Леонид СОВЕТНИКОВ. И что-то за краем…

***

И вновь сошлись лучи и тени

На рыхлом мартовском снегу.

Я в жизни ярче их цветений

Припомнить что еще смогу?

Был снег мертвецки-синеватый,

В венозной сеточке теней,

Но тлела жизнь под грязной ватой

Тем безнадёжней, чем больней.

И луч под корку, как подкожно,

Входил, не ведая о том,

Что умирать весной несложно,

Куда сложнее жить потом.

***

И при слове «Россия» — соборы и церкви, селенья, снега и снега,

Красота неземная, молочные реки, кисельные их берега.

И сосульки на Пасху — вкуснее на всём белом свете нигде не найти.

И блаженство — у Бога за пазухой или в широкой небесной горсти.

Это «Русская Правда» — превыше законов и прав, справедливей свобод,

Сердобольный — рубаху отдаст, даже если последняя, — русский народ.

Но… при слове «Россия» — до костного зуда, до свиста в гульбе и бегах,

Погребают родимой державы обломки, зияют поля в овсюгах.

***

Вот и наше поколенье не в строю,

Робко жмётся мрачной бездны на краю.

Вижу: многое и многие — за краем.

Ночь. И месяц водит — в прятки поиграем?

Месяц, я скажу с последней прямотой:

Нам не спрятаться и данность — мрак пустой.

И ни здесь, ни там, ни в соцсетях, как в нетях,

Не найти желанных нам, что в прошлом светят.

***

И да, и нет — сквозь тьму и свет,

И замерзая, и сгорая,

Душа летит… и ей претит

Возможность ада или рая.

И в неслиянности ни с чем

Она завидует снежинке,

Что гибнет на твоём плече

В неизъяснимо-нежной дымке.

ТИХО ШАГНУ Я

Тихо шагну я, возникший из праха,

В круг от лампады, не знающей тени.

Лишь бы не стала духовная плаха

Самым бессовестным из заблуждений!

Молнии взмах — и останется грому

Сущность разваливать на половины.

Лишь бы разъятые, как по живому,

Не возопили заслуги и вины.

***

Увидеть воды той реки,

Что не течёт, впадая в крайность,

А волн прозрачным языком

Заботится о постоянстве

Сверкающей меж берегов

Золотоносной середины,

Достойной крови и травы,

Но наделённой свыше небом —

Бездонным призраком добра.

ХОРИВ

Глас огненный — ни облика, ни лика —

Одной горы пылающая пика

И облако, воздетое над ней.

Притих народ — от мала до велика,

И патриарх, на посох, как калика,

Припав, внимает грохоту камней —

Небесных слов. И эха бьют в скрижали,

Пока внизу во мраке стонут дали.

***

Скажи, мой дух, не скучно жить на свете,

Тем более, всего в одном столетье?

Как разглядеть воочью остров синий

И руки гончара в микенской глине —

Лиловой, допотопной, доамфорной,

Познающей огонь и воздух горна.

Не так ли, бес, ведь ты глядишь давно

Куда захочешь и когда угодно,

Так отчего амфорное вино

Тебе дороже тайны первородной?

Не олух ты, не глух, не слабовидящ,

Предпочитая буйства бычьих игрищ

И близящийся мрак Девкалионов,

Карательный для целых миллионов

Мозаик, лабиринтов, гончаров…

Не правда ли, им приговор суров,

Хоть память глины неуничтожима,

Безвестность стиля — золотая жила

Для будущих и славных мастеров?

СУЛАМИТА

1

Если ревностно ухо к напеву,

Зренье к чистому образу склонно,

Полюбуйся на юную деву

Средь цветущих садов Соломона.

Оглянись, оглянись, Суламита,

Белой лилией кудри укрась.

В восхищении царская свита:

Столько неги у солнца украсть!

Тень сбежит, и прохлада провиснет.

Теплотой отягчённой завертит.

Постигая премудрости жизни,

Мы вдвоём позабудем о смерти.

2

Ночь дохнула прохладно и сыро.

Не вошёл, лишь взглянул свысока,

Как с перстов моих капало миро

На хитон и на ручки замка.

Я забылась, я громко стенала,

А в ответ — океан тишины.

Стражи сняли с меня покрывало,

Стерегущие стены и сны.

Если б братом он был, чтоб могла я

Целовать на виду у людей!

Только ревность — сестра моя злая —

Ближе милого, стражей лютей.

***

Взглянул на звёздную пургу,

Шепнул: не всё же ей висеть.

Застыла выпь на берегу,

Набилась зелень в сеть.

Был тьмы над светом перевес,

А он закинул и поймал

Таких любовников небес,

Что сам казался мал.

