Алексей КОТОВ. Смешинка. Рассказ. Предисловие Ирины Калус
Философские споры о смехе могут быть бесконечны. Какое место занимает смех в цепи нашей эволюции: животные (за исключением, пожалуй, собак) ещё не смеются, Христос уже не смеялся. Правда, Алексей Котов как-то заметил в своём интервью: «Когда Бог создавал человека, Он всё-таки улыбался» (http://parus.ruspole.info/node/6403). Не будем оспаривать этот тезис — возможно, так всё и было.
Получается, что смех — исключительно человеческая прерогатива («…Человеческое, слишком человеческое»)?
«Смех может только придавить», — писал Василий Розанов о высмеивании и сатире, подразумевая нелюбимых им Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Но добрый объединяющий смех мог бы сохранить жизнь самому Пушкину. По мнению Розанова, в семье Пушкина не было единства душ, поэт не мог смеяться вместе с Гончаровой над Дантесом, а смех снял бы напряжение и конфликт был бы исчерпан; «семья именно там, где есть одно… У Пушкиных всё было двое: Гончарова и Пушкин. А нужно было, чтоб не было уже ни Пушкина, ни Гончаровой, а был Бог». И мы согласимся с философом: не злая едкая насмешка, а добрый тёплый смех, улыбка — как символ принятия мира (смирения перед ним и смирения с ним), символ любви к сущему, слияния с ним — способны творить чудеса и разрешать любые споры, устранять любые «несправедливости».
Неслучайно в своём маленьком рассказе Алексей Котов выводит читателя на линию «справедливость — несправедливость». Можно ли, например, не «любить что-либо справедливо»? Существует ли «справедливая любовь»? Такими же категориями мыслит одна из котовских героинь — Катя.
Надо сказать, понятия справедливости, правопорядка и т.п. выводят нас за рамки отечественной традиции, где всегда правили «совесть», «милосердие» и «сострадание», а «свобода» равнялась «воле» плюс «закон». Борьба за справедливость и свои права («права человека») — на наш взгляд, не что иное, как попытка увести русского гражданина в сторону от своего истинного начала и занять чуждой и бессмысленной деятельностью вместо добрых дел на благо ближних и Отечества. Там, где есть справедливость — часто нет любви.
Нелюбовь Кати «ко всему на свете» и поиск «справедливости» приводят к отсутствию счастья в её собственной жизни — серьёзной, «нормальной», обычной жизни, без всяческих несерьёзных и «несправедливых» вещей. Показательны реплики героини: «Перестань смеяться, — одёргивает себя Катя. — Тебя саму ненормальной посчитают»; «Я сюда злая, как все пришла, а значит я, как все, совсем нормальная»; «Детство какое-то, честное слово».
Нежелание принять этот мир — «несправедливый» и предательский, нежелание «быть как дети», неумение прощать лишает жизнь главной героини чудес, нелогичностей, закрывает ей дорогу к полёту свободного воображения, к гибкости мысли. Человек перестаёт быть подобным Творцу.
«Да что же там такого смешного было?» — размышляет героиня над историей подруги Наташи. — «Просто ей в рот идиотская смешинка попала».
И мы видим, как одна маленькая («дурацкая») смешинка способна перевесить тонны злости, несправедливости, скандалов и предательства. Комедия побеждает трагедию; абсурд, «откровенная клоунада», «глупый спектакль» оказываются сильнее и добрее «справедливого» распорядка жизни.
Дар воображения, которым наделена Наташа (неслучайно при упоминании об этом автор произносит имя Творца: «Господи, да ведь Наташка смеялась, потому что всё это увидела»), позволяет ей простить и принять изгнанного мужа («Наташка всё увидела сразу, всё поняла и всё-всё-всё простила этому дураку Мишке, а потому и засмеялась»). Умение прощать и прощать до конца, по-настоящему («всё-всё-всё») присуще только тем, кто по-настоящему умеет смеяться.
Как любая душа ждёт своего Великого Жениха, так и обычная девушка, мечтающая о счастье, а не о «нормальности» («ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом»), девушка, не превратившая злобу в свою обыденность, не обременённая поисками «справедливости», в какой-то момент совсем по-земному, даже по-деревенски, вдруг воскликнет, весело засмеявшись:
«Идёт… Жаних идёт!..»
Ирина КАЛУС
1
Не любить справедливо можно только март с его неопределенной погодой, слишком рано расползающимися вечерами и тающими, как прощальный взмах руки, снегопадами. Март только пахнет весной, как пахнут вкусным кремом красивые руки кондитерши.
Катя шла следом за Наташей и, кажется, слишком близко к ней. Один раз она задела носом плечо подруги, а в другой едва не уткнулась лицом в ее спину. Молодые женщины аккуратно огибали огромные лужи, те победно отражали свет фонарей, который, в свою очередь, был похож на блеск глаз притаившихся крокодилов.
