Евгения ПЕРЕПЕЛКА А вдруг это любовь?

Пьеса в пяти действиях

Действующие лица:

Романовские:

Юлия — бывшая актриса, под 50 лет, еще интересная женщина.

Арина Геннадьевна — мать Юлии и Соньки.

Шишкина Сонька — сестра Юлии Романовской, инвалид-колясочница, мать 9-х детей, около 45 лет, всегда в бомжатской шапке.

Шурик — любовник Соньки.

Леха и Вася — дети Соньки Шишкиной.

Львович Евгений — старый знакомый Юлии.

Кругликовы:

Максим — мужчина небольшого роста, в очках, под 50 лет.

Анна — жена Кругликова, крупная женщина с басом.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Небольшой городской дворик. Скамейка. Дверь подъезда сбоку. На скамейке сидит Юлия Романовская и смотрится в зеркальце.

Романовская (сама с собой): Вот эти две глубокие морщины, вот этот кисель на щеках, это безобразие вокруг глаз — о чем это говорит? О том, что полный финиш! Джульетту мне больше не играть. А поражать, как моя матушка, публику в амплуа старых приживалок и норовистых барынь — увольте! Там своих ощипанных ворон хватает. Терпеть всю эту зависть и людоедство Ивановской — не для меня. Тут решила о себе напомнить, зашла в родной гадюшник, — о-о-о! Какой бурный отклик в сердцах! Внешне-то все, конечно, улыбались: «Ой, Юлечка, Юлечка!» — но это были улыбки предателей, подлых и грязных людишек. Как будто я не слышала, что Ивановская Куколкиной сказала! Что я — пугало, надетое на палку! Что я — красноносая алкоголичка! Да, я выпила стакан вина перед этим — взрослый человек имеет право выпить стакан вина! Это лучше, чем глотать антибиотики, если ты болен. А у меня — сердце болит, весь организм болит! Когда вас ваши мать и сестра вот так вот беспардонно и без выходного пособия выставят во двор под дождь — ну, как тут не пить? Я слишком, слишком много могла бы еще дать человечеству, но, видно, настоящие таланты всегда вот так вот бездарно гибнут. (Достает из сумочки фотокарточку): Бабушка! Ты одна меня любила! Но почему у тебя тут всегда такое грустное лицо? Подожди, у меня был где-то красный фломастер. (Роется в сумочке, достает фломастер, рисует на фото). Вот так лучше, бабушка! Улыбайся! Наступит наше время, и мы будем улыбаться!

(Открывается дверь подъезда, выходит Кругликов с авоськой. Кругликова стоит на пороге в тапочках, халате и бигуди).

Кругликова: Максим, вот эти пять тысяч — на продукты, а эти десять завезешь моей маме, я в прошлом месяце брала у нее на новый диван.

Кругликов: Какой диван, Аня?

Кругликова: О котором я мечтаю уже восемь лет! Нашему сыну скоро стукнет двенадцать, а мы с ним всё спим на тахте, будто он пятимесячный младенец! Про твою лавку на кухне я вообще не говорю! Не понимаю, почему в таком возрасте мы живем, как бомжи! Мне надоело быть зажатой со всех сторон твоими рамами, досками и мольбертами! Я сплю на досках, ем на досках и каждую минуту мой ребенок рискует быть задавленным досками! Когда ты уже оборудуешь свою мастерскую и всё это унесешь туда?

Кругликов: Так, спокойно! В свое время я всё это сделаю. Без этих, как ты говоришь, досок я ничего бы не заработал, и мы могли бы вообще жить на улице.

Кругликова: Когда наступит это «свое время»? Я слышу про него всю жизнь! «Свое время» у тебя — только с твоими приятелями-неудачниками покуролесить, да еще на дачку на выходные смотаться. Вот дачка — это святое! Это твое, это не трожь! А до сына тебе нет дела!

Кругликов (кричит): Закончим этот разговор! Не выводи меня из последнего терпения! Я ведь пошлю в задницу и тебя, и твою сумасшедшую мамашу!

Кругликова: Ничтожество! Импотент! Мелкий серый паучишка, который забрался в мою жизнь и оплел ее своей пыльной паутиной так, что я дышать не могу! (Толкает его в грудь и захлопывает дверь подъезда. Кругликов падает на спину. Какое-то время лежит, потом медленно протирает очки, нащупывает авоську и поднимается. Доходит до лавочки и садится).

Романовская: А вот это было красиво! (Повторяет перед скамейкой падение Кругликова и все его движения). Это грандиозно! Вот это вот протирание очков — просто на «бис»!

Кругликов: Я рад, что вы это так воспринимаете. Как будто я вас где-то видел...

Романовская: Еще бы вы меня не видели! Меня видела вся страна!

Кругликов (всматриваясь): А! Не может быть! Алиса Вознесенская из «Засохшего букета»!» Рита из «Модели номер один»!

Романовская: И — главное! Вы забыли главное: я — Дюймовочка из нашего с вами детства!

Кругликов: Неужели и это были вы? Не поверите, я запойно смотрел в детстве про Дюймовочку, я был в вас просто влюблен! Теперь я вижу — это вы, и вы ничуть не изменились!

Романовская: Ох, изменилась и я, и обстоятельства моей жизни. Мне смертельно необходимы триста рублей и, как назло, именно сейчас у меня нет денег.

Кругликов: Я с радостью предложу вам эти деньги.

Романовская (возмущенно): За кого вы меня принимаете! Я не могу взять у чужого человека деньги!

Кругликов: Так давайте познакомимся. Максим.

Романовская: Юлия.

Кругликов: Ну, теперь можете?

Романовская: Теперь давайте. Право, все-таки как-то совестно, у вас семья, сын, я отнимаю эти деньги у бедного ребенка...

Кругликов: Да к свиньям это всё! Я достаточно зарабатываю!

Романовская: Много?

Кругликов: Побольше многих (дает ей деньги).

Романовская: Вы спасли меня! Кажется, сегодня я выживу (встает).

Кругликов: Вы куда?

Романовская: Мне необходимо купить бутылку вина — у меня совершенно расшатаны нервы, хочу немного стабилизировать психику.

Кругликов: А, это бывает. Только что ж вы купите на такую сумму? Бормотуху какую-нибудь? Вот вам пятьсот (дает ей еще деньги).

Романовская. Я тут рядышком, быстренько! (уходит).

Кругликов (говорит по мобильнику): Шура! Я тут с одной женщиной познакомился. Да, я — с женщиной. Ты сейчас упадешь, кто она такая! Ты помнишь Дюймовочку из фильма нашего детства? Да!.. Да!.. Она совсем не изменилась, и она такая беззащитная! Она без меня пропадет! Шура, ты бы видел эти глаза! Я совершенно влюблен! Всё, не могу больше говорить, она идет. Шура, а вдруг это любовь?

Романовская (ставит на скамейку две бутылки вина): Все-таки я решила: одну брать за такую цену будет очень расточительно. Вы позволите мне, если одну бутылку я заберу домой, полечусь перед сном? Поймите, для меня всё это — такая большая роскошь! Ну, открывайте же!

