Алексей ЧЕБОТАРЕВ О поэзии русского и русскоязычного рока

Сложные социокультурные явления, к которым, несомненно, относится русский рок, не всегда поддаются беспристрастному научному анализу, порой для их верного понимания необходимо дополнить профессиональную оценку непрагматическим взглядом заинтересованного любителя. Субъективный подход рядового слушателя позволяет отказаться от глубины всестороннего анализа и изящества критики, но именно он, применительно к поэзии русского рока, дает возможность «по-детски» ясно увидеть ее сокровенные смыслы, тщательно спрятанные за непрямыми текстами песен. В любительском субъективизме («нравится», «не нравится») отражается степень созвучия различных рок-произведений запросам и умонастроениям широкой и крайне неоднородной аудитории слушателей. Избранный любительский формат позволяет честно и прямо выразить свое отношение к изучаемому материалу, не опасаясь обвинений в предвзятости и личных пристрастиях. По словам св. Амвросия, «где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного».

Рядовой слушатель отечественной рок-музыки на уровне интуиции отчетливо ощущает идейную полярность поэтических текстов, которую в литературной критике принято условно обозначать понятиями «правого» и «левого» в целях классификации политической позиции автора. В общих чертах характерными признаками «левой» (русскоязычной) рок-поэзии являются:

1) скрытая и явная борьба с властью (от молодежного протеста в СССР, «требований перемен» в годы перестройки — и вплоть до поддержки «оранжевых» революций и Майдана);

2) откровенное презрение к простому народу, обывателям (по принципу: «пипл хавает», «андеграунд рулит»);

3) религиозный скептицизм, богоборчество, интерес к восточным мистическим учениям, сектантство, оккультизм;

4) пацифизм, презрение к воинской службе, к людям в погонах;

5) преклонение перед западной культурой, англоязычие текстов («шузы», «хаер» и т.д.) — вплоть до самоидентификации с иностранным героем (например, исполнение песни «Фантом» об американском летчике группами «Гражданская оборона», «ЧиЖ и К» и др.);

6) отрицание принятых норм морали и поведения, подростковое стремление быть «не как все», идти против общественного мнения, независимо от его содержания;

7) апология психических отклонений, асоциального поведения на почве нервных расстройств, имитация безумия (показательно название группы «7Б» — это медицинский код, который обозначает одну из степеней шизофрении — «лёгкую шизофрению», лидер группы Иван Демьян состоял на учёте в психиатрической больнице).[1]

Разумеется, перечисленные признаки не охватывают весь спектр идей и смыслов левой рок-поэзии, отражая лишь отдельные архетипические черты и устойчивые умонастроения определенного круга авторов. За десятилетия, прошедшие со времени написания «Марионеток» А. Макаревича (1974 г.), практически не изменилось идейное содержание и концептуальная направленность текстов русскоязычного рока: его основой по-прежнему является перманентное недовольство властью, страной, народом, национальными традициями. Разница лишь в том, что раньше презрение к обывателям скрывалось за вуалью намеков, символов и образов, а теперь автор в прямом эфире государственной радиостанции может открыто называть русских людей рабами, у которых «это сидит в памяти, это сидит в позвоночнике».[2] По-прежнему в текстах песен и интервью музыкантов доминирует императив «свободы от», а не «свободы для», по-прежнему широким слоям русского общества («ватникам», «совку») приписываются черты тоталитарного мышления, их вновь представляют «скованными одной цепью», теперь уже «кровавым режимом Путина»:

Все протесты и митинги зря,

Мы вскормили в Кремле упыря.

Всё воруем и врём.

Как рабами мы были,

Так рабами помрём…

(М. Борзыкин, «Ты прости нас»).

Показательна фраза из интервью Ивана Алексеева, лидера группы «Noize MC»: «Смешно, как мало времени потребовалось новоиспеченным россиянам, чтобы пресытиться еще недавно столь вожделенными западными ценностями и заскучать по твердой руке генсека, пустым полкам магазинов и железному занавесу».[3]

Важной особенностью левой рок-поэзии является установка на индивидуализм и одиночество лирического героя, противостоящего обществу, системе. Согласно общепринятой, хотя и крайне спорной точке зрения, поэзия русского рока преодолевает постмодернистскую литературную традицию с ее категориями игры, «смерти автора», бессмысленности и «зацикленности» человеческого бытия. И даже если «в центре ее внимания оказывается ищущий подлинное рок-герой, продолжающий линию жизни автора»,[4] то его творческая энергия направлена на разрушение и саморазрушение (А. Башлачев, Я. Дягилева, Е. Летов и др.), порядку противопоставляется хаос как концентрированное выражение свободы:

Устрой дестрой!

Порядок — это отстой!..

(И. Алексеев, «Устрой дестрой!»).

В «правом» крыле русского рока не актуализирован образ брутального борца за свободу, не заострен конфликт между «творческой личностью» и «политической системой». Для человека, воспитанного в русской православной среде, неприемлемо противостояние власти, которая от Бога, чувство превосходства над толпой, индивидуальное самоутверждение. Например, в творчестве К. Кинчева свобода распространяется не на политическое, а на духовное пространство, выражаясь в рефлексии главного героя:

Вот он я, смотри, Господи,

И ересь моя вся со мной.

Посреди болот алмазные россыпи,

Глазами в облака, да в трясину ногой…

(К. Кинчев, «Сумерки»).

Даже в совершенно бунтарской и по форме, и по содержанию композиции «Мое поколение» Кинчев не позиционирует себя в качестве супергероя: «К несчастью, я слаб, как был слаб очевидец событий на Лысой горе». Разумеется, более интригующим и заманчивым, особенно для молодого слушателя, является характерный для левой рок-поэзии образ решительного бойца, поднимающегося над серой толпой и требующего «перемен» (В. Цой), знающего, как именно «дальше действовать будем мы» (В. Цой). На этом фоне лирический герой правой рок-поэзии со своим чувством гражданской ответственности выглядит скучно, он не противопоставляет свою личную волю — миру, обществу, стране, не ищет виновных, а ощущает свою сопричастность всему происходящему:

А у земли одно имя светлое — Русь

В ноги поклонись, назови ее «мать»,

Мы ж младенцы все у нее на груди,

Сосунки да щенки, нам ли мамку спасать…

(К. Кинчев, «Мама»).

