Вячеслав КОВАЛЬКОВ Век серебряный, столп медный. Из очерков, посвященных Ярославлю

Клад следует искать в полнолуние, положив дохлую кошку

с западного угла старого купеческого дома…

(дореволюционное пособие для кладоискателей)

— Не там копають, — обронил Виктор Павлович, сухонький старичок, взглянув на металлический забор.

Внутри сверкающего периметра который день идут раскопки. Археологи роют ярославскую Стрелку с неимоверным усердием. На то есть причины: когда еще подходящий случай подвернется? Ученых туда не пускали лет сто. Легче было Демидовский юридический лицей, оплот царской юриспруденции на местном уровне, разворотить в 1918 году во время белогвардейского мятежа. Проще было чуть позже Успенский собор подорвать. И только археологов на Стрелку не пускали.

Собор-то и стал причиной раскопок. Власти собираются его воссоздать, и под эту музыку дали добро на исследование исторических пластов культового места.

— Не там роють, — повторил старик, повертев по сторонам головой. Проворный такой старче, чем-то похожий на галку. Прыткости, правда, уже нет, но везде нос сует. Или внимательно разглядывает с расстояния, поворачиваясь то одним боком, то другим. Прежде Виктор Зеленин работал бухгалтером в строительной организации. Теперь на пенсии.

— Извините, — говорю. — Это ведь ученые, им виднее, где копать. Они знают, извините, где собака зарыта.

— Да ничего они не знають! Где им ткнули — там и рады стараться. Попали пальцем в небо.

— На Стрелке, где ни копни, найдешь чего-нибудь. Заповедная территория. Каждый осколок из земли — артефакт.

— Дураки вы есть — вот это факт. Мусор с помойки разве имеет цену? Сгнило — да и бог с ним.

— Да по черепку одному можно столько всего узнать, по горшку какому-нибудь, по наконечнику стрелы…

— Э-э-э, по горшку. Проку-то много ли?

Каждому подвалу — по кладу

Дедушка оказался одержим манией кладоискательства. Начал мне доказывать, что подземных ходов не имели только часовни. А приличный собор располагал такими подземельями, что заблудиться можно. Туда добро, по словам старика, телегами свозили, как в прорву.

Если приглядеться к старинным ярославским домам, то звучит убедительно. На улице Свободы, бывшей Власьевской, заглянешь за подвальную решетку — ни дна, ни покрышки. Пол глубоко, теряется во мраке. На улице Андропова — Екатерининской — внизу, под цоколем, стали даже всякие кафе открывать. Подвалы там — на тройке развернешься.

Мой скептицизм по поводу церковных сокровищ нисколько не удивил старика. Много ли, говорит, вам рассказывали. Вон церкви до сих пор без крестов в центре города стоят. На площади Челюскинцев, в двух шагах от Ильинского храма. Десятилетиями купола торчат лысые — люди привыкли. А уж чего там под землей, никому и дела нет.

Мы говорим в 2004 году. Про Кирилло-Афанасьевский монастырь еще не вспомнили; он стоит с одной башенкой, глядящей на улицу. В бывшем храме какое-то малое предприятие пилит остатки радиотехнического института по производству плат.

Под землей лежит бабка моего нечаянного собеседника, бывшая ученица женской гимназии. В той же юдоли покоятся останки ее кавалера, студента-юриста Демидовского лицея. Всё, что осталось от людей некогда молодых, переживших страсти личной и политической жизни и почивших в бозе в преклонном возрасте на разных концах земли.

Влиянье муз

— Почему я, нежный, должен это слушать? — возмущался пылкий стихотворец после лекции. Звали его Костя Бальмонт. А слушал он предметные рассуждения о пользе римского права. Слова Дювернуа из Временника Демидовского юридического лицея студенты знали, как «Отче наш»: «Внутренние силы римского права дадут себя почувствовать в жизни и практике — не разумом власти, а властью разума».

В русской юриспруденции XIX века царил дух отрицания римского права. Среди расхожих выражений против пользы его изучения ходило и такое: «…в здешней империи на то в судах не смотрят». У русских юристов в головах гнездилось устойчивое предубеждение против западной модели. И прогрессивные умы того времени сетовали: мол, напрасно игнорируете предмет, «на коем зиждется обширная наука гражданского права».

Видать, с тех пор еще искали, да не нашли широкой поддержки мечты о построении гражданского общества по европейской колодке.

Между тем Костик неплохо владел слогом и писал стихи в альбомы барышням из женской гимназии Антиповой.