Кругликов (достает нож с функцией штопора, профессионально открывает бутылку): Прошу!

Романовская (пьет из горла): Теперь вы!

Кругликов: Нет-нет, увольте. Считаю алкоголь крайне вредным, не употребляю.

Романовская (продолжая пить, указывает в угол двора на мусорный контейнер): А что это там такое интересное из мусорника высовывается? Пойдемте, посмотрим!

Кругликов: А пойдемте. Я, признаться, тоже иногда интересуюсь. Сколько старой Москвы выброшено в эти контейнеры! (идут к мусорке, начинают там копаться).

Романовская: Смотрите! Я нашла древнее радио! Такое висело у меня на стене в детстве! (Голосом диктора): Внимание! Начинаем утреннюю гимнастику: ноги на ширине плеч, руки в стороны! (Оба начинают выполнять упражнения). Приседание! (оба приседают). А теперь... (Вынимает из мусорки пластинку): О-о-о! Поет Алла Пугачева!

«Кто влюблен, кто влюблен, кто влюблен,

И всерьез —

Свою жизнь для тебя превратит в цветы!»

(Кругликов стоит с кастрюлькой, найденной в мусоре. Юлия посыпает себя искусственными цветочками, вынутыми из контейнера). Максим! Смотрите! Какую я юбку нашла! Вы знаете, я в детстве танцевала, и так мечтала именно о такой юбке — чтобы она была золотистая, воздушная, прозрачная (надевает юбку поверх своей, грациозно танцует с желтыми листьями. Порыв ветра посыпает ее листьями сверху. Кругликов тоже с ней танцует. Потом он отводит ее к скамейке).

Романовская: Максим, вы когда-нибудь задумывались о смысле любви?

Кругликов: Да я работал, мне некогда было.

Романовская: А я вот иногда думаю — как странно. Есть мужчина и женщина, которые совершенно незнакомы и друг без друга прекрасно обходятся. Но вот они встречаются и почему-то решают, что друг без друга уже не могут жить, просто умирают. Неужели это не удивительно? Ерунда какая-то, за уши притянутая, но на ней держится весь мир!

Кругликов: Да, я сейчас подумал — в самом деле, странно.

Романовская: Я иногда об этом размышляю, чтобы не думать о своих бедах.

Кругликов: Какие же у вас беды?

Романовская: Да какое вам дело до них, всё это скучно, примитивно и никому не интересно.

Кругликов: А мне все-таки интересно.

Романовская: Я очень сильно задолжала за воду и электричество. Ну вот, я же говорю, что скучно.

Кругликов: Сильно — это как?

Романовская: Для меня это — целое состояние. Четыре пятьсот.

Кругликов: Тьфу, я уж думал, правда, состояние. Вот вам, чтобы голову не забивали себе (дает деньги).

Романовская: Я не могу взять такие деньги из семьи! Как хотите, не могу!

(Кругликов насильно всовывает деньги ей в карман. Во двор забегают двое детей-Шишкиных и начинают копаться в мусорном контейнере).

Леха: Васька, я шапку нашел хорошую!

Вася: Леха, тут выброс был знатный! Буржуи какие-то выкинулись, которым ничего не нужно! (Вытаскивает вторую шапку, надевает на голову): О-о! Класс! Готов к холодам! Курточку бы еще хорошую найти! Ну, помоечка, ну миленькая, дай курточку!

Голос Соньки Шишкиной (из окна первого этажа): Ну, чего зыришь мимо? Вон в середине чего-то желтенькое виднеется! Зацепляй и тащи!

Леха: О, мамаша бдит! Ведь всё видит. (Соньке): Мам, не вижу, где?

Сонька: Слеподыр! Я отсюда вижу, а ты не видишь! Вон, под досками! Разгреби чуть-чуть!

Вася: Мам, мы не можем, доски тяжелые!

Сонька: Пусть вон дядька поможет, на лавочке сидит! Ой, Юль, это ты там, что ль?

Романовская: Я, я!

Сонька: А что там с тобой за мастер-Виноградинка? Утренник, что ль, вместе играли? Хахаль твой? Пусть моим ребятам подсобит!

(Кругликов лезет в контейнер и разгребает доски).

Леха: Мам, да это желтенькое — дрянь какая-то, для новорожденных младенцев только годится.

Сонька: Тащи-тащи, дома разберемся. Мне цвет нравится. Вась, вы сегодня чего-нибудь принесли? Что на обед в детдоме было?

Вася: Котлеты рыбные, мам! Мы с Лехой всё-всё собрали, наши дураки ими кидаться хотели, а мы не дали!

Сонька: Правильно, детки! Кухарки эти ваши, небось, сумками прут домой! Нечего им оставлять. А мамочке дома пригодится. Вечером как сядем, всё смолотим! Да еще нахваливать будем. Вон ваша прабабушка в Ленинграде блокаду перенесла, крыс ела... Не хватало еще котлетами кидаться! Ну, всё, домой!

(Дети убегают).

Кругликов: Это твои знакомые?

Романовская: Сестра и племянники.

Кругликов: Не понял, а что они в детдоме делают?

Романовская: Живут они там. А ты попробуй девять человек на ноги сам подними!

Кругликов: Ско-о-олько?

Романовская: Девять их у Соньки. Она ж у меня инвалид-колясочник, пять лет назад под трамвай попала — пьяная была. Так что последний у нее уже в колясочке родился, Сенька, ему четыре.

Кругликов: Тоже в детдоме?

Романовская: Ага. Она их чуть-чуть покормит для здоровья, чтобы иммунитет был, как она говорит, а потом в детдом сдает, пусть государство потрудится.

Кругликов: Бедные дети!

Романовская: Как же! Это твой, небось, бедный — ни маму, ни папу в лицо не помнит. А Сонькины — счастливые. Она из этого детского дома не выходит, только у них и подъедается. Разведала про всякие продовольственные графики, на кухню ходит как к себе домой. Знает, сколько чего детям положить должны, инспектирует. Тут такой скандал устроила, что детдомовцам вместо целого банана только по половинке положили! Ей кухарки объясняют, что не съедают дети по целому, разбрасывают, а она кричит: «Пусть не съедают, а вы обязаны положить! Может, они маме домой снесут!» До начальства дошла, все равно свое отстояла! А что делать? У мужа-то ее — то есть заработок, то нет.

Кругликов: У нее и муж есть?

Романовская: А вы как думаете? Дети-то откуда берутся? У нее и любовник есть, Шурик. Таскается за ней везде, надоел ей до смерти, а совсем прогнать она его не может — жалеет.

Кругликов: Я что-то совсем перестал понимать. Это какая-то художественная литература...

Романовская: Никакая не литература. Скоро поймете.

Кругликов: Слушайте, а как она в этой квартире оказалась? Там недавно еще какие-то хмыри жили, я помню...