Зато велик — не донести! —

Кедровый крест, чтоб всех спасти.

***

«Мы, оглядываясь, видим лишь руины…»

                                                     И.Б.

Когда и в будущем одна печаль руин,

О, как во сне шепчу я жизни имя!

И губы тянутся к трилистникам терцин,

Воркуют голуби, как на карнизах Рима.

На форум дня стремятся лепестки,

Воркуют голуби, и помогаю им я.

В календы крошками кормила их с руки,

Смеясь, календул городских подруга.

И на колени опускались голубки,

На платье жёлтое, не ведая испуга.

Что миг? Что вечность? Дымная вражда.

О, если б выпасть из её пустого круга!

Брать хлеб доверия, ценить тепло гнезда…

ВАТИКАН

Твой каждый камень дьявольски красив,

Бог-Ватикан! Свой каменный массив

Богам и смертным ты явил, как вызов!

Мы на твоих ладонях площадей

Похожи на испуганных детей,

Блуждающих средь арок, стен, карнизов...

На площади пригрезится ли мне

Понтифика усталый взгляд в окне

Библиотеки папской, или это

Лишь преломлённый отсвет в витражах

Иль блеск на алебардах-бердышах

Охранного гвардейского дуэта…

А уходя, спиною ощутив

Органной мессы сладостный мотив,

На мост Святого Ангела ступаем

И, как во сне, границу двух миров

Пересекаем, глядя в Тибр, как в ров,

Где мрак тюремных стен неисчерпаем…

АНТИТЕЗА

Печальная дорога в Вифлеем.

Последнее пристанище Рахили —

Руины Рамы. Камни в блёстках пыли

И беженцы в плену земных проблем.

Гудит земля, пылает солнца глаз.

Идут волы, жена о детях плачет.

Всё те же мы и новый день не начат, —

Воскресший мальчик, что тебе до нас?

………………………………………….

Успение. И надобно успеть

Тянуть улов и рассуждать непраздно,

Покуда веры не скудеет сеть,

Раскинутая куполообразно.

И вновь латают сети рыбаки

У моря ль Галилейского, иного ль, —

Но как же изумленья велики,

Когда даётся не на смерть и вдоволь!

***

Как дробь частиц из теоремы Нетер,

С крыш черепичных капала вода.

Дрожали ветки, будто провода,

Чужие речи упустив на ветер.

Не суть, что дрожь и улицы узки, —

Из Тарту снова изгнаны варяги.

О Хейно Китс, глотни винца из фляги

И вспомни битв удельные деньки.

Как тяжко было, знает только Вышний,

Но мы служили родине одной.

Табак и сахар ты делил со мной

На станции, где созревали вишни.

Тогда меж нами не было границ

И марш-бросками враг не обнаружен.

А что теперь? Забыть, отдать свой ужин

Иль стать одной из перелётных птиц?

Что наши мысли, чувства и боренья!

Когда в разрывы туч уже сквозит

Иной транзит… Но, как любой транзит,

И он не предоставит нам прозренья.

***

Мы осенние листья, сдувает нас ветер в кюветы.

Милый друг, всё мне снишься ещё, но не ведаю, где ты.

Вечер. Строки плывут нараспев. Узнаваемы лица,

И твоё — полудетское — в зале притихшем блазнится.

Видно, скоро за горло уже и меня схватит ветер,

Зашатаюсь, сжимая катрен свой, как петлю удав,

Полудетский твой лик сохранив и земле не предав.

Будет даже не страшно проснуться забытым на свете.

Мы осенние листья — и это так мало и много:

Вот, ты снова поёшь и смеёшься, и длится дорога,

Горизонт сквозь листву молодую едва прозреваем,

Как предчувствие самого края. И что-то за краем.

***

Он суетился, напрягался, жил —

И вот лежит. И неподвижность эта

Покойных черт и вытянутых жил

Противоречит всем стремленьям света.

А луч-сосудик тянется к лицу,

Столбцом пылинок пойманных играя.

Не так ли вот влечет к сияньям рая

И духа невесомую пыльцу?

Померкнет луч — затеплится лампадка,

Домашний оживёт иконостас…

А если тот, чья так тиха повадка,

Лишь спит, живее всех живых из нас?

***

Всё как прежде влюблена заря

В окон абажурные моря,

И плывут рождественские ёлки.

С мандаринной долькою во рту,

Ночь впадает в полунаготу,

Рассыпая хвою, как заколки.

Простынёй улёгшийся снежок —

Телу холод, а душе ожог.

Жизнь свернулась письмецом в конверте,

И во сне зелёные глаза —

Так беспечно! — увлекают за

Деревце дознания и смерти…