Бывало, на перемене лицеисты беседуют, а одноклассник Кости, вахрамеевский родственник, и брякни:

— Дядька мой новую паровую машину на свою мельницу купил!

— Лучше бы он проезд на конке дешевле сделал, — парировал бойкий на язык Костик. Уже тогда тариф на городском транспорте волновал общественность.

— Да ты за 40 копеек удавишься!

— Да я за 40 копеек два мясных на Екатерининской съем.

Лицеисты, что с них взять. Оба неровно дышали к барышне из рода Дунаевых.

Статическое электричество убивает лошадь

Девушка прилежно училась в женской гимназии. С Костей она познакомилась в магазине шляп, шапок и фуражек. Молодые люди явились туда для обновления гардероба к новому учебному году. Фирменная фуражка с кокардой учебного заведения отличала лицеистов от всяких там гимназистов.

Торговый дом Якова Каюкова славился в Ярославле своими фасонными головными уборами. Если верить вывеске, их привозили даже из-за границы. Люди верили. Граница для мещан начиналась за пределами полосатых столбов заставы. Располагался магазин на той же Екатерининской улице (ныне Андропова), что и многие известные ресторации, с тыла Мытного рынка.

Вокруг Мытного в купеческом городке жизнь бурлила. Рынок был практически центром города, выходил аккурат на площадь, откуда веером расходились главные улицы — всего не более полудюжины. Люди цивильные встречались тут по десять раз на дню.

Молоденькая Клава рассматривала шляпку и косилась на лицеистов. Присутствие дунаевской тетки ее стесняло. А родственники Бальмонта остались в Шуе. Ничего его не стесняло вообще. Молодой человек подошел вплотную к девушке и сказал: «Пойдемте в сквер. Я вам стихи почитаю».

Своей прямотой он вогнал барышню в краску. Нынешней молодежи такого не понять. Это, когда лицо краснеет от прилива крови, если вдруг окажешься в неловком положении.

«Пойдемте!» — неожиданно встрепенулась купеческая родственница. И они пошли к Демидовскому столпу, где, по словам просвещенного лицеиста, на него снисходило вдохновение.

Вдохновение было вполне объяснимо физической природой памятника. Колонна в два обхвата, высотой с каланчу, с глобусом из металлических полос наверху, тускло блестела медными боками и в предгрозовую пору притягивала электрические заряды. Однажды статического электричества скопилось столько, что ударило током лошадь. Их тогда, запряженных в брички и телеги, а также под седлом, по Ярославлю бегало особенно много. Одной-то и не повезло. Об этом даже написала ярославская «Газета-Копейка».

Торсом не вышел

Молодые люди подошли к блестевшей на солнце колонне. Тетка с круглой коробкой стояла позади племянницы. Костя Бальмонт пристально посмотрел в доверчиво распахнутые глаза незнакомки и представился, отчасти проявив знание языков:

— Константин, что в переводе с латинского означает «верный».

— Клавдия... А латинского я не знаю.

Ответ означал наличие некоторой непосредственности в характере юной особы. А согласие на продолжение разговора выдавало интерес к лицам мужеского пола. Что, собственно, роковым образом и подтвердилось позже.

А пока неопытный стихотворец экспромтом произнес первую строчку, снизошедшую на него если не с небес, то как минимум с высоты водруженного на колонне глобуса.

— Не говори мне — столб земной, скажи мне лучше — столб железный…

— А разве бывают земные столбы, Константин?

— Еще как бывают, любезная Клавдия. Столбы бывают такие…Ну, прямо такие…

— Какие такие? Деревянные, что ли?

— Конечно. И еще каменные.

Оба тут же вспомнили «Александрийский столп» у Пушкина.

— А дядька дом достраивает в городе...

— Это который не доезжая до Загородного сада, кажется?

— Да, прямо впритык к своей фабрике. Обойдется без столбов. Балкон будут поддерживать атланты.

— Прямо Эрмитаж какой-то. Архитектора из Питера, поди, выписал?

— Дорого. Есть свои не хуже. Вон Поздеев как старается. Фактуру для атлантов по всей округе ищет.

— Может, и я на что сгожусь?

Увы, будущий атлант поэзии телосложение имел хлипкое. Ему бы фуражку на затылке удержать как следует, какой уж там балкон...

Греческое право

Пока Константин грыз гранит науки и терпел от вахрамеевского родственника напыщенные сентенции по поводу трудового права, Клавдия занималась в гимназии. Они встречались на праздниках, нечасто, будничным днем. Изредка обедали на Екатерининской улице. Бальмонт рассказывал, что хочет издать в Ярославле свой первый сборник стихов, а Клавдия делилась впечатлениями о том, как лепят фигуры атлантов на уже готовый фасад дома.