Романовская: Хмыри снимали, а квартира эта нашего папы. Он в последние годы в Америке жил, а теперь умер, и квартиру мы с Сонькой должны между собой поделить. Только всё идет к тому, что ничего мне не достанется.

Кругликов: Это почему еще?

Романовская: Потому что так несправедливо и гнусно устроен мир, потому что таковы люди. Вы думаете, мне легко жить с ними в этой берлоге? Засыпаешь — по тебе бегают дети, а в ухо бренчит Шишкин на гитаре (пьет из горла). И ничего мне на этом свете другого не светит.

Кругликов: Постойте. Мы что-нибудь придумаем.

Романовская: «Мы»? Вы — это вы и ваша семья, а я — это я.

Кругликов: Давайте снимем вам комнату.

Романовская: У меня нет на это средств.

Кругликов: У меня есть.

Романовская: У вас семья, и я ни копейки у вас не возьму.

Кругликов: Ну, это мы еще посмотрим!

Романовская: А знаете что? Поехали кататься на такси? Я хочу объехать все самые старинные храмы!

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Комната Романовской. На столе горят три свечки, сама Романовская в черном платье до пола и в платке, повязанном чалмой. Раздается звонок в дверь, Романовская открывает.

Кругликов (увешанный пакетами): А вот и я. Наверное, уже голодная?

Романовская: Человек должен смирять свои страсти. Некоторые святые съедали всего одну просфору в день, и им этого хватало, чтобы выполнять величайшие подвиги трудничества. (Разбирает пакеты с продуктами): Максим! Ну, и что ты мне принес? Ты хоть видел, какая дата на этом кокосовом молоке? Еще день — и оно просрочено!

Кругликов: Да скажи спасибо, что я его вообще в продаже нашел! Я несколько универсамов обегал — нет кокосового молока, легче птичье найти! Ты же не можешь, как нормальный человек, коровье пить!

Романовская: Сегодня постный день, и коровье молоко пить — грех! А то, что ты мне принес, можно только в помойку выкинуть!

Кругликов: Да почему в помойку? Еще день его можно спокойно пить.

Романовская: Хорошо, а послезавтра что я буду делать? Ты хочешь, чтобы я питалась просроченными продуктами? Вот в этом вся твоя любовь к ближнему — не посмотреть срок годности, не подумать обо мне. Ай, купил — и ладно, как-нибудь обойдется, пусть еще спасибо скажет! Да?

Кругликов: Ты же знаешь, что нет! Ты всё там посмотрела? Икру, омаров, авокадо — всё нашла?

Романовская: Спасибо. А где белое вино? Ты знаешь, что морепродукты без белого вина не готовятся?

Кругликов: Юля, да всё там, в пакетах. И белое, и красное. Ты деньги хозяйке передала?

Романовская: Ну вот, вот оно! (закрывает лицо руками, рыдает).

Кругликов: Что? Что случилось?

Романовская: Не спрашивай! Не терзай меня этими разговорами!

Кругликов: Да объясни ты, что случилось?

Романовская: Этих денег нет! Что тебе дороже — жалкие десять тысяч или мое человеческое достоинство?

Кругликов: Какое достоинство? При чем тут достоинство?

Романовская: А при том, что ты, пытая меня, где эти деньги, унижаешь мое человеческое достоинство! Заставляешь мою душу разрываться от раскаяния и отчаяния!

Кругликов: Ты их потеряла?

Романовская: Считай так, несчастный человек! Пытай меня, задавай мне вопросы, чтобы помучить мою совесть! Я еще недостаточно унизилась перед тобой, ну давай я на колени встану! Ты прав, я виновата и должна смириться, смиренно просить прощения! (Встает на колени).

Кругликов (в ужасе): Юля! Юля, ты с ума сошла! Сейчас же встань! (Поднимает ее, прижимает к себе).

Романовская: Значит, ты не сердишься?

Кругликов: Да конечно же, нет! Вот, я тебе их снова дам! (Лезет в карман).

Романовская: Максим, перестань! Не хочу об этом!

(Кругликов пытается обнять и поцеловать ее).

Романовская: Нельзя, нельзя, Максим! Грех это большой, у тебя семья. Искушение это! (Ускользает от него). Мы все сестры и братья во Христе, наши помыслы должны быть чисты! Не омрачай наших отношений! Я вижу перед собой лицо твоего сына! Знаешь, я сегодня утром была на службе, батюшка Экзакустодиан служил! Какой духоносный батюшка! Он так много о чистоте помыслов говорил, о том, что мы должны служить ближним! Что вот это всё материальное — ничто перед человеческой душой! Всё отдай, как тот мытарь, и прими апостольство! Только через это мы Царство Небесное увидим, только через это будем вместе по-настоящему! Ты хочешь быть со мной вместе по-настоящему?

Кругликов: Юля, да я люблю тебя так... так... Я только этого и хочу! Ты — весь смысл моей жизни, рядом с тобой я только и живу. Не вижу тебя неделю — умираю!

Романовская: Максим, давай тогда сейчас встанем на колени перед образами и торжественно дадим обещание, что мы — брат и сестра в Господе! Что мы будем любить друг друга как брат и сестра, что всё у нас будет общее! (Становится на колени; Кругликов тоже нехотя становится). Боже! Ты нас видишь, мы не хотим греха и обещаем тебе блюсти праведность словом, делом, помышлением! Изгони из нас дух собственничества и стяжательства, пусть всё, что мы имеем, не встанет между нами камнем преткновения! Всё, я уже не сержусь на тебя за молоко. Человек слаб, это надо понимать. Мое сердце полно любви к тебе, Максим!

(Кругликов пытается ее обнять, но она грозно указывает на иконы).

Романовская: А сейчас я накормлю тебя чем-то потрясающим! Уверена — у твоей жены такого ты не поешь! Меня научила это готовить одна трагическая актриса из Греции. А ты пока красное откупорь и плесни мне стаканчик! (Бегает между кухней и комнатой).

Кругликов: Юля, ты не слишком много пьешь? По-моему, на тебя вино как-то очень быстро и сильно действует. Кажется, это признак наступающего алкоголизма...

Романовская (вбегая из кухни, смотрит на него страшными глазами): Ах, вот что! Ах, ты заодно с ними всеми! Я-то думала — ты мой единственный защитник перед лицом этого черного, подлого света!

Кругликов: Юля, но…

Романовская: Молчи! Я кое-что начинаю понимать! Все эти клятвы перед иконами — не более чем фарс! Я в какой-то момент почувствовала, что ты не очень искренен, но сказала себе: нет, нельзя думать плохо о людях...

