизнь прожил, а всё не пойму,

Зачем я, как маятник, мерно

Качаюсь из света во тьму,

Из Света во Тьму маловерно.

Зачем, как в холодной зиме

Следы урожайного лета,

Ищу я в безжалостной тьме

Следы милосердного Света?

И мысль небезгрешна, и плоть.

Неужто однажды отчаюсь?

Глядит с укоризной Господь,

Как я тут, бездельник, качаюсь.

Как я в эту церковь вхожу,

Как, тьму из души изгоняя,

Застенчиво свечку держу,

Ни слова в молитве не зная.

Ни слова… Лишь совесть жива

Под слоем греховного смрада.

Не всё выражают слова…

А помнить их все-таки надо.

***

Вроде бы поставили печать,

Вроде бы никто и не листает.

А намедни начали считать:

Одного поэта не хватает.

Чертовщина. Палка в колесе.

Ну куда деваться бы поэту?

Скопом сосчитают — вроде все,

А по одному — кого-то нету.

Главное, что некого корить.

Где она, рассеянная птица?

Надо было раньше говорить,

Чтобы никому не расходиться.

И стоять бы нашему полку:

Грудь вперёд, в устах — передовица.

Почитал бы каждый по стишку,

Каждому бы дали похмелиться.

Ан, пропала глупая душа.

Глупая душа живёт вне правил.

И — ни ручки, ни карандаша,

Ни своей фамильи не оставил.

Почему ж так грустно без него?

Может, мы — опавшие листочки?

Может, нас и нету никого,

Если посчитать поодиночке?..

ВЕЩМЕШОК

На дорожку присяду с друзьями,

Выпью, губы утру. А ещё

Вещмешок со счастливыми днями

Перекину себе за плечо.

Эти дни, что резвились, светились,

Протекали ручьём между строк, —

Все в один вещмешок уместились.

В очень лёгкий такой вещмешок.

— Ну, — мне скажет Господь справедливый,

Милосердный и грозный Судья, —

Видно, нету поэтов счастливых?

— Что ты, Господи? Вот же он, я…