Такому «есенинскому» подходу противостоит желчная рок-поэзия И. Кормильцева, автора текстов группы «Наутилус Помпилиус»:

В этой стране

Вязкой, как грязь,

Ты можешь стать толстой,

Ты можешь пропасть…

(В. Бутусов, «Нежный вампир»)

Особенно показательно интеллигентски-отстраненное «в этой стране…». Закономерно на таком фоне смотрится восторженная и трепетная приверженность авторов левого крыла «андеграунду», «элите», противостоящей «совку», «системе». Не чувствуя опоры в среде «большого народа», часть творческой интеллигенции закрылась в собственном мире («наши», «рукопожатные»), ценности которого противопоставляются окружающей среде и тщательно охраняются от внешних влияний:

Нам взламывали дверь,

И с погонами в наш андеграунд…

(С. Чиграков, «Такие дела»).

Если рок-герой А. Макаревича существует на границе «враждебной реальности»,[5] то герой Д. Ревякина всей своей душой глубоко связан с миром («…из горстей синий воздух пью»), привязан к дому и семье («я три года дома не был, с батей в баню не ходил»). Правая рок-поэзия преодолевает духовное одиночество: «все это наша земля, все это мы» (К. Кинчев, «Небо славян»), тогда как в творчестве М. Науменко понятия «семья», «дружба», «дом» приобретают подчеркнуто негативное значение, они вытеснены мотивом одиночества:

Ты придешь ко мне ровно в полночь,

разбудишь мой спящий звонок.

Ты скажешь мне: «Какая чудесная ночь!»

Я отвечу: «Да, но я одинок»…

(М. Науменко, «Седьмая глава»).

В отличие от русской, русскоязычная рок-поэзия не только не видит возможности гармонии человека с обществом и окружающим миром, она провозглашает одиночество своей целью, воспевает «…место, где можно остаться совсем одному» (М. Науменко, «Ода ванной комнате»), видит в разрыве с социумом тонкое искусство, на которое способен не каждый:

Искусство быть посторонним,

Искусство стать посторонним…

(Е. Летов, «Русское поле экспериментов»).

Для преодоления естественной тяги человека к человеку в культурной традиции левой рок-поэзии широко распространены сарказм и цинизм:

…давай не будем лезть друг другу в душу,

Искать напрасно то, чего нет.

Зачем же усложнять — ведь мы так дружно делим

Постель, телевизор, сортир и обед…

(М. Науменко, «Седьмое небо»).

Духовное одиночество и кастовая замкнутость поэтов русскоязычного рока объясняются не только самолюбованием и гордыней творческой элиты, но и особым отношением к простому русскому обывателю, образ которого награждается самыми неприглядными чертами. Предоставим слово идолу отечественной рок-журналистики Артемию Троицкому: «Я ненавижу формат “настоящего мужика”, такого русского мифа о нем. В моем представлении “настоящий мужик” — это заплывшее гнусное существо из рекламы пива “Толстяк”. “Настоящий русский мужик” много бухает, любит подраться, а к женщинам относится со смешанным чувством презрения и боязни... Я считаю русских мужчин в массе своей животными, существами даже не второго, а третьего сорта. Когда я вижу их — начиная от ментов, заканчивая депутатами, то считаю, что они, в принципе, должны вымереть. Чем они, к счастью, сейчас успешно и занимаются».[6]

Стремясь вырваться из «серой массы» общества, русскоязычные поэты воспевают человека бунтующего (А. Башлачев), бездельничающего (В. Цой), безумного или стремящегося к саморазрушению (Я. Дягилева, Е. Летов), в общем, близкого «темной стороне». Они далеки от природы: «мне больше по нраву урбанистический вид…» (М. Науменко), не замечают красоты окружающего мира и самого человека: «Всюду гадость, скоты кругом» (И. Алексеев). Пространство «русского поля» для них:

География подлости, орфография ненависти,

Апология невежества, мифология оптимизма…

(Е. Летов, «Русское поле экспериментов»).

Полярность в восприятии России у поэтов русского и русскоязычного рока вызывает ассоциацию с пчелами, которые видят мед, и мухами, которые видят нечистоты. У теоретика и практика либеральной оппозиции А. Кортнева: «Деревянная Русь утопает в грязи, над которой штук пять новостроек парит» («Я офигеваю, мама»), тогда как у православного патриота К. Кинчева: «Испокон веков граничит с Богом моя Светлая Русь» («Инок, воин и шут»). Разумеется, придирчивый критик с удовольствием отметит, что истина, как водится, лежит посередине. Проблема лишь в том, что тексты современной рок-поэзии адресованы не только дотошным критикам, но широкой аудитории любителей рок-музыки, на умонастроения которых они оказывают существенное влияние. Ежедневное количество слушателей «Нашего Радио» по всей стране приближается к двум с половиной миллионам человек, индивидуальное прослушивание трек-листов вообще не поддается объективному подсчету. При такой популярности рок-музыки, особенно среди молодежи, ответственные авторы обязаны думать о том, как их «слово отзовется». Но это в идеале, а на практике:

Ненависть — мой универсальный ответ,

Мне плевать, на какой вопрос,

Ведь мне интересен в чужой голове

Только сломанный мною нос…

(И. Алексеев, «Ненавижу»).

Универсальность ненависти в русскоязычной рок-поэзии тесно связана с неполнотой (неполноценностью) любви. У лидера группы «АнимациЯ» К. Кулясова звучащая рефреном строчка «я люблю свою Родину, вроде бы…» могла казаться идеологически нейтральной и даже по молодежному забавной, если бы не «остросоциальное» продолжение:

Я люблю свою Родину! Вроде бы

Я полжизни рабом на заводе был…

…Я люблю свою родину вроде, но

Я «пахал» на работе безвылазно!

Удивительно, поразительно,

Как легко свою жизнь превратить…

(К. Кулясов, «Родина»).