Кругликов: Да Юля! Да я…

Романовская: Да, да, Максим! Человек слаб, это и Писании сказано, и никто не посмеет это оспорить! У каждого из нас есть свои маленькие слабости! Путь в рай тяжек и тернист! Человеку не хочется тяжести и боли и иногда он отвлекается от истинного пути, чтобы немножко отдохнуть и позволить себе что-то человеческое! И тут злые силы начинают его осуждать, начинают вопить: ты ничтожество, ты упал! А цель у этих сил одна — ввергнуть человека в отчаяние, в кромешную тоску! Ивановская и Куколкина — вот они, эти силы! И ты с ними, Максим! А еще ты — с моими матерью и сестрой, с этими эгоистичными, черствыми людьми, для которых самым лучшим исходом из их проблем была бы моя смерть! (Рыдает).

Кругликов: Юля! Прости! Я не хотел тебя обидеть! Ну хочешь, я на колени встану! (Кругликов встает на колени, облокачивается затылком на дверцу шкафа позади себя, дверца открывается. Оттуда с грохотом выпадают десятка два пустых винных бутылок. На несколько секунд нависает молчание).

Романовская (делая вид, что ничего не произошло): Всё можно простить, но не предательство. У меня — да, имеется одна, всего лишь одна небольшая человеческая слабость, понимаешь ты, человеческая?! Вот ты себя, наверное, непогрешимым считаешь, а помнишь, тебе жена давала деньги сыну на подарок? А ты эти деньги в ресторане проел! Это ты считаешь за ничего?

Кругликов: Юля, тебе же очень хотелось в ресторан, ну вот я и пошел…

Романовская: Ага, МНЕ хотелось! Я у тебя опять виновата! Ты хоть понимаешь, что всё время перекладываешь с себя вину на других? А я у тебя — козел отпущения!

(Раздается звонок в дверь. Входит Арина Геннадьевна).

Арина Геннадьевна: Ой, фу-фу-фу... Вот куда ты забралась, Юлька! А вот и молодой человек. Здравствуйте, молодой человек! Максим, я полагаю? Очень рада с вами наконец-то познакомиться!

Кругликов: Здравствуйте, Арина Геннадьевна! Что ж вы сами-то пальто… давайте я повешу! Проходите, мы сейчас обедать будем.

Арина Геннадьевна: А, моя Юлька уже поразила вам своими кулинарными способностями? Она умеет готовить, хотя мать ей никогда не догнать! Так, как я готовлю, не умеет никто. Тут собрались наши старухи-актрисы и говорят: Аришка, всё время вспоминаем твои рагу, твоего запеченного гуся и салаты-оливье, ничего подобного с тех пор попробовать не удалось. Правда, есть одна дура — Ермошкина, вот с таким голоском (пищит): «Аришка очень крупно в оливье овощи режет». Я говорю: «А почему это их надо мелко резать? Кто вообще такую ерунду мог придумать, что надо мелко крошить овощи в оливье? Каждый вкус должен чувствоваться!» Правильно я говорю? А они хотят кашу с майонезом! Это Ермошкина потому так говорит, что сама всегда вместо салата каши какой-то нарубит — ничего у нее не разберешь!

Романовская: Ладно, мам. Я тебе рис с морскими гадами даю, ага?

Арина Геннадьевна: Ух, ты! Ну, давай. Посмотрим, чего ты там наделала. А вы, Максим, чем занимаетесь? Кем работаете?

Кругликов: Я дизайнер помещений. Ну, и художник немного, и строитель, в меру возможностей.

Арина Геннадьевна: А-а, стало быть, особняки новым русским оформляете и обставляете? Хорошее дело!

Кругликов: Да, Арина Геннадьевна, и так бывает.

Арина Геннадьевна: Но вот что я вам скажу, Максим. У меня относительно интерьеров вкус исключительный. Со мной никогда никто в этом равняться не мог. Был случай с нашим главрежем. Как-то его жена, когда они только-только новый дом построили, заказала дизайнеру проект. Приносит нам папку, показывает, что там дизайнер им наваял. Образчики всякие обоев, тканей, и квадратики в цвет штукатурки тоже там же. Я ей говорю: Ляля, что ж ты таким цветом хочешь прихожую сделать? У тебя ж все мухи от тоски передохнут в доме! Она: нет, дизайнер так решил, ему виднее! Я говорю: ну, ладно, а сама смеюсь — ведь будет по-моему! И что вы думаете? После отделки начали все к ней в гости ходить — и в прихожей чуть в обморок не падают, такая тоска желтая! Прямо на нервы так и давит! Я говорю: зачем дизайнера слушать, когда тебе Арина сразу все сказала?

Кругликов: Арина Геннадьевна, я в следующий раз обязательно спрошу вашего совета, когда буду проект сдавать. Бывают, знаете ли, спорные моменты. Женский глаз иногда, в самом деле, лучше видит.

Арина Геннадьевна: А то ж, а то ж, молодой человек! Стоп! Рис недосолен!

Романовская: Мама, ты же знаешь, соль — это яд.

Арина Геннадьевна: Ну, это вы уж напридумывали сейчас. Я вот всю жизнь и соленое, и копченое ела, а здоровья у меня — хоть отбавляй! Сколько раз в жизни проходила диспансеризацию — все показатели в порядке, гемоглобин зашкаливает! Мне врачи всегда говорили: с вашим здоровьем в космос лететь надо! Еще космонавты не все дают такие результаты!

Кругликов: Здоровье — это, Арина Геннадьевна, хорошо. Это сейчас большая роскошь…

Арина Геннадьевна: Вот я про то и говорю!

Кругликов: Я вот почти всю школу в детстве проболел, только к последним классам немного выправляться стал. И, конечно, учиться начал чуть получше. А у нас один мальчик был…

Арина Геннадьевна: Да где уж вам учиться! Юлька вон тоже спустя рукава училась. Не то что ее мать...

Романовская: Мама, видела я твой аттестат! Полно троек! Ну, при мне-то хоть не рассказывай...

Арина Геннадьевна: Меня в школе учителя просто обожали! Ну, я тоже троечница была и прогульщица, только я не гулять ходила — а в театр! И мне математичка говорила: твои тройки — это не тройки этих дур, из тебя великая актриса выйдет! В твоем волоске, говорит, ума больше, чем у них во всей голове! На экзамене сама всё за меня написала, великого ума была женщина! Это ведь еще и разглядеть надо было, кто перед тобой!

Романовская: Ну вот, опять себе в плюс!

Арина Геннадьевна: А ты не хами матери! Вот она всегда была больно гордая! После школы в театр пошла сразу работать, к своему папаше.

Романовская: Чего ж плохого? Ты же тоже в театрах школу прогуливала, сама только что говорила.

Арина Геннадьевна: Да я всего своим вот этим вот горбом в жизни добивалась! А ты — на готовенькое! Взял тебя твой папаша, и что, долго тебе помогал? Уехал в свою Америку, а на вас с Сонькой плюнул! Тебя — пинком под зад из театра. И меня бросил больную, со сломанной ногой. И укатил со своей певичкой!

Романовская: Мама, да его нет уж давно, простить бы можно человека.

Арина Геннадьевна (встает): Нет! Не прощаю! Пусть под ним вечно огонь горит неугасимый!

Романовская: Ты в моем доме такое говоришь про моего собственного отца? Но не я же его выбирала, а ты!