Катя не любила все на свете: март, погоду, вечер, сумку с бутылкой сухого вина в левой руке и особенно сильно — несправедливость. Кате очень хотелось рассказать Наташке, как она рассталась с мерзавцем Колей, а потом, уже мягко и понимающе улыбаясь, выслушать, как та разогнала Мишку. Несправедливость же заключалась в том, что мама Наташки на удивление участливо отнеслась к разогнанному зятю. Это было похоже на предательство. Ольга Павловна работала в театре костюмером, жила искусством и, тем не менее, как поняла Катя из крайне скупых слов подруги, встала на сторону зятя.
— Счастья своего не понимает, — гордо заявила Катя, хотя и сама точно не знала, в чем заключается тещино счастье. — Радоваться надо, а она…
— Хватит, пожалуйста, — оборвала подругу Наташка.
Наташка все переживала молча. Если бы Катя не вытягивала из подруги слова, как вытягивает их следователь во время допроса близких родственников подозреваемого, наверное, Наташка стала еще бледнее, ее вдруг ожившая после трагедии красота еще тоньше, а глаза, огромные и влажные, еще печальнее.
Наконец лужи кончились и подружки подошли к подъезду.
— У тебя окна горят, — сказала Наташка. — Ольга Павловна с Игоречком пришли?
Наташка уже открывала дверь подъезда.
Не оглядываясь, она безнадежно сказала:
— А кто же еще?..
Последние две недели Игоречка, трехлетнего симпатичного малыша, ежедневно уводила с собой Ольга Павловна. Упрямство бабушки невольно наводило на мысль, что она готовит дочери какую-то ловушку, каждый вечер оставляя ее совсем одну.
2
В прихожей подозрительно сильно пахло дешевым мужским одеколоном.
«Это пришел он!» — вспомнила торжественную фразу из «Иронии судьбы» Катя. Внутри молодой женщины тут же вспыхнул ядовито синий, скандальный огонек.
Наташа неторопливо положила ключи на тумбочку и так же вызывающе не спеша прошла в зал. Катя едва сдержалась, чтобы не оттолкнуть подругу и не войти в зал первой. Наташа остановилась в дверях, и Кате пришлось выглядывать через ее плечо, как незваной гостье.
На диване сидел Мишка. На нем был надет какой-то странный, явно старомодный пиджак, слева лежала фуражка с увядшим цветком, справа — старинная деревенская гармошка.
«Жаних пришел», — уже чисто механически подумала Катя. Она подумала именно так — «жаних», а не «жених» — и совсем не удивилась этому. От Мишки разило не только одеколоном, но и глухой сценической деревней начала двадцатого века. Торжество, которое всего секунду назад мерещилось Кате, вдруг исчезло, и все превратилось в дурацкую комедию.
«Это Ольга Павловна его так вырядила», — догадалась Катя.
— Куртка твоя где? — спросила мужа Наташа.
«Какая куртка? — все-таки удивилась Катя. — При чем тут куртка?!»
— Ольга Павловна забрала, — Мишка не знал куда деть глаза от стыда.
Наташка молча повернулась и вытолкала сопротивляющуюся Катю в кухню. Как только захлопнулась дверь, Наташка зажала ладошками рот и засмеялась. Катя забыла про куртку и удивилась смеху подруги.
— А что тут смешного? — спросила Катя.
Наташа на мгновение оторвала от зарозовевшего лица ладони, с тихим «Боже мой» втянула в себя воздух и снова накрепко зажала рот. В ее огромных, страдающих глазах было столько неподдельного веселья, что Катя возмутилась еще больше.
— Да что тут смешного-то?! — прошипела она.
— Подожди… — с трудом и сквозь пальцы простонала Наташа. — Подожди… Я это… Я сейчас.
Она метнулась к двери. Прежде чем выйти, Наташа перестала смеяться и целых полминуты терла ладонями лицо.
— Чай будешь? — совершенно спокойным, отрезвленным голосом спросила она Мишку.
— Буду, — тихо согласился разогнанный муж.
— Есть хочешь?
— Нет, спасибо.
Наташка вернулась на кухню. Она взглянула на Катю так, словно только что вспомнила о ее существовании.
— Все, — сказала Наташка и снова тихо засмеялась. — Иди домой.
Сильные руки отняли у Кати полиэтиленовую сумку, развернули ее за плечи и мягко вытолкали в коридор.
— Ладно, я уйду, — обиделась Катя. — Но ты мне скажи, что во всем этом смешного?
Катя ждала ответа, но его не было; и перед тем как сильные руки вытолкали ее на лестничную клетку, теплые губы благодарно поцеловали Катю в ухо.
— Иди домой.
— Да что же тут смешного-то, дура?! — не выдержала и закричала Катя в захлопнувшуюся дверь.