Несмотря на часто декларируемую аполитичность, среди авторов текстов и рок-исполнителей нет людей идеологически нейтральных, особенно в вопросах патриотизма. Показательна рифма «патриот — идиот» в композиции лидера группы «Несчастный случай» А. Кортнева («Патриот», 2016 г.), картинное самобичевание М. Борзыкина: «Ты прости нас за Крым и за Донбасс» (группа «Телевизор», 2016 г.). Даже искреннее стремление уйти от политики в мир «чистого искусства» не помогает лидеру группы «Ноль» Федору Чистякову скрыть русофобию. Проживающий в США музыкант так говорит о предстоящих гастролях в России: «Находясь на противоположной стороне земного шара, я испытываю стресс, не сплю ночами, и не могу работать днем, потому что переживаю из-за предстоящего тура в “ад”».[7] В интервью «Новой газете» Ф. Чистяков (к слову, член секты «Свидетели Иеговы») заявил о том, что за всю свою жизнь не написал на одной патриотической песни.[8] Даже в своем, безусловно, лучшем альбоме 1991 г. «Песня о безответной любви к Родине» Ф. Чистяков признается в одновременной ненависти и любви к своей стране, которую сам автор называет «слепой и глухой уродиной»:

Как ненавижу, так люблю свою Родину,

И удивляться здесь, право, товарищи, нечего

Такая она уж слепая, глухая уродина,

Да и любить-то мне больше и нечего…

(Ф. Чистяков, «Песня о безответной любви к Родине»).

В приведенной цитате примечательна не столько характерная для левой рок-поэзии рифма «родина — уродина» (сравни текст: Ю. Шевчук, «Родина»), сколько заявление автора о том, что «любить больше нечего». Судя по интервью Ф. Чистякова, только в эмиграции, за пределами России, он нашел тот идеальный мир, к которому всю жизнь стремился. Русская рок-поэзия основана на диаметрально противоположных ценностях, традиционной привязанности к Родине:

Казаку чужбина — пропасть и брехня,

Русские просторы — вот его земля…

(Александр Ф. Скляр, «Честь по чести»).

Поприще музыканта накладывает свой отпечаток, и многие исполнители заражаются духом космополитизма, что очень точно отметил С. Чиграков, создав отрицательный образ гитариста в композиции «Она не вышла замуж»:

Рок-н-рольная жизнь исключает оседлость,

К тому же пригласили в Копенгаген на гастроли его…

(С. Чиграков, «Она не вышла замуж»).

Катализатором разрыва с «малой родиной», в том числе духовного и ментального, у многих начинающих музыкантов из глубинки выступает стремление к «большим сценам», славе, тяга к столичной жизни. В песне «Железнодорожник», написанной после посещения Чечни (1996 г., альбом «Любовь»), Ю. Шевчук еще демонстрирует здоровый консерватизм и сознательную антиглобалистскую позицию: «Летайте здесь, размножайтесь здесь». Однако в дальнейшем в его интервью и творчестве все отчетливее звучат либеральные, антинациональные и антигосударственные идеи (поддержка «Pussy Riot», «Русская весна, скорей бы кончилась она»), свидетельствующие о глубокой деформации национального самосознания музыканта.

Амбивалентная по своему характеру рок-поэзия Ю. Шевчука не поддается простой идейно-политической классификации, в ней непостижимым образом сочетаются глубоко национальные черты с интеллигентской издерганностью и поверхностным либерализмом, фундаментальное ощущение русской почвы с желчными выпадами в адрес власти, поиск души и вечности с сиюминутными конъюнктурными заявлениями в стиле несистемных околополитических маргиналов («Путин едет по стране, а мы по-прежнему в…»). С одной стороны, музыкант жертвует доходы от концертов на строительство храмов, с другой — оправдывает кощунственный «панк-молебен», призывая «понять и простить», выступает как духовный космополит и экуменист:

Хватит на всех весеннего солнца, озимого хлеба.

Будда, Аллах, Иисус — все россияне, на всех одно небо…

(Ю. Шевчук, «Россияне»).

Было бы упрощением считать, что «Юра просто запутался» либо вслед за Б. Гребенщиковым[9] «предал» наши идеалы, как считает З. Прилепин.[10] Чтобы предать национально-патриотические идеалы, надо их разделять, а этого никогда не было в творчестве Ю. Шевчука, пропитанном духом толерантности и «общечеловеческих» ценностей:

Куликовскую битву окончил, амбразуру собой закрыл,

Стал я интеллигентней и тоньше, говорю: яратам кызым…

Эту песню за дух россиянина я на ста языках спою,

Выбираю инопланетянина президентом в нашу семью…

(Ю. Шевчук, «Россияне»).

Учитывая татарское «яратам кызым»,[11] остается только гадать, на чьей стороне автор окончил Куликовскую битву… Слабость национального самосознания ощущает и сам музыкант:

А я татарин на лицо,

Да с фамилией хохляцкой,

Отчего ж в тоске кабацкой

Угодил под колесо?..

(Ю. Шевчук, «Осень, мертвые дожди»).

Амбивалентность поэзии Ю. Шевчука связана с наличием огромной творческой силы при полном отсутствии идейного вектора, из-за чего автор мечется из одной стороны в другую. Противоречивость текстов усиливается от того, что он лишен духовной мощи К. Кинчева, чистоты творческой мысли Д. Ревякина, равно как буддистского равнодушия Б. Гребенщикова и открытой ненависти к России А. Макаревича. Без идейного вектора амбивалентный рок-поэт уподобляется Пилату, вопрошающему: «В чем истина?», когда Истина стоит перед ним. В результате он издергивается сам и задергивает своими творческими порывами доверчивых поклонников:

Я весь — скрученный нерв, моя глотка — бикфордов шнур,

Которая рвется от натиска сфер, тех, что я развернул.

Я поэт заходящего дня, слишком многого не люблю.

Если ты, судьба, оскорбишь меня, я просто тебя убью!..

(Ю. Шевчук, «В бой»).

