Геннадий ЕМКИН. Мы вернулись за своим

***

Не просил я ни денег, ни славы,

Слова тайного я не просил.

Я едино просил — для державы,

Я под сердцем державу носил.

И на сердце ни ржи, ни коросты

Не имею. Лишь толику строк…

И душа, как в апреле берёста:

Чуть царапнешь — и выступит сок.

У ОМУТА

Потемнела в омуте вода.

Зарябило воду, зазнобило.

Словно вся неведомая сила

Пронеслась неведомо куда.

Никого нигде уже не ждут.

Золотые листья. Чёрный омут.

Листья никуда не уплывут.

Листья в этом омуте утонут.

Оттого и кружит их вода.

Оттого и воду зазнобило.

Оттого вздыхает иногда

Надо мной неведомая сила.

Затаилась… Будто бы нигде

Нет её… Но, чувствуя тревогу,

Я смотрю на листья на воде

И дождём размытую дорогу.

ОНИ

Я слышу топот ног и гуд.

От рубежей, от окоема

Они на царствие ведут

Свой разум темный.

И стонет Русь под их пятой, —

Я слышу это! —

Орды уже не золотой,

Другого цвета.

А во главе их — темный князь.

И гаснут звезды...

Вставай, Илья, перекрестясь,

Пока не поздно!

***

Твой ангел здесь, пожалуй, и некстати.

Ну, что Тебе он скажет возвратясь?

Что видел, как в разгуле и разврате,

В пороке мерзком ныне развалясь,

Не чада, а исчадия отныне

Владеют тем, что Ты благословил,

И говорят про отчие святыни,

А в ночь торгуют именем Твоим.

За всё твое ратую. Всё приемлю.

Но если правда в имени Твоем —

Архангелов, архангелов на землю

Пришли с мечом и праведным огнем!

ЦАРСКИЕ ТЕНИ

Слово царское, молчи!

Вышла красная дорожка.

Хохочите, палачи!

Вам достанется одежка.

Бархат с царского плеча

И парчу с засохшей кровью

В дом несите, хохоча,

С вожделеньем и любовью.

Пусть растется вашим чадам

В них вольготней и сытней.

Вырастайте, палачата,

В сумерки грядущих дней.

Наиграйтесь царской славой,

Вслед ей страшное крича.

Но однажды след кровавый

Вдруг проступит у плеча.

И парча зашевелится,

Бархат схлынет с плеч родных.

В темных окнах встанут лица

Убиенных и святых.

И, от ужаса немея,

Вы увидите, отцы,

Что на тонких детских шеях

Пухнут царские рубцы.

По углам встают, смотрите —

Шелест, шорох, шепот, дым...

Наше время. Трепещите.

Мы вернулись за своим.

ПРОРАБ

С утра ваяю — сваю забиваю.

Прораб велел. Прораба уважаю!

Мужицкий корень, сам из работяг.

Он сам ломался крепко за пятак.

Он сам копал бульдозера почище

И нес домой усталые ручищи.

Он и рублю и слову цену знает,

Он работягу крепко уважает!

Прораб с утра шутнул: «Интеллигент!

Осилишь этот хрупкий инструмент?»

И бросив веских слов еще пяток,

Вручил огромный, грубый молоток.

И я с утра ваяю и ваяю —

Уже шестую сваю забиваю!

На совесть забиваю, матерясь!

Труда и слова осязая связь.

Прораб орет: «А ну давай седьмую!»

И я даю! Я каждой жилой чую,

Как та седьмая вздрагивает глуше,

Как та седьмая проседает глубже.

Седьмую забиваю, матерясь,

И с ней такую осязаю связь,

Что кости крутит, что прораб молчит,

Что сердце громче молота стучит!

А вечером стотонный молоток

Прораб возьмет и скажет мне: «Браток!

Осваиваешь крепко ты науку!» —

И обожжется о протянутую руку.

МУЗЫКА И СЛОВО

Сывороткиной Галине

1

В душе дано всем музыкам звучать,

Но, грамотою нотной не владея,

Душа, — увы! — не может передать

Словами то, что властвует над нею.

Душе достался крест — нести слова,

Ворочая их глыбами глухими,

И признавать, что музыка права,

Когда она повелевает ими.

Она и ближе Богу, и слышней.

О, не молчите, звуки, не молчите!

Я всё отдам, но только научите

Меня высокой музыке своей.

Я научусь! И с музыкою в ряд

Мои слова, до времени глухие,

Однажды встанут и заговорят.

И по церквам зашепчутся святые.

И утвердит народная молва,

Что камень груб, но он всему основа,

Что музыка по-своему права,

Но первородным было все же слово!

2

Скажите, небо можно разделить

И часть земли означить как основу?

Вот так едины музыка и слово,

И нам ли суть высокую делить...

Вы слышали, как с небом говорит

Виолончель, от тела отрекаясь?

Вы видели, как рукопись горит,

Ни перед кем ни в чём уже не каясь?

Пройдите вы хоть тысячу дорог,

Услышьте сто речей в любой оправе!

На это всё ответить может Бог,

Но у него мы спрашивать не вправе.

3

Скрипка звучит —

Плачу.

Слово —

Несу в судьбе.

Господи!

Это значит —

Я не чужой Тебе...

ГРУЗДЬ

Под ногами — хрусть!

Наклонился — груздь...

Раскрошилось тело,

Смята бахрома...

Вот какое дело,

Осень-хохлома!

Я обломки белые

Соскоблю с руки.

Что же вы наделали,

Братцы-сапоги?!

Вы давайте, сапоги,

Пристальней смотрите!

Вы давайте, сапоги,

Бережней ходите!

Чтобы новый белый груздь

Не вдавили в землю — хрусть!

Вытру млечный сок с руки —

Вот уж незадача!

Друг на друга сапоги

Смотрят чуть не плача...

ГЛУХАРЬ

Я лишь однажды слышал глухаря.

Я глухаря увидел на охоте.

Всё было, как учили егеря.

И палец вспомнил, — что курок на взводе.

Брусника прошлогодняя краснела.

И бровь зарёй легла на птичий глаз.

Я это видел в прорези прицела.

Я эту прорезь видел много раз…

А птица била крыльями о мох

И песнею вытягивала шею!

...Как хорошо, что выстрелить не смог.

Я в птицу почему-то не умею…

ПЕПЕЛ

Вячеславу Лютому

Поэт особится от прочих,

Он редко с кем заговорит.

Он носит маску, он не хочет

Огласки, что внутри горит.

Умрет. А мастер скорбных дел,

Желая маску снять посмертно,

Воскликнет: «Боже! Весь сгорел…

Отдайте этот пепел ветру…»