3
Расстроенная Катя шла к автобусной остановке, не обращая внимания на хищно блестевшие лужи, а уже на самой остановке она только через минуту поняла, что стоит в очередной, причем довольно глубокой. Ойкнув и шарахнувшись из лужи, Катя едва не сбила с ног молодого мужчину с хмурым лицом.
— На вашем месте я бы извинился, — сказал мрачный незнакомец.
— Спасибо за совет, — дерзко ответила Катя.
Она отошла на три шага в сторону и тут же забыла о незнакомце. Катя могла думать только о Наташке.
«Просто ей в рот идиотская смешинка попала, — пыталась объяснить себе случившееся Катя. — Детство какое-то, честное слово. Ольга Павловна откровенную клоунаду устроила, а Наташка, как дура, попалась».
Объяснение казалось разумным, но только на первый взгляд. Во-первых, прямодушная Ольга Павловна никогда не хитрила, а во-вторых, Наташа не была дурой. Тем не менее первая устроила глупый спектакль с переодеванием Мишки в деревенского «жаниха», а вторая удивительно легко в него поверила.
«Боже мой, — простонала про себя Катя, обводя глазами автобусную остановку и стоящих вокруг людей. — Да что же там такого смешного было?!.»
4
Она вдруг вспомнила о куртке. Точнее, о том, что куртку забрала Ольга Павловна, и если бы Наташка выгнала Мишку, то сейчас, вот в эту самую минуту, Мишка стоял на остановке в своем глупом наряде.
Воображение Кати услужливо нарисовало ей Мишку в мятом «спинжаке», в картузе с увядшим цветком и гармошкой под мышкой. Синий от холода Мишка стоял за дамой в богатой зимней шубе и тянул губы к ее уху. Наверное, он бы спросил: «Гражданочка, можно об вас погреться?»
Катя невольно улыбнулась. Вызывающий «жаниховский» костюм Мишки лишал своего обладателя малейшего шанса на женское сочувствие. Выряженный Мишка словно олицетворял собой все то смешное, что частенько встречается и в современном мужском самомнении: глупость, нагловатость и неотесанность. Катя улыбнулась уже смелее и подумала о том, чтобы стал делать Мишка после того, как его прогнала дама в шубе. Фантазия Кати заработала на удивление легко, и представилось ей, как Мишка стал бы выпрашивать шарфик «во временное пользование» вон у того парня в длинном демисезонном пальто. Далее последовали такие же неуклюжие попытки Мишки обменять ненужную гармошку на куртку у пожилого, явно подвыпившего, гражданина.
Катя улыбнулась смелее. Она буквально наслаждалась потерянной и жалкой физиономией Мишки. Стоп!.. А еще у Мишки не было денег. То есть если они и были, то наверняка остались в куртке. А значит, ему нечем заплатить за «маршрутку». Катя вообразила, как Мишка стал бы уговаривать водителя пустить его в маршрутку. Картина получилась настолько яркой, что Катя засмеялась вслух.
«Тебя из театра только что выгнали? — спросил Мишку водитель. — Или ты, брат, прямиком сбежал из сумасшедшего дома?»
«Перестань смеяться, — одернула себя Катя. — Тебя саму ненормальной посчитают».
Она подняла руку и потерла рукой горячий лоб. Но смех оказался сильнее, как вдруг ставший огромным детский плюшевый мишка. Смех тряс Катю за плечи, заглядывал ей в глаза веселыми бусинками и целовал в щеки мягким носом.
«А-а-а, пусть думают, что хотят, — решила Катя. — Я сюда злая как все пришла, а значит я, как и все, совсем нормальная».
Она оглянулась и подумала о том, как вон тот мрачный тип, который советовал ей извиниться, был наверняка вынужден дать такой же совет и замерзающему на ветру Мишке.
«Подрались бы, наверное, — сообразила Катя. — Мишке ведь терять нечего, ему в милицейском “обезьяннике” теплее будет».
Она снова засмеялась. Ответный взгляд мрачного типа вдруг дрогнул. В нем появилось сначала недоверие, потом сомнение, а затем и недоумение.
«Не верит, — подумала Катя. — Ну и пусть себе не верит. Хотя глупо это все, конечно».
Подошла и остановилась ярко освещенная «маршрутка». Катя шагнула в большой сноп света возле ее распахнувшихся дверей и вдруг все поняла. Все до самой последней капельки.
«Господи, да ведь Наташка смеялась, потому что все это увидела, — догадалась Катя. — Но ей, как мне, совсем не нужно было идти на остановку. Наташка все увидела сразу, все поняла и все-все-все простила этому дураку Мишке. А потому и засмеялась».
Катя не знала, что происходит за ее спиной, но она догадалась о том, что парень, тот самый парень, лицо которого перестало быть мрачным, вошел следом за ней в «маршрутку».
Катя подошла к окну и ткнулась разгоряченным лбом в холодное стекло.
«Идет, — подумала она и улыбнулась. — Жаних идет!..»
