Анатолий СМИРНОВ. За облако держись!

***

 

Откровенье — крови отворенье.

Кровь суть дух, а отворяет жизнь,

ревность веры, жданности терпенья...

Отворяй! За облако держись!

 

Не склоняйся, как практичный ребе,

к жирным тукам, к жертвенной золе...

Дух Господень протекает в небе,

только тень от Духа на земле.

 

 

СЕРАЯ ТОСКА

 

Апрель и дождь. В квартирах, в ресторанах,

в ущельях улиц хмуро и мокро.

Бездомно сердцу. Вере бессиянно.

Слизявит кожу гробное нутро.

 

Апрель и дождь. Безлистые берёзы.

Пудовы мысли. Веки, как века...

Оплакать б жизнь, но жалостные слёзы

из глаз не может выдавить тоска.

 

Мышино-зла, над грустью, над испугом,

над всем подпольем выморщенных чувств

она скребёт в души чуланный угол,

она грызёт надежд дубовый брус.

 

В асфальтном глянце улица кривая.

Куда свернуть, когда нигде не ждут?..

Апрель и дождь... Дойти бы хоть до мая,

где, как мечты, нарциссы зацветут.

 

Дойти туда, где можно петь осанну

лазурной жизни мира!.. Но пока:

Бездомно сердцу. Вере бессиянно.

Грызёт надежды серая тоска.

 

 

ПРИЯТЕЛЮ-АВИАТУРИСТУ

 

Будней жизни непоседа

вновь по новому пути

улетаешь ты вкруг света,

чтобы радость обрести,

смыв печаль кокосным млеком

у лагуны голубой,

и зовёшь меня над веком

полететь сквозь мир с тобой.

 

Через реки, океаны,

через долы и хребты

странно странствовать по странам

вечным странником мечты:

как ни зри уклады быта

и красу чужих кровей,

тайна радости сокрыта

в сердце родины твоей.

 

Ствол берёзы за окошком,

а впритык — костром сирень.

Запах мёда и окрошки,

на окошке кошки лень...

Под гудковый крик кукушки

шире видел горизонт

из Михайловского Пушкин,

чем из сотни стран Бальмонт.

 

 

МОЯ ЛЕТНЯЯ РЫБАЛКА НА РЕКЕ СИТЬ

 

Иду к реке. Кучнеют облака,

качает луг манишками ромашек,

морщинит ткани серая река,

 

и ива над водой руками машет.

Кому?.. Не мне ль?.. Июль. Перед грозой

у тварей жизни много в душах блажи.

 

Вот стрекоза, стан изогнув лозой,

с другой сцепилась, кружатся картинно, —

любовь, она всё та ж, что в мезозой!..

 

А запад почернел, как сруб старинный,

и вспыхнул немо светом лишь на миг!

Но вскоре докатился до долины

 

дробящий стук. Заоблачный старик

два раза провернул там жерновами.

Нетрудно мне представить его лик:

 

он сед, как дед мой, поучать словами

не склонен: поучает только труд...

А чёрный сруб уже над берегами,

 

и ветер стих... Вдруг из избы небес

посыпались на дол то треск, то вспышки,

а вслед за ними ливня гуд и хлест!

 

Лишь пять минут — мокры мои подмышки:

завещанный мне дедом дождевик

так стар, не то что удочек мормышки...

 

Но вот к востоку откатил старик

свой тучный дом с огнём и жерновами.

Дождь поредел, иссяк, росой приник

 

к цветам, к траве. Как будто васильками,

меж облаками небо зацвело,

и шмель из норки выполз, над листками

 

гудя, взвихрил прозрачное крыло...

Недвижна ива. Светятся ромашки.

Уклейки колют водное стекло.

 

В озона запах втёрся запах кашки.

Вновь над рекой стрекозы понеслись,

являя вертолётные замашки.

 

Кузнечики затренькали... Вся жизнь

приникла к лугу, как к дитёнку-сыну...

Я лёг на спину, взгляд забросил в высь

и выудил там первую терцину!

 

 

КРЕСТ

 

Не талисман любви, но запредельный

огонь и свет в ложбинке на груди,

предвестие о жизни впереди —

серебряный мой тусклый крест нательный.

 

Из детства: Руки мамы. На пороге

отец. А на моей груди — другой, но Он...

В младенчестве крещён и возвращён

с дорог земли на горние дороги.

 

 

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ

 

1

Милый, милый, смотри, смотри,

как за ельника чёрный край

утекает вода зари!..

Там за краем, наверно, Рай.

Розы, розы цветут в Раю,

много, много душистых роз...

Там, наверное, жизнь мою

в лепестки превратит Христос.

 

Милый, милый, ведь мы умрём

через десять иль сорок лет.

Глянь, с востока как окоём

тёмен, тёмен, забыл про свет!

Если позже умрёшь ты сам,

верю, верю, что райским днём

прилетишь к моим лепесткам,

к их шелкам золотым шмелём.

 

Зря ль в зените все облака

в снег белы, как Господь в Раю,

и течёт через луг река

от востока сквозь ночь в зарю?..

Милый, милый, ты будь со мной

здесь и Там и люби меня...

Как душны фиалкой ночной

наши росные зеленя!

 

2

Странным очи сияли, дальним губы цвели,

но была ты такая, как надо:

не от этого неба, не от этой земли,

не от этого храма и града.

 

Ну а я, утонувший всей судьбой во плоти

тучи, камня, распятья и злобы,

мог к тебе прикасаться, мог с тобою идти,

а куда — мы не ведали оба.

 

В сумрак ночи июньской город медленно плыл,

догорали закатные жерди.

Ты шепнула: «Как поздно ты меня полюбил!

Чуешь?.. В воздухе запахи смерти!

 

Поздно встретил меня ты, я успела забыть

мне суждённое кем-то призванье».

И примолкла... Но душа, как жемчужная нить,

промелькнула в зрачковом сияньи.

 

Жутким выдался август: в надмогильной пыли

воск венков, обелиск и ограда...

Только сам я уже не от этой земли,

не от этого храма и града.

 

 

***

 

Рисунок сердца на томографе

багрянец плещет на экран,

как клёна лист в кинематографе,

под ветром бьющийся в туман.

 

Прожилки, разбегаясь веером,

и коронаров узкотня

наглядно говорят, что севером

уже дохнуло на меня.

 

В заре заледенеют лужицы,

осенний воздух будет чист,

и так красиво он закружится,

оторванный от ветки лист!

 

 

***

 

Пусть будет наша жизнь темна

для всех, как чуждый сон:

«ты» заменю я на «она»,

за «я» подставлю «он»,

оставлю им сверканье глаз,

и пусть узнает люд,

как те, похожие на нас,

и любят, и живут.

 

Когда ж на торгах суеты

прискучат лики дня,

«красотку» заменю на «ты»,

«красавчика» — на «я»,

чтоб, в буйных образах представ,

сожгли мы буден мох,

чтоб ты сказала, прочитав:

«Ну, выдумщик! Ну, жох!»

 

В зрачках твоих взметнётся свет,

к щекам прихлынет кровь...

Я — лжец жестокий, я — поэт,

но ты — моя любовь,

и мне с тобой всегда весна

видна из всех окон!..

А наша жизнь другим темна

пусть будет, словно сон.

Project: 
Год выпуска: 
2017
Выпуск: 
54