Виктор ЛЕВАШОВ Золотые ящерки

***

По улице вдоль «Шинника»

шагаю не спеша —

машины напружиненно

колёсами визжат.

По стёкла все измазаны,

летят вдоль жирных луж,

накрашены по-разному,

пугают рёвом глушь.

Они несутся бешено.

Куда спешат? Зачем?

А я шагаю сдержанно

и не ищу проблем.

***

Я в цирке, помню, грохнулся с лестницы,

словно актёр трюкового кино.

Зрители думали: «Кто это бесится?»,

а мне было совсем не смешно.

Пролетел я с верхних рядов до арены,

кувыркаясь по бетонным углам:

у лестницы, с её большим креном,

без перил не за что зацепиться рукам.

Кувыркался и думал: «Сверну шею — и всё.

Просто всё, конец, и ничего дальше.

Умереть в цирке — вот не везёт,

никому не успею сказать даже».

Но ничего, остался жив. Всего-то

повредил ребра, спину и почки.

А голова цела после полёта,

чему я радуюсь очень.

***

Сохнут носки на верёвке.

Где-то за стенкой вода

булькает, словно упрёки

шлёт слесарям без стыда.

Чашки сверкают фарфором.

Мойка белеет от хлора.

Ковшик блестит на гвозде.

Утром (как водится, хмурым)

думаю о физкультуре

и подогретой воде.

Надо заняться собою,

надо напрячь организм,

чтобы работал без сбоев

двигаясь вверх или вниз,

чтоб голова волосилась,

грудка упруго круглилась,

чтобы желудок звонил

чётче будильника «Слава»,

чтобы у пляжа я плавал

красочней, чем крокодил.

Мне ли, орлу молодому,

в ванной бельишко стирать?

Мне ли, умом непростому,

время у мойки терять?

Гибкому мне ль, леопарду,

мокрой наяривать шваброй?

Планы мои высоки.

Вынес ведро. Что осталось?

Самая, в сущности, малость:

скромно заштопать носки.

***

Нету денег, одни огорченья

да услуг коммунальных долги,

чай несладкий порою вечерней

и пустые, как бочка, мозги.

А ещё замахнулся на супер

популярность, обложку, тираж...

Лучше б мясо исследовал в супе

и судебный писал репортаж.

***

Полнолунье ярче дня.

В гавани везде

золотые ящерки

скачут по воде.

К горизонту тянется

мостик световой.

Спит радист у рации

в локти головой.

Яхта. Парус спущенный.

Кубрик освещён

в ожиданье лучшего,

тайного ещё.

***

Себя прекрасно чувствуя,

собой прекрасно властвуя,

кружат снежинки шустрые,

дробят лучи шипастые.

Летят зеленоискрые,

вальсируют с метелями,

безумствуя неистово

разгульными неделями.

Ползут недели снежные,

метелями завьюжены,

навеивают нежные

мечты, желанья южные.

Мечты о солнце властвуют

душой, зимой заполненной.

И не поймёшь, прекрасно ли,

И не заметишь, больно ли.

***

Неужели это я —

с поезда «Москва-Шарья»?

Посмотрюся в зеркало,

а любить там некого.

Я уже почти исчез:

вместо головы — протез.

Говорю уверенно:

многое потеряно.

***

Огонёк за окном...

Одинокий фонарь неизменный

безутешной вдовой,

под ветрами согнувшись, стоит,

проводами распят.

Электричество хлещет по венам.

Свет струит из лица,

обучая не помнить обид.

Обучает терпеть,

не сливаться с темнеющей массой,

не гордиться собой,

помнить бремя частицы в цепи.

И награды не ждать,

не бороться за место у кассы,

охраняя покой,

когда город безудержно спит.

Когда город в бетон

и асфальт перекрестков укрылся,

после трудного дня

бредя жаром полночных страстей,

когда в кухоньке кот

крестит лапкой пушистое рыльце

и бессонный поэт

рифмы шьёт одинокой звезде.

***

Заметки на полях

и чёрточки меж строчек.

Когда, в каких краях

мой затерялся почерк?

Дрожат между домов

линейки проводов.

***

Гудит железная дорога,

струной гигантской ноет.

Палеозавр моста на грохот

вибрирует спиною.

У насыпи дрожат берёзки.

Их капельками щиплет

сентябрьский дождик несерьёзный,

хохочет ветром сиплым.

Вагонам осень — не помеха.

И тепловоз, соляркой

обдав невежливо, поехал

маршрутом заполярным.

Берёзок плач, стенанья уток,

скелет моста... Дорога

смыкается у горизонта, будто

уходит в царство Бога.