Творческая трагедия Ю. Шевчука, как и многих других художников левого направления, заключается в том, что он не способен принимать реальность такой, какая она есть; он стремится изменить окружающий мир значительно больше, чем самого себя. Воспитанный на идеалах нонконформизма и молодежного протеста Шевчук везде привык видеть социального врага («мальчики мажоры», «генералы ФСБ», «исполнители попсы», «любера», «фонограммщики»). Изначальная установка на конфликт приводит к перманентной борьбе с властью, коррупцией, транспортной системой «Платон», сторонниками сильной русской государственности.[12] В мировоззрении музыканта слились большевистская и либеральная одержимость преобразованием мира, исправлением природы человека, из которого надо любой ценой «выжать раба по капле», привить ему «новое мышление», «общечеловеческие ценности»:

Ты жаждешь империи — закрой свой рот,

Иди на войну, умри красиво…

А для нас добрая власть — добрый народ,

Когда в сердце любовь — тогда всё живо…

(Ю. Шевчук, «Басня о власти»).

Трудно представить, что всю жизнь боровшийся с властью музыкант на седьмом десятке лет наивно верит в «добрую власть» с «любовью в сердце», скорее, этот образ нужен ему как антитеза всем «жаждущим империи». В своих интервью Ю. Шевчук много говорит о гармонии души, доброте и любви, готовых спасти мир, однако в своем творчестве озлобленный поэт рождает совершенно русофобские строки:

Чует новые запахи стерва-страна!

Все готовится жить…

(Ю. Шевчук, «Беда»).

Характерной чертой левой рок-поэзии является пафос обвинения власти, пропаганда несистемного поведения, апология антигосударственного протеста по принципу перманентной революции («Я убил в себе государство…», Е. Летов). За привычным молодежным нонконформизмом часто следует легкомысленное (а порой и презрительное) отношение к своей стране и ее народу. Модель контркультурного поведения, воспетого в творчестве В. Цоя («Бездельник», «Мои друзья», «Мама анархия» и др.), явилась не последней причиной социальной деструкции эпохи перестройки, а анархические тексты Е. Летова («КГБ», «Все идет по плану» и др.) сыграли важную роль в психологической подготовке общества к разрушению государственных основ СССР. Лишенные чувства социальной ответственности русскоязычные рок-поэты щедро сеяли в умах людей семена недоверия к власти, формировали инстинкты национально-государственного самоубийства. В трагический для народа период распада СССР единственное, что их беспокоит: «пружина перестройки замедляет ход» (Е. Летов, «Новый 37-й»).

Наиболее изощренные, иезуитские формы русофобия поэтов левого направления принимает при попытке разделить понятия «страна» и «государство»:

Я люблю свою страну

И ненавижу государство…

(Р. Булатов, «Lumen»).

Трудно различимая опасность данной либеральной идеи состоит в том, что, позиционируя себя «по-своему» любящими Россию патриотами, рок-поэты левого мейнстрима перекладывают ответственность за любые негативные явления в стране и обществе не на отдельных представителей власти, а на власть как таковую, непрерывно генерируя «борцов с режимом», подрывая основы государственности:

…при любом госстрое я партизан,

При любом режиме я анархист!..

(Е. Летов, «Новый 37-й»).

Деструктивная по своей сути идея разделения единого национально-государственного целого глубоко укоренилась в традиции русскоязычной мысли (от пропаганды классовой борьбы до протестного движения диссидентов и оппозиционеров всех мастей). Леволиберальной идеологии перманентной революции противостоит ярко выраженный в правой рок-поэзии принцип соборности и гражданской ответственности:

И от Чудских берегов до ледяной Колымы —

Все это наша земля, всё это мы…

(К. Кинчев, «Небо славян»).[13]

Нравственным эталоном в этом непростом вопросе может служить позиция А.С. Пушкина: «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора — меня раздражают, как человек с предрассудками — я оскорблён, — но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал».[14]

Русскому православному человеку, в отличие от либерала, не свойственно жаловаться на социальную среду, рассказывать о том, как его притесняют, осуждать или критиковать оппонентов. Правая рок-поэзия основана на сыновьей привязанности к своей земле: «Наша матерь — Сибирь, а Урал нам отец» (Д. Ревякин), на чувстве преемственности поколений, на ощущении боли Родины как своей боли, неотделимости своей судьбы от судьбы своей страны:

И от перелеска до звезд

Высится Белая рать.

Здесь, на родной стороне

Нам помирать…

(К. Кинчев, «Небо славян»).

Удивительная глубина и поэтическая гармония свойственны творчеству рок-групп, лидеры которых не утратили ощущение своих корней:

Силы небесные, так пожалейте же

Бедную нашу страну.

Пусть виноватую, пусть миром клятую,

Но все же такую одну…

(«Чайф», «Силы небесные»).

Согласно расхожей точке зрения, с момента распада СССР в 1991 г. и до 2014 г. русский рок отличался необыкновенной аполитичностью, на смену остросоциальной тематике эпохи перестройки пришла новая философская эстетика, с элементами афористичности и фольклора, образности и любовной лирики («Земфира», «Ночные снайперы», «Сплин» и др.). Наивно думать, что русский рок избавился от внутренне присущего ему гражданского протеста. Причина подмеченной аполитичности текстов заключается в полном согласии большинства музыкантов с либеральным курсом власти, проводившимся в стране после 1991 г., кульминацией которого стало массовое участие рокеров в предвыборной кампании 1996 г. («Голосуй или проиграешь»). При этом колкие выпады в сторону «серого русского быдла», «пьяных ватников», «толстопятой патриархальной среды», мешающей реформаторскому прорыву, всегда оставались в тренде «музыкальной богемы»:

Сколько ни будет пройдено,

Не забуду до смертного часа

Утренние глаза моей родины

Цвета парного мяса…

(А. Кортнев, «С нами Путин и Христос»).

После присоединения Крыма и событий на Донбассе в протестном звучании русского рока отчетливо слышатся два полярных, принципиально несовместимых голоса: левая рок-поэзия обвиняет Кремль в опасных действиях, а правая в опасном бездействии. Если для либеральной общественности присоединение Крыма, лишение свободы лидеров «Pussy Riot», штраф П. Павленского, арест К. Серебренникова — это преступления «кровавого режима», то для патриотов из правого лагеря бездействие Кремля на юго-востоке Украины, заигрывание с Западом, отказ от поддержки соотечественников за рубежом являются преступлением перед русским миром. По словам Л. Корнилова:

…облака над Краматорском —

Крымские печальные…

А за стенкою кремлёвской —

Жалкое молчание...

(Л. Корнилов, «Прощание Славянска»).