Арина Геннадьевна: В твоем собственном доме? Ха-ха! Вот поэтому никогда и не будет у тебя твоего собственного дома! Потому, что ты хамка неблагодарная! Одна Сонька — моя надежда, вот это человек!

Романовская: А я поняла, что никогда не будет! Когда вы с Сонькой за моей спиной бабушкину квартиру потихоньку оформили!

Арина Геннадьевна: И оформим, и остальное всё оформим, не сомневайся! Вот у тебя есть молодой человек, пусть он теперь о тебе думает!

Романовская: Но он женат!

Арина Геннадьевна: Ну, это на сегодняшний день...

Кругликов: Женщины, не ссорьтесь! Как мне вас помирить-то? Кто прав, кто виноват? Попросите друг у друга прощения и примиритесь.

Романовская: Бабушка, когда умирала, завещала мне свою квартиру в центре. Только я с того завещания ничего не получила, ни копейки. Сонька выкрала мой паспорт, они там чего-то нахимичили, и квартира теперь принадлежит маме.

Арина Геннадьевна: Да, принадлежит! И в наследство Соньке достанется! Потому, что пить надо меньше! Забыла сказать, что паспорт у тебя вытащили, когда ты пьяная валялась? Зачем тебе квартира? Ты ее пропьешь всё равно! Бабушка уже без ума была, когда ее тебе завещала! А я Соньке эту недвижимость отдам, попозже. Потому что Сонька — человек! Придет всегда: мамочка, мамочка, вот тебе еды, вот тебе денежка... А от тебя я что-нибудь подобное когда-нибудь видала? Тебе только на водку дай, рыло ненасытное, вся в своего папашу!

Романовская: Да когда я у тебя просила?

Арина Геннадьевна: Да еще бы ты попросила! Небось, хахалей своих обирала? Благо, их всегда было хоть ложкой ешь! Максим, знали бы вы, как я устала от ее мужиков! И все пьют с ней, пьют, алкоголики несчастные! Ну, можно ли таким людям недвижимость доверять?

Романовская: Ну, и пусть помру я под забором!

Арина Геннадьевна: Не-ет, нет, дорогая! Ты нас всех переживешь! И потом, вот Максим не даст тебе под забором помереть. Правильно я говорю, Максим?

Кругликов: Правильно, Арина Геннадьевна! (У него звонит мобильник. Говорит в мобильник): Да, Аня, я скоро приду. Ты на собрании в школе была? Да, буду. Хорошо, куплю. (Отключает мобильник). Прошу прощения, мне пора. Юля, я сегодня позвоню.

Арина Геннадьевна: Ну, всего доброго, молодой человек. Очень приятно было познакомиться. Надеюсь, еще увидимся.

Кругликов: Конечно, увидимся. (Уходит).

Романовская: Ты прекрасно видишь, что мне нельзя возлагать на него излишних надежд!

Арина Геннадьевна: Но снял же он тебе эту комнату! Я вообще поражаюсь, как тебе всегда в жизни всё легко давалось! Я вот ко всему шла сама, как через колючую проволоку прорывалась! А Юленька захотела стать актрисой — добро пожаловать на сцену! В двадцать лет уже моноспектакли! Гастроли в Америку? Пожалуйста, Юленька! Нет, моя дорогая! Вечно это продолжаться не может — ты свое от жизни уже получила!

Романовская: По этому поводу вы меня везде обошли и отовсюду выгнали?

Арина Геннадьевна: Да, и не получишь ты ничего! И с отцовской квартиры ничего не получишь! (Смеется). Больно много захотела! А что ж, ты думала, что мать на улицу выгонишь? Я знаю, ты бы это сделала, если бы могла!

Романовская: Да у тебя же три квартиры сейчас вместе с папиной будет!

Арина Геннадьевна: О-о-о! Вот что тебе покоя не дает! Правильно, упрекай, гони меня на улицу, в подъезд, к бомжам! Я это заслужила! (Рыдает и падает на колени). Ноги мои, ноги!

(Звонок в дверь. Романовская открывает, въезжает на коляске Сонька).

Сонька: Юлька, чего у тебя мать на полу сидит?

Арина Геннадьевна: Сонечка, твоя мама упала, ноги отказали!

Сонька (пытается ее поднять, тащит): Юль, чего случилось-то?

Романовская: Что случилось? Ты в актерской семье родилась, а в драматургии до сих пор ничего не понимаешь!

Сонька: Да ну вас! Мам, вставай, вставай! Сейчас врача вызову. Таблетку ну-ка вот выпей! (Роется в сумке, достает таблетку, запихивает в рот Арине Геннадьевне). Я тебе выплюну! Запей!

(Арина Геннадьевна потихоньку поднимается, идет к дивану).

Сонька: А чего за мужичок выскочил — это твой?

Романовская: Да говорю же вам — жена у него, ребенок! Мы просто друзья.

Сонька: Эх, знаю я мужиков — друг он тебе до первого темного угла. Или пока твой счет определенную сумму не превысит... Слушай, а кем он работает? У него на работе, случайно, нет старого принтера? А то моим ребятам тут принтер понадобился.

Романовская: Ну, ты, как всегда, с места в карьер! А может, тебе найти еще и списанный станок для печатания денег? Или ты у моего друга, может, на балконе курей-утей разводить вознамерилась?

Сонька: Ясно — дохлый номер, погиб для общества. А чего у тебя этот комод тут стоит — ни пришей, ни пристегни... Его вправо сдвинуть надо! (Начинает двигать комод). Ну, подсоби, чего стоишь, на бесплатный труд инвалида смотришь!

(Романовская помогает передвинуть комод).

Сонька: Так чем твой друг-то занимается? Скажешь, или тайна?

Арина Геннадьевна: Интерьерный дизайнер, новым русским особняки оформляет.

Сонька (широко открыв глаза): Да ну! Это ж... это ж Эльдорадо! У него, наверное, обрезки обоев остаются, гипсокартон, панели там какие-то! Юлька, дай телефончик, я с ним созвонюсь. Надо папкину квартиру восстанавливать. Вон, Шурик на что бесполезная личность, а вчера припер полведра отличной штукатурки с помойки. Уже колерованная, персиковая такая (посылает в сторону воздушный поцелуй). Слушайте, вы чего такие мрачные, будто мыла наелись? Опять из-за недвижимости собачитесь?

Арина Геннадьевна: Да, твоя сестра предлагает мне на улице жить!

Сонька: Юля, ну зачем такие крайности?

Романовская: Мама сказала, что с папиной квартиры я ничего не получу. Значит, свою она сдает, в бабушкиной трехкомнатной живет, а папина — как с ней? Тебе только? А, Сонь?