Натурщика нашли в Тверицах. Точнее, рыбак сам пришел на кухню к Дунаевым, предложил улов. Это был крепкий мужик, потомственный волгарь. Рассказывал, что еще его предки ловили в Волге по 40 осетров на царский стол. А ныне, мол, улов уже не тот, севрюги почти нет, стерлядей больше, чем в аршин, выловишь редко.

Мужика звали Степан, в густой его бороде поблескивали рыбьи чешуйки. Был он немногословен, характера покладистого. Поэтому когда ему предложили вместо привычного ремесла иногда прийти и постоять у притолоки, то долго уговаривать не пришлось.

Клавдия восхищалась могучим греческим торсом Степана. Видела, говорит, похожий в атласе истории искусства. Константин возмущался: «Почему я, нежный, должен это слушать?». Он налегал на чтение.

Поэт понимал, что рыбак увлек девушку первозданностью натуры. И сам начал рассказывать ей разные необычайные истории про клады и сокровища, про потайные ходы, про то, как они там, в лицее, с товарищами нашли подземелье, ведущее в Успенский собор. Вот там деньжищ-то... Так Костя добивался ее внимания.

Еще он говорил, что ему приснился удивительный сон. Будто бы Демидовский столп упал, глобус слетел с его верхотуры, а изнутри посыпались золотые червонцы. Клавдия сначала рассмеялась, но потом умолкла. Чтобы столп когда-нибудь упал, такому не бывать. Но вот червонцы и вправду могли лежать в недоступном по высоте тайнике. А вдруг?

Пламенное начало

Учеба у юного Бальмонта не клеилась. Не то чтобы он не успевал или ленился, как раз наоборот. Преподаватели особенно отмечали его способности к языкам. Но всё портило увлечение Кости политикой. Пару раз его заметили на Мытном с неблагонадежными людьми. Кроме того, он порой выступал на стороне лицейских смутьянов. Романтика перемен и юношеская жажда справедливости брали верх над рассудком.

Ему очень хотелось выпустить свой сборник стихов. Он копил деньги и мечтал о сокровищах. А его ярославской музе Клавдии снились греческие торсы. Он ей рассказывал про стихотворные размеры, а её это не интересовало.

В конце концов, книжка у Бальмонта вышла. Издал на собственные средства. И можно бы радоваться. Но только купеческий Ярославль — это вам не рафинированный Петербург и не сусальная Москва. Тут хорошо понимают выгоду и не слишком почитают ветрогонов.

Одна Клавдия, наверно, и радовалась всем жаром своей души тому, что слово поэта напечатано. Но ее приятель по лицею, вахрамеевский отпрыск, оценил книжечку иначе: «Ишь, намолол... Много ли напечешь с того?».

Константин, не получив от своего проекта «ничего, кроме обид», сжег почти весь крохотный тираж. И укатил в Москву, даже не попрощавшись со своей ярославской пассией. Может, припомнил ей атланта-волгаря?

Тяжеловесное серебро поэзии Бальмонта отлилось не сразу. Позже «столб» в его строчке трансформировался в «шар», и литература обогатилась еще одним стихотворным шедевром. Он стал визитной карточкой поэта. Ярославль, не самое удачливое место для муз, аукнулся в творчестве мастера русского слова.

Сокровища

Юркий Виктор Павлович со Стрелки вскользь припомнил, что когда его бабку Клавдию схоронили, ему, тогда еще мальчишке, досталась потрепанная книжечка стихов. По оставшимся от фамилии автора буквам он подумал, что это стихи Лермонтова. Только ни про какие «горные вершины» и «парус одинокий» там не было ни слова. Чушь какая-то, в его детском понимании. И он делал из пожелтевших листов галки и пускал из окна.

По записям очевидцев, когда после революции пролетарии свалили Демидовский столб, один огромный бородатый мужик долго возился возле обломков. Дядька был так здоров, что обхватив двумя руками огромные куски, поднимал их едва ли не над головой и ронял на булыжник сквера. Искал, видимо, что-то.

Разрушители в своей наивности надеялись на цветной металл. Немного же они его наскребли с наружной оболочки! Внутри колонны оказался камень на цементном растворе. Бальмонт так и не узнал в Париже, как зловеще воплотилось его юношеское сновидение. А старик, бредящий сокровищами, и до сих пор не знает, что вертел их в руках и даже пустил как-то раз по ветру.

И то сказать, в витийстве своем ярославские башковитые чудаки и помыслить не могли, в какие бездны могут завести формальные тропы без веры, царя и отечества.