Захар Прилепин верно подметил дихотомию: для «них» В.В. Путин — слишком Путин, а для «нас» недостаточно Путин. Идеологические противоречия между двумя антагонистическими лагерями продолжают нарастать, проявляясь в различных формах искусства (в том числе в рок-поэзии), наполняясь новым содержанием, проявляясь даже на бытовом лингвистическом уровне: «рашка», «русня», «ватники», «совкобыдло» и, напротив, «либерасты», «западоиды», «майдауны» и т.д.

Своеобразной точкой невозврата в идеологическом расхождении русской и русскоязычной рок-поэзии является проблема защиты Родины, воинской службы, которая является безусловным долгом для одних исполнителей и ярким раздражителем для других. Пацифизм в русскоязычной рок-традиции, несмотря на восторженное преклонение перед идеями хиппи, старательное копирование стандартов западной рок-культуры, долгое время носил поверхностный, подражательный характер:

Царапая бессмысленно пацифик

Ключом на кирпичной стене...

(С. Чиграков, «Такие дела»).

Попытки придания философской глубины и художественного изящества идеям пацифизма на русской почве не имели особого успеха (ДДТ, «Не стреляй»). Русскую молодежь, за редкими исключениями, не удалось вовлечь в широкое антивоенное движение, как, например, американскую молодежь эпохи войны во Вьетнаме. Тем не менее идеологи левого направления настойчиво продвигали в своем творчестве пацифистский формат, сознательно или неосознанно превращая его в инструмент ослабления духа армии и военной мощи страны:

Сабельки, пулечки, пушечки,

Выбритые макушечки.

Цепкие лапы Родины, да письмецо семье...

(А. Кутиков, «Спускаясь к великой реке»).

Человек в погонах для автора-пацифиста превращается в раздражитель, особенно если погоны милицейские (полицейские):

Пока мы существуем, будет злой гололед,

И майор поскользнется, майор упадет…

(Е. Летов, «Мы — лёд»).

Традиционная для либеральной интеллигенции неприязнь к силовым структурам в поэзии левого рока приобретает форму насмешек и издевательств над служителями закона («мусорами», «ментами», «гэбней»):[15]

Я мусор, персонаж очень важный,

Руки — чтобы держать дубинку,

Голова — чтобы носить фуражку.

Во избежание нанесения телесных тяжких

Меня бояться надо. Что, ещё не страшно?..

(И. Алексеев, «Noize MC», «Я мусор»).

При этом было бы наивно полагать, что «пацифисты» из левого рок-движения категорически отрицают сам принцип насилия и ни при каких обстоятельствах не готовы взять в руки оружие. Однобокость пацифизма в русскоязычном роке ярко демонстрирует творчество группы «Гражданская оборона»:

…я встречу винтовкой

Новый 37-й…

(Е. Летов, «Новый 37-й»).

Пацифизм поэтов левого лагеря очень напоминает «пацифизм» большевиков, призывавших превратить войну с внешним противником в войну внутреннюю, гражданскую. Агрессия против собственной страны у Е. Летова дополнительно обусловлена параноидальными страхами:

На каждого из нас легион ментов,

На каждого из нас миллион люберов,

На каждого из нас эшелоны солдат

И полчища майоров комитета ГБ…

(Е. Летов, «Анархия»).

Односторонний характер пацифизма Е. Летова, Ю. Шевчука, С. Чигракова и др. проявляется в том, что их творчество направлено исключительно на критику российской армии и отечественных силовых структур. Демонстративно рисующий «пацифик на кирпичной стене» С. Чиграков от первого лица исполняет песню об американском военном летчике, без сожаления убивающем людей Вьетнаме:

…Делаю я левый поворот,

Я теперь палач, а не пилот… (выделено А.Ч.)

(«Фантом»)

В данной композиции, чрезвычайно популярной в среде российской протестной молодежи рубежа 1980-х — 1990-х гг., нет и тени пацифизма, одно сожаление о том, что «…русский ас Иван подбил меня».

Нельзя назвать иначе как гражданской подлостью исполнение Ю. Шевчуком песни «Не стреляй» перед русскими солдатами, воюющими в Чечне против террористов. Пафос обвинения в русскоязычной рок-поэзии не распространяется на солдат грузинской армии, атакующих русских миротворцев в Цхинвале в августе 2008 г., или украинских боевиков, сжигающих людей в Доме профсоюзов в мае 2014 г. Зона действия пацифизма левых рок-поэтов, кумиров либеральной интеллигенции, весьма ограничена, а сам он избирательный, можно сказать адресный…

Лидеры правого крыла русского рока без всякого пафоса видят в войне вынужденную необходимость защиты своей земли:

Сколько шакалов да псов

Скалятся с разных сторон

На золото наших хлебов,

На золото наших икон…

(К. Кинчев, «Инок, воин и шут»).

В творчестве группы «Калинов мост» война против внешних и внутренних врагов рассматривается как тяжелая обязанность, долг человека и гражданина: «нам границы охранять» (Д. Ревякин, «Благодать»), «время видеть сторону родную через прицел» (Д. Ревякин, «Продали»). Русская рок-поэзия возрождает не карикатурный, а положительный образ казачества:

Казаку работа — родину любить,

А за то не жалко голову сложить…

(А.Ф. Скляр, «Честь по чести»).

Понимая ценность человеческой жизни, поэты русского рока по-казачьи бескомпромиссны к предателям Отечества земного, которое, по словам Иоанна Кронштадтского, есть «преддверие Отечества небесного»:

Как однажды нас с тобой продали — и поделом.

Кто за сделку получил медали? Дайте патрон… (выделено А.Ч.)

(Д. Ревякин, «Продали»).

Слова «дайте патрон» — больше чем фигура речи, за ними стоит слишком многое для православного человека, тем более творческого. Кто-то должен взять на себя ответственность, выполнить неприятную миссию по очищению своей земли от новых «иуд» (Д. Ревякин, «Продали»).