Сонька: Ты ж сама с нами не хочешь. Ну, много нас... Вот Петька с Пашкой сейчас институт окончат, в общежитии им откажут — ко мне придут, куда ж им. Ну, а школьникам куда деться? Бегут же к маме тоже! Много нам места надо, Юль! Шишкин злой с работы придет — тебе не нравится. Днем Шурик толчется, а как я без него? Даже на толчок сама пересесть не могу с коляски. Ну, я ж говорю, живи, живи с нами! Даже наплюю, что у тебя бардак такой всегда...

Романовская: Да вот вы у меня где сидите все! Мне уже немало лет, и мой бардак — это мой бардак. Я одно хочу спросить: я по документам как? — вообще у вас значиться не буду?

Сонька: Да будешь, конечно.

Арина Геннадьевна (одновременно с ней): Не будешь!

Романовская: Ясно. Я поняла. Единственной возможностью выжить на этом свете для меня была Сонькина судьба — махнуть рукой на творчество, на амбиции и после десятого класса пойти работать в ларек! Деньги на корм маме были бы, и не было бы жгучего чувства зависти со стороны дорогой и любимой Арины Геннадьевны. Вот так, Юля, сотрись в порошок, перестань существовать! (Подходит к шкафчику, достает бутылку, выпивает).

Арина Геннадьевна: Да что ты такое матери смеешь говорить? Какая зависть, ничтожество!

Крик детей в окно: Мам! Ма-ам! Ты скоро? (Сонька подкатывается к окну, открывает).

Сонька (в окно): Ну, на минуту уйти нельзя! Сейчас! Так, Вова и Леха, поднимитесь на второй этаж, поможете маме в лифт закатиться! Ладно, пойду я. Юлька, ты насчет гипсокартона не забудь!

Арина Геннадьевна: Ну, и я пойду. Не понравился мне твой рис. Несоленый он, не умеешь ты готовить.

(Уходит. Романовская берет начатую бутылку с белым вином, пьет. Раздается звонок. Она открывает).

Львович (входя с букетом и шампанским): Не ждала?

Романовская: Женя! Откуда ты узнал, где я живу?

Львович: Слухом земля полнится.

Романовская: Два года…

Львович: И два месяца. Так ты меня не ждала?

Романовская: Сам знаешь — всю жизнь ждала! И продолжаю ждать. Старая любовь не ржавеет.

Львович: Не надо, Юлька. Бесполезно это. Я чего пришел-то... У тебя где-то должны мои фотографии старые валяться. Я тут одно дело хочу замутить, без них — никуда.

Романовская: Тогда открывай и наливай.

(Львович открывает и наливает. Оба выпивают).

Львович: Ты какими судьбами тут? Говорят, у тебя мужик какой-то.

Романовская: Мы друзья.

Львович: Самое страшное — это попасть в лигу безнадежных друзей. Чем он так провинился? Глуп? Навязчив? Слишком открыт?

Романовская: Да, хорошо же ты меня знаешь... Всё вместе, Женя. И еще одно, очень важное. Он страшно пугается, когда я говорю с ним о театре. Для нас с тобой — это единственный способ жить. А для Максима — призрак кошмара, который отнимает меня у него. Я с ним дышать вместе не могу, понимаешь? Это человек другого формата.

Львович: Еще как понимаю! Это как моя жена...

Романовская: Ты никогда не будешь таким, как Кругликов. В обычной жизни гордость — грех. А в любви — достоинство. Любить можно только гордого. Почему, интересно, то, что в отношении всего мира считается добродетелью, — то в отношении любимого, единственного на всю жизнь, считается неприемлемым, и наоборот? Я люблю тебя за твою гордость, за жесткость, я бы даже сказала — за жестокость, за непостоянство, за то, что тебя никогда рядом нет! А тебя так не хватает!

Львович: Думаю, ты называешь гордостью другие, более серьезные вещи. Ты не понимаешь, что я тебя так невыносимо любил, что боялся совершить любое насилие над твоим чувством ко мне. Боялся показаться слишком хорошим, слишком известным, слишком талантливым, чтобы ты не повелась на всю эту мишуру и не приняла ее за настоящего меня. За легкомысленного негодяя, который так хотел твоей любви. Юлька, у меня в очередной раз размягчение мозгов начинается... (кидается обнимать ее, целует. В дверь звонят).

Романовская: Открывать не будем. Это моя мать что-то забыла.

(Целуются и так увлекаются, что не замечают, как Кругликов открывает ключом дверь и заходит с букетом. Какое-то время он смотрит на них).

Кругликов: Извините, я чего-то не понял...

Львович (отрываясь): Это кто?

Романовская (уже достаточно пьяная): Да выкинь ты его, Женя, чего он нам мешает?

Львович: Меня заставлять не надо! (Хватает Кругликова, выволакивает его за дверь и запирает дверь. Возвращается к Романовской. Кругликов начинает звонить, стучаться и ломиться в дверь. Слышен голос Арины Геннадьевны).

Арина Геннадьевна: Максим, что происходит? Она не открывает? Я палантин забыла, я без палантина, как без рук. Почему она не открывает?

Кругликов: С ней там какой-то тип. Кажется, я его на фотографиях видел. Если не ошибаюсь, его фамилия Львович. А она совершенно, прямо-таки вдрабадан пьяная! Она ничего не соображает!..

Арина Геннадьевна: Ну, если там Львович, можно не стучать, они все равно не откроют!

Кругликов: Я не могу оставить ее наедине с этим подозрительным типом, да еще в таком состоянии!

Арина Геннадьевна: О, она бывала с ним в разных состояниях, я вас уверяю! Этой истории уже двадцать пять лет.

Романовская (подойдя к двери, кричит): Мама, забери ты этого Карандышева! Пусть проспится и завтра приходит с продуктами! К одиннадцати ноль-ноль! Всей семье пламенный привет!

(Кругликов и Арина Геннадьевна выходят на авансцену, изображающую улицу).

Арина Геннадьевна: Ну, теперь вы поняли, что это за тварь?

Кругликов: Да, я кое-что начинаю понимать! Она больная! (Кричит, срываясь): Она не в себе! Ей срочно необходимо лечение! И я ей это устрою, честное слово! Это уже алкоголизм, Арина Геннадьевна! И я своими собственными руками приносил ей бутылки! Я участвовал в этой безобразной истории распада человеческой личности! (Падает на колени перед Ариной Геннадьевной, хватает ее за руку): Дорогая моя, замечательная Арина Геннадьевна! Я устрою Юлю в больницу! Пообещайте, что вы будете мне способствовать! Она психически неустойчивый человек! Но мы спасем ее! Я возьмусь за дело всерьез — это же ребенок, несамостоятельный и порочный, который сам не может принимать решения! Ей нужна нянька, и этой нянькой буду я! Она ведь уже и в церковь начала ходить, сколько раз про Бога говорила! Ну, и где же тут Бог?

Арина Геннадьевна: Хорошо, хорошо. Только уже встаньте. Конечно, и я, и Соня, мы все примем в этом деле участие. А сейчас извините, меня такси ждет.