Важным критерием в оценке русского и русскоязычного рока является отношение к религии и традиционным духовным ценностям. С момента своего зарождения рок-культура Запада формировалась на идеологии протеста против религиозных догматов, идеалах богоборчества, мистики, а порой и откровенного сатанизма. Привыкшая во всем подражать западным стандартам прогрессивная интеллигенция СССР, особенно ее молодежное крыло, бездумно перенесла часть этих идей на российскую почву, правда, придав им более мягкую, порой ироничную форму:

Смотри, Господи, вот мы уходим на дно,

Научи нас дышать под водой…

(Б. Гребенщиков, «Никита Рязанский»).

В 1970–1980-е гг. в стране, измученной государственным атеизмом, стали чрезвычайно популярны восточные мистические учения, сектантские направления, языческие культы, идеология которых находила свое отражение в текстах рок-поэзии.[16] Позднее советское общество накануне закономерного распада страны воспитывалось на издевательских текстах В.С. Высоцкого: «с неба мразь, словно Бог без штанов» («Охота на кабанов») и др., пока еще не ощущая потребности в православном возрождении.

У протестной интеллигенции СССР вызывала восторг «Моя цыганская» В.С. Высоцкого:

В церкви смрад и полумрак,

Дьяки курят ладан.

Нет, и в церкви все не так,

Все не так, как надо…

(В. Высоцкий, «Моя цыганская»).

Трудно отрицать влияние творческих идей В.С. Высоцкого на отечественную рок-культуру, далеко не случаен перепев его «цыганочки» Ю. Шевчуком: «Нам Высоцкий как-то спел про кабаки да храмы, жаль увидеть не сумел нынешнего срама». Ярким контрастом на этом фоне выглядит русское отношение к вере отцов у К. Кинчева («над землей тихо льётся покой монастырей»), Д. Ревякина («правда проста — она в форме креста»), Д. Варшавского:

Старорусский народный обряд,

Неподкупная гордость людская,

Деревянные церкви стоят —

Это жизнь без конца и без края…

(Д. Варшавский, «Владимирская Русь»).

В контексте дихотомии русской и русскоязычной рок-поэзии актуален вопрос о духовной миссии рока как формы светского искусства, где ключевым является слово «искус» — искушение, либо формы духовного служения («рок-н-ролл крест» у К. Кинчева), сопоставимого по напряжению внутренних сил с «дорогой к храму»:

Забыли люди о церквях,

Забыли люди рок…

(Д. Варшавский «Церквушки»).

Даже глубоко верующие рок-поэты правого направления преодолели соблазн использовать сцену для популяризации христианских идей среди своей целевой аудитории, как это делают авторы всевозможных западных рок-опер, считающие, что о Боге надо петь громко. Духовная традиция русского рока предполагает отказ от тематических флешмобов, показухи, прочей суетности мира, точно выраженный словами Д. Ревякина:

Пыль земная, пусти меня…

(Д. Ревякин, «Иерусалим»).

Левая рок-поэзия беспокойна в вопросах религии, для нее характерно кощунственное заигрывание с «тёмным миром», неподдающаяся логическому объяснению антихристианская бравада, например, «задуши послушными руками своего непослушного Христа» (Е. Летов, «Евангелие»). Любителю рока остается лишь надеяться, что отдельные тексты групп «Крематорий», «Агата Кристи», «Гражданская оборона» созданы ради эпатажа («красного словца») и не отражают осмысленную точку зрения своих авторов:

Напудрив ноздри кокаином,

Я выхожу на променад,

И звезды светят мне красиво,

И симпатичен ад… (выделено А.Ч.)

(группа «Агата Кристи»).

Левая русскоязычная рок-поэзия является не атеистической, а именно богоборческой, причем бунт против Бога часто выступает как бунт против системы христианских ценностей, как форма духовного протеста: «Когда слово “вера” похоже на нож» (Ю. Шевчук, «Предчувствие гражданской войны»). Опасное заигрывание с «тёмной стороной» по принципу «симпатичен ад» характерно и для творчества группы «Крематорий», в котором антихристианская бравада смешивается с тонкой иронией и самоиронией:

Геенна огненная ждет гостей,

Мне вчера было лень,

А сегодня я еду к ней…

(«Крематорий»).

Особую неприязнь у музыкантов левого круга вызывают церкви и все, что связано с церковной жизнью:

Пооткрыли вновь церквей, будто извиняются,

И звонят колокола в ночь то там, то тут,

Только Бога нет и нет, ангел не является,

Зря кадилом машет поп и бабушки поют…

(А. Макаревич).

Антихристианские мотивы в творчестве поэтов русскоязычного рока можно было бы воспринимать как одно из проявлений социально-политического протеста, форму критики косности и ханжества «похотливых православных» и «прожорливых католиков» (Е. Летов), если бы в текстах с заметным постоянством не следовало провокационное святотатство: церкви называются «зловонными» (Е. Летов, «Вечная весна»), Царские врата изображаются в виде раззявленной пасти, а иконы сравниваются с кровавыми комьями, благословляющими войну (Ю. Шевчук, «Храм»):

Царские врата пасть раззявили —

Зубы выбиты, аж кишки видны.

Иконы комьями кровавыми

Благословляют проклятья войны...

Отрицание православных ценностей в творчестве рок-поэтов левого направления часто принимает не явный, а латентный характер, выражается в цинизме, сарказме, сознательной деформации евангельских сюжетов, например, в творчестве группы «Наутилус» («Прогулки по воде», текст И. Кормильцева, музыка В. Бутусова), необъяснимых для верующего сентенциях:

…мне б еще допотеть, мне б еще донести!

Еще пару минут, подожди, не крести!.. (выделено А.Ч.)

(Ю. Шевчук, «Без названия»).

Отмеченная тяга к «темной стороне» проявляется в названиях отдельных рок-групп («Легион», «Крематорий», «Оргия праведников»), прозвищах их лидеров. Например, И. Кнабенгоф (группа «Пилот») взял себе псевдоним «Чёрт», что сам музыкант объясняет необходимостью разрушительного, деструктивного начала, которое дополняет созидающее.[17] С православной точки зрения поведение многих рок-музыкантов на сцене, сам антураж и атмосфера рок-концертов не оставляют сомнений в «оккультном» характере происходящего действа: глазам верующего оно представляется прорвавшейся преисподней. Невольно вспоминается текст Д. Варшавского, лидера группы «Черный кофе»:

Бесы напали на землю,

Бесы попутали души.

А ты, окутанный ленью,

Совсем ослеп и оглушен…

(Д. Варшавский, «Они бесы»).

Философия панка предполагает истребление в себе светлого, божественного начала, сознательную потерю души, отказ от преданности и верности, наконец, от любви:

А мою любовь я собственноручно…

Изнасиловал грязным жестоким ботинком

И повесил на облачке, словно ребенок

Свою нелюбимую куклу…

(Е. Летов, «Русское поле экспериментов»).

В бунтарском запале многие исполнители, подобно змее, кусающей себя за хвост, сознательно идут на саморазрушение (по принципу: «звезда рок-н-ролла должна умереть. Аксиома», А. Васильев, «Сплин»). Самоубийство Е. Летов считал «единственным выходом и естественным концом для честного человека в наших условиях», приводя в пример А. Башлачева и других рок-музыкантов, которые «более циничны во внешних проявлениях, но они и более свободны. Поэтому здесь они долго существовать не могут».[18] Преждевременный уход многих талантливых исполнителей связан с потерей вечных ценностей, утратой смысла жизни и ощущением бесполезности существования в мире, где «никто не любит тебя»:

И сам Господь в последний раз

В небесный скажет мегафон:

«Никто не любит тебя»…

(А. Григорян, «Веселый ансамбль»).

И по форме, и по содержанию русскоязычный панк-рок оказался значительно скучнее и ограниченнее своего классического западного предтечи, главным образом, британского и американского панка («Sex Pistols», «Ramones», «Clash»). Несмотря на амбиции отечественных исполнителей, им не удалось предложить ничего принципиально нового, выйти за хорошо известные идейные границы все того же социального протеста, апологии индивидуальности, абсолютизации конфликта личности и системы (в одежде, в поведении на сцене, в системе ценностей). Идеи и ценности панк-культуры по определению не могут являться творческими и новаторскими в силу своей объективной вторичности, как вторична любая контркультура по отношению к культуре. Русскоязычный панк вторичен вдвойне: по отношению к своим западным предшественникам, и в силу вторичности разрушения по отношению к разрушаемому («ломать — не строить»). Поэтому левое направление в своем нигилистическом угаре, запале имморализма и декадентства всегда будет на шаг отставать от созидательных идей правого русского рока:

Я обращаюсь к душам вашим,

Может, они еще живы?

Их так легко загубить в жизни нашей

Быстрой, фальшиво-красивой…

(Д. Варшавский, «Черный кофе»).

Суть идейного противостояния двух направлений отечественного рок-движения лаконично и философски выверено выразил К. Кинчев:

Битва за жизнь или жизнь ради битв —

Всё в наших руках…

(К. Кинчев, «Всё в наших руках»).

Лидеры русской рок-поэзии выбирают битву за жизнь, тогда как русскоязычный рок живет ради битв. Леворадикальные взгляды Е. Летова проявляются в поддержке Национал-большевистской партии (1994–1998 гг.), участии в национал-коммунистическом рок-движении «Русский прорыв» (середина 1990-х гг.), организации концертов в поддержку коммуниста В. Анпилова (1999 г.), равно как и в его текстах разных лет, пронизанных деструктивными идеями: «Наше дело — анархия» (Е. Летов, «Анархия»). Даже в своем последнем интервью 30 октября 2007 г. Е. Летов признался, что его бунт не только не закончился, «наоборот, он вышел на новый уровень…».[19]

Если русскоязычные рок-артисты черпают вдохновение в зарубежной, главным образом, англосаксонской рок-культуре, то идейное содержание и сама стилистика правой рок-поэзии уходит корнями в национальную почву:

В синь Онеги да Ладоги,

В мед брусники да клевера,

В радость ливня и радуги

Крестит мир стать Севера…

(К. Кинчев, «Стать Севера»).

Представленное пока еще узким кругом исполнителей и теоретиков русское течение в роке находится в стадии становления, являясь безусловно новым и еще совершенно не осознанным литературной критикой феноменом. Идейно отклонившись от мейнстрима, русская рок-поэзия преодолела «детскую болезнь левизны» мирового и отечественного рок-движения, сделав ставку не на разрушение, а на созидание. Творческий путь большинства правых рок-поэтов подтверждает известное правило: «кто в молодости не был революционером — тот не имеет сердца, кто в старости не стал консерватором — не имеет ума».[20] Показательна творческая эволюция К. Кинчева от бунтарской тематики в стиле «Компромисс не для нас!» (К. Кинчев, «Компромисс», 1984 г.) к зрелым композициям: «Небо славян», (2000 г.) «Инок, воин и шут» (2001 г.), «Стать Севера» (2007 г.) и др. В последние годы лидер группы «Алиса» не выступает с концертами в периоды православных постов, перемены в его мировоззрении отразились в текстах:

В моей душе шаманил мрак,

Но, слава Богу, мне открылось, как

Пороки под жернова ведут слепцов в отмолот…

(К. Кинчев, «Рок-н-ролл крест»).[21]

Нравственное взросление рок-музыкантов проявляется в переходе от языческих к христианским мотивам, что прекрасно иллюстрируют последние альбомы Д. Ревякина: «Ледяной походъ» (2007 г.), «Эсхато» (2010 г.), «Золотое толокно» (2012 г.), «Сезон овец» (2016 г.). Сам автор с грустной самоиронией называет ранние языческие увлечения «младенчеством»:

Пообсохло молоко на моих губах,

Чувства буйные в тисках железных правятся.

Слово Горнее меняет кровь и плоть.

Кончилось младенчество моё…

(Д. Ревякин, «Челом»).

При этом произведения лидеров правого рока не носят нравоучительный характер, как легковесные «просветительские» песни А. Макаревича: «Что же мы все кричим невпопад, и молчим не про то, и все считаем чужое, и ходим, как пони по кругу» («Место, где свет»), их тексты больше напоминают рожденные болью молитвы:

Освободи, меня сковали предметы,

Освободи, меня опутали сети,

Освободи, меня связали — не встать,

Самому мне не разорвать!..

(группа «Элефанк», «Восемь бесконечных»).