Кругликов Да, поезжайте. Только телефончиками обменяемся! (Пишут на бумажках, Арина Геннадьевна уходит. Кругликов набирает по мобильнику): Шура! Шура, у меня беда! Человек пропадает! Ты, кажется, говорил, что у тебя хороший нарколог есть? Да нет, это одна несчастная женщина, алкоголичка. Подробнее? Ну, значит так. Там совсем уже крайняя степень. Я помогал ей, как мог! Я подобрал ее практически на улице: на лавочке она сидела. Ни жилья, ни заработка — вообще никакой самостоятельности! Да, Шура, да! Я возился с ней, как с ребенком, потому что она и есть больной ребенок! А это, Шура, не важно, чего она хочет или не хочет, — этот крест я должен взять на себя! Да, и я буду отвечать. Нет, Шура, спасать чью-то жизнь — это благородно! Ах ты, ешкин кот! Опять связь прервалась. (Убегает, потом выбегает, качаясь, с бутылкой из-под водки в руках).

Кругликов (пьяный): Юля! Юленька! Люблю тебя! Что же мне теперь делать? Как я жить без тебя буду? Зачем тогда всё это? (разводит руками по сторонам). Это же всё — дома, машины, весь район, весь мир — пронизаны мыслями о тебе! А теперь как я на них смотреть буду, если в них нет тебя? Ты, выходит, не только меня — ты весь мир обманула, отняла у него наш смысл… (падает на землю животом, бьется головой): Нет, нет, нет, нет! (Затихает, потом поднимает голову). Не-ет, я вытащу тебя! Я не буду сидеть сложа руки! (Звонит мобильник). Шура! Ах, Аня, это ты? Где я? Я в мастерской, вот вышел воды купить. Да, буду. Что? Колбасу, оливки и майонез? Хорошо, постараюсь. (Встает, подбирает авоську и уходит).

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Шикарно обставленная комната Арины Геннадьевны. Арина Геннадьевна, рядом Сонька в коляске.

Сонька: Мам, я тебе шторы положила, на кухне, погладить не успела. Они почти-почти новые, мне кастелянша в детском доме отдала. Говорит, их, списанных, все равно много, а некоторые почти нетронутые — обидно же на тряпки пускать! Та-ак... (оглядывается). Вроде, ничего не забыла. Шоколадки там в пакетике, их не очень много, и все по половинке, но ты уж не обессудь. Дареному коню в зубы не смотрят. Я и Пашке с Петькой с утра их в рюкзаки посовала, и мы с Шуриком чаю попили, и Левка на работу шел — я ему положила...

Арина Геннадьевна: Сонь, ну ты же знаешь, я не люблю, когда ты на коляске по этому ковру ездишь! Недешево он мне встал. Ты бы хоть в ванне колеса мыла, что ли... Или езди по краешку!

(Сонька с усилием отгибает половину ковра).

Сонька: Ну всё, мам, теперь ковер не пострадает.

Арина Геннадьевна: Ты как думаешь, дело-то наше удастся?

Сонька: Мам, да я не против, чтоб Юльку в долю записать. Ну, что ей на старости-то мыкаться? Пусть у нее свой уголок будет.

Арина Геннадьевна: Ты не против, а я против. Не знаешь, что говоришь. Чтоб она, пьяная, тут баламутила?

Сонька: Да ее Шурик приструнит, она и затихнет.

Арина Геннадьевна: Шурик-мурик! Не люблю я этих твоих прихлебателей! Чего ты их держишь?

Сонька: Мама, да куда ж я его выгоню? Ему и идти-то некуда.

Арина Геннадьевна: Пусть на родину к себе возвращается!

Сонька: Да нет там уже его дома! Дом разбомбили, родители погибли. Мы с ним столько лет вместе в одном ларьке пахали!

Арина Геннадьевна: Любовник он твой, вот что!

Сонька: Мам, ну хватит! Был по молодости грех, сама знаешь, Танька от него. Ну, какая из меня любовница? Посмотри на меня! Я обрубок! Лёвка знает... ну, набил ему морду, потом помирились. Без Шурика мне ни помыться, ни в магазин! Вот и сейчас ждет меня внизу, чтоб коляску выкатить. И Шурик еще тот плейбой! Я тут на него без футболки посмотрела — синий; ребра, как у батареи центрального отопления. Мамочка, ты ж у меня гений, ты ж в людях всё понимаешь! Ну, если и случится у нас раз в год что по пьянке — жалко ж мне и его тоже! Отбросы мы общества, мама. Нам бы дожить!

Арина Геннадьевна (обнимает Соньку): Да, еще один ожидальщик... Знаешь, меня Максим этот замучил — звонит беспрерывно. «Арина Геннадьевна, как вы себя чувствуете? Не надо ли чего купить? Не хотите ли, к хорошему парикмахеру вас устрою? Давайте на дачу вас отвезу!» А мысли-то у него ясно, какие — не скажу ли чего про Юльку? А я молчу, нарочно молчу. Или, дескать — нет, ничего не знаю, мало общаемся. Вот, сегодня опять придет, трубу под раковиной в кухне подвинтить — чего-то капает. А сам всё надеется ее тут встретить.

Сонька: А они с тех пор так вот и...?

Арина Геннадьевна: «Они» — скажешь тоже! Она ему на звонки не отвечает, дверь не открывала, пока на квартире там жила. А теперь же съехала она, вроде к Львовичу на дачу, пока Львович у жены в Германии. Так что мы с тобой у него — две зацепочки.

Сонька: Да, мам, правда, он и ко мне несколько раз заходил. Я уж подумала — влюбился, что ли? (Смеется). То ребятам подарки на Новый год заносил, потом обоев я все-таки у него выпросила. А его и просить не надо — сам ждет, чтоб позвали. Ну, я, конечно, тоже поняла, что он про Юльку хочет узнать. То так, то эдак заговаривает о ней, дескать, несчастная она, а он ей добра хочет...

(Раздается звонок в дверь).

Арина Геннадьевна: О, легок на помине!

Сонька: Нет, это, наверное, Шурик за мной пришел.

(Арина Геннадьевна открывает, входит Кругликов).

Кругликов: О-о, здравствуйте, и Соня, оказывается, тут. (Внимательно смотрит по сторонам). Я вот тортик принес, чайку попить. Юля, кстати, очень любит именно этот торт. Что это, Арина Геннадьевна, я смотрю, у вас плинтуса не встык идут, я вам сделаю как надо.

Арина Геннадьевна: Да что вы, Максим, мне и так стыдно постоянно вас нагружать...

Кругликов: Нет-нет-нет, и слушать не хочу! Всё сделаем по лучшему образцу! Я вот в следующий раз с инструментами! Понимаете, все эти отделочные детали — их нельзя делать халтурно или наполовину — это лицо хозяина. Вот, я помню, у Юли замок на сумочке сломался. Мы шли с ней из кино, она зачем-то полезла в сумочку, и вдруг говорит: «Ой, Максим! Замок сломался!» А я знаю, что она очень любит эту сумку, когда-то из Аргентины ее привезла. Посмотрел — починить сложно, но можно. Сам не взялся бы — детальки мелкие, филигранные. А есть у меня человечек, он такими делами промышляет. «Всё, — говорю, — Юленька, не вопрос!» Через неделю получает свою сумочку, и я вижу — просто засияла вся! Вы бы видели, как сделано было!