Правой рок-поэзии не свойственно использование ненормативной лексики, музыканты не прибегают к провокациям на сцене и другим эффектным приемам, с помощью которых многих левые исполнители привлекают молодую аудиторию слушателей.[22] Судя по текстам и поведению на концертах, Д. Ревякин, К. Кинчев, А. Скляр и др. вообще мало заботятся о своем имидже и пиаре собственного образа, в отличие, например, от А. «Чачи» Иванова: «Я панк-рокер и алкоголик, а, ну а ты, а ты, похоже, этим очень сильно не доволен…» (группа «НАИВ»). В своих текстах лидеры правого направления обращаются не столько к потенциальному слушателю («осудит или похвалит»), сколько к Горнему миру:

Бью челом вам, братья ангелы,

Одного в пути не бросили,

В бой не оставили.

Не отдали на потребу бесам-псам,

Отслужу! Ей-е!..

(Д. Ревякин, «Челом»).

Таким образом, лучшие композиции русской рок-поэзии создаются не на потребу дня, не в социальных (политических и проч.) целях, а просто потому, что человек ищет Вечные Истины. Разумеется, при таком требовательном условии поэзия русского рока не может быть представлена таким же обширным списком имен, как поэзия русскоязычного рока.

Поднятая в статье тонкая и для многих болезненная тема, безусловно, нуждается в более глубоком анализе на уровне текстов конкретных рок-групп по направлениям: металл, панк, фолк и т.д. Учитывая симпатии и пристрастия отдельных поклонников, детальное исследование рискует превратиться в профанацию и тотальную реабилитацию исполнителей, независимо от идейного содержания их творчества. Сложности добавляет и то, что многие действующие рок-музыканты выступают на Украине, что в свете известных событий накладывает отпечаток на их интервью, поведение на сцене, тексты новых композиций. Многие рокеры предпочитают отшучиваться, им претит подозрение в пропутинской ориентации, да и вообще следование какой-либо идеологии:

...Для левых я — левый,

Для правых я — правый,

Я промолчу. Лучше налей

Мне отравы...

(Ю. Козлов, группа «Кенгуру»).

Непрямые тексты поэзии русского рока позволяют их авторам лукаво уходить от критики и обвинений, ссылаясь на то, что их «неправильно поняли», восприняли материал чересчур буквально, не увидели скрытых смыслов, которые можно при желании находить (или не находить) и менять в соответствии с потребностями текущего момента. Поэтому любая попытка научного истолкования содержания поэтических рок-текстов, систематизации материала, расстановки идеологических акцентов часто оказывается бессмысленной. Неподвластное научному методу легко раскрывается в субъективных оценках любителя, для которого «без всякой философии» совершенно очевиден, например, русофобский подтекст последних песен ДДТ, однобокий пацифизм рок-поэзии С. Чигракова, антигосударственные и антиправославные мотивы в творчестве А. Макаревича, Е. Летова и др. Любитель имеет право прямого толкования текстов («слово — не воробей…»), он не обязан разбираться, где автор иронизирует, где осуждает, а где пропагандирует. И если авторам рок-текстов не хватает таланта по-пушкински ясно и точно донести свои идеи до слушателей, то это не вина аудитории, а показатель низкого уровня поэтической одаренности либо отсутствия самой мысли, потерявшейся за антуражем слов.

Классическая русская поэзия всегда выгодно отличалась четкостью текстов и ясностью смыслов. Рок-поэты, как и политики, напротив, используют язык для того, чтобы скрывать свои мысли, если таковые имеются (например, Б. Гребенщиков неоднократно утверждал, что вообще не вкладывает смысл в тексты своих песен). Отдельные авторы сознательно играют со своими слушателями в «смысловые прятки»:

Чем глубже спрятан смысл, чем трудней понять.

И близость сердцу фэна рифмованных слогов

Важнее, чем всё то, что мог бы ты сыграть…

(Д. Спирин, группа «Тараканы»).

Непрямые тексты рок-поэзии создают эффект элитарности рок-культуры, преследуют цель запутать рядового слушателя, внушить ему, что не каждый способен постигнуть «скрытый смысл». Иногда доходит до абсурда: в своих интервью авторы вынуждены объяснять поклонникам, что конкретно они хотели сказать в той либо иной композиции. Порой «затуманенность текстов» позволяет легко уходить от критики, как в случае с песней «Марионетки» группы «Король и шут», в которой поклонники усмотрели обидные для себя строчки:

По жизни играю, я все секреты ваши знаю.

Вы в зале сидите,

И ваши нервы, словно нити,

Надёжно пришиты к пальцам моим...

(А. Князев, «Марионетки»).

Как это часто бывает, на все претензии слушателей лидеры группы «Король и шут» ответили, что их «неправильно поняли». Удобная формулировка для авторов любых непрямых текстов…

Концепции отдельных песен порой непонятны даже самим авторам. По словам Е. Летова, «песня представляет собой некий поток. У меня все песни рождаются из определенного состояния, у меня как бы воронка открывается, когда я дохожу до предела. Песни пишу как бы не я, во мне просто… как оракул я являюсь, понимаешь? Во мне просто возникает определенная система образов, которые я полностью, не тормозя, переношу…».[23] Православной демонологии хорошо известно, о каких «состояниях» говорит автор и какова духовная природа песен, которые «пишу как бы не я». Об этом догадывается и сам автор, не случайно в своем интервью 1990 г. он говорит о том, что «рок — это такое религиозное движение», далее уточняет: «Рок — это послание Сатаны».[24] Впрочем, соблазн «творчества» пересиливает осознанную угрозу.

В поэзии Е. Летова творчество превращается в самоцель: новизна доминирует не только над смыслом,[25] но и над идейно-нравственным содержанием текста,[26] что обрывает связь автора с традицией классической русской литературы. Концептуальную направленность русскоязычного рока точно отражает фраза Е. Летова из композиции «Солнцеворот»: «Наше дело пропащее… в мире без греха».

В старые добрые времена поэзия выполняла высокую миссию исцеления человеческих душ, а поэты «жгли глаголом сердца людей», простых обывателей. Сегодня остается лишь надеяться, что гражданская позиция подавляющего большинства простых российских любителей русского рока заставит поэтов из левого лагеря переосмыслить свои взгляды, преодолеть темные соблазны деструкции, саморазрушения, обрести гармонию в единстве со своей страной и своим народом.