(Арина Геннадьевна и Сонька переглядываются).

Арина Геннадьевна: Максим, вы извините, конечно, я какое-то «колено» в хозяйственном купила, но не знаю, то это или не то, что надо. Вы мне размер-то сказали, но там были вариации... Вы посмотрите, годится это под мою раковину, или нет? Там всё на столе, на кухне...

Кругликов: Это мы быстро решим. Арина Геннадьевна, не переживайте. Если что — я еще одно такое колено с собой взял. Вот, помню, у Юли на кухне начал протекать кран. Казалось бы…

Арина Геннадьевна (отводит его в сторону, тихо): Максим, я вижу, у вас по отношению к Юле это серьезно. Скажите, а вы не думали как-то… Ну… связать свои судьбы? Я понимаю, у вас всякие отягчающие обстоятельства в виде жены и всякой прочей всячины, но вы же понимаете, в вашем возрасте встречаться по каким-то съемным комнаткам… ну… не респектабельно, вроде?

Кругликов: Вы сами знаете, Арина Геннадьевна, — Юля уже три месяца не выходит на связь. Я, видимо, чем-то обидел ее... Возможно, и тем, что часто в ее присутствии мне приходилось говорить по телефону с женой. Я готов искупить вину. Но в то же время надо понимать, что я человек несвободный. У меня растет сын. А моя жена, знаете, если вдруг так всё повернуть — она способна на всё! Она может таких гадостей наделать!

Арина Геннадьевна (в сторону): Ага, жениться ты не собираешься. Ясно.

Кругликов: Может быть, вы все-таки догадываетесь, где она?

Арина Геннадьевна (в сторону): Так я тебе и сказала!

Кругликов: Она должна понимать, что я человек открытый, всегда готов на контакт. Я никаких обид ни на кого не держу. Ей просто надо доходчиво объяснить, что у меня всё тот же телефон, что по нему можно звонить в любое время...

Арина Геннадьевна: Максим, давайте, я чайник поставлю. Сонька, где там твои шоколадки? Гулять так гулять. И кусочек плесневого сырку у меня был... (Уходит на кухню).

Кругликов (Соньке): Соня, вы знаете, у меня характер простой, открытый. Я зла ни на кого не могу таить. Я всегда готов на контакт. Я обид ни на кого не держу. Со мной в любое время можно связаться по старому телефону. Я просто хочу, чтобы Юля это понимала.

Сонька: Максим, я ее сто лет не видела. Но слышала (понижает голос), что она живет на даче у Львовича, пока у того жена в Германии. Это я между нами говорю вам, чтоб никто не прознал. Жалко мне вас очень.

Кругликов: Тут, Соня, не меня жалеть надо. Человек погибает, спивается. Вот о ком думайте. Ей на работу устраиваться нужно, вот что, лечиться! Ситуация же катастрофическая...

(Раздается звонок в дверь, Сонька открывает).

Романовская (входя, не сразу замечает Кругликова): Сонька, привет. И ты здесь! (Кричит в кухню): Мама, я роль получила! (Видит Кругликова. Холодно): О-о, всем привет.

Арина Геннадьевна: А вот и наша Юля! Сколько лет, сколько зим. Ну, и что за роль?

Романовская: Двинский расщедрился. Берет меня на Клеопатру. Говорит: «Тебя помыть, почистить — ты еще поблестишь!» Клеопатра в последние дни ее жизни!

Арина Геннадьевна: Чего это с ним? Надо узнать. Ну, поздравляю. А ты сейчас где живешь?

Романовская: Собственно, уже нигде. Хотела, кстати, об этом поговорить, потому что идти мне сейчас, кроме вас, некуда. Мама, я у тебя пока останусь, а там посмотрим.

Арина Геннадьевна: Что значит «останусь», на сколько это?

Романовская: Пока не знаю.

Арина Геннадьевна: А я против. Иди к Соньке. Ты знаешь, нам вдвоем тесно. Я твоего уклада не терплю, а ты моего.

Романовская: У Соньки народу, как в бочке огурцов. Сама знаешь. А ты одна в трехкомнатной. (Повышает голос): Я не понимаю, почему я не могу пожить у родной матери?!

Арина Геннадьевна (кричит): Ты только для этого вспомнила, что я твоя мать?!

Кругликов: Женщины, не кричите. Осмелюсь заметить, что Юлина комната так и стоит пустая до сих пор. Я исправно вносил плату за эти квадратные метры, предвидя подобный исход.

Арина Геннадьевна: Вот это — мужчина! Вот это я понимаю! Ты слышала? Бери манатки и возвращайся к себе! Хватит дурака валять! Что, выгнал тебя твой Львович?

Романовская: Нет, они с женой завтра из Германии возвращаются, и мне пришлось съехать.

Арина Геннадьевна: А Клеопатру — это он тебе устроил?

Романовская: Он. Он один прекрасно понимает, каково мне без театра.

Сонька: Юлька, а где твои вещи?

Романовская: Они еще на даче, надо ехать забирать. Я только этот баул прихватила.

Кругликов: Так за чем дело стало? Моя машина во дворе.

Романовская (склочным тоном): Только, пожалуйста, не включай этот ужасный кондиционер. В нем — все бактерии и микробы. Я от него заболеваю!

Кругликов: Хорошо, Юля, не буду включать.

(Звонок в дверь. Появляется Шурик в такой же шапке, как у Соньки).

Шурик: Добрый денечек. (Жмет руку Кругликову). Сонь, ну ты долго? Я замерз уже.

Сонька: Ладно, поехала я. (Шурик и Сонька уходят. Арина Геннадьевна выходит на кухню).

Кругликов: Только вот я маме обещал раковину починить. Подождешь пять минут?

Романовская: Она тебе уже мама?

Кругликов: Ну, Арина Геннадьевна, что такого? Между прочим, замечательная женщина. С ней поговорить очень интересно.

Романовская: О чем поговорить? Кости мне перемыть?

Кругликов: Ну, Юля, зачем сразу такое предполагать?

Романовская: А чего б ты сюда таскался?

Кругликов: Для женщины в возрасте Арины Геннадьевны важна любая помощь. Я вот ее несколько раз на рынок возил, шубу мы с ней покупали, и к парикмахеру хорошему я ее записал…

Романовская: Жена-то не приревнует?

(Кругликов молча смотрит на нее).

Кругликов: Юля, это не по-христиански. Я всего лишь проявил определенное сострадание. А ты, как дочь, могла бы быть снисходительнее к матери. Ей нелегко. Где твое смирение, милосердие? А? Сестра во Христе, молчишь?

Романовская (перебирая ногами): Ноги отмерзли совершенно, ботинки каши просят уже месяц.

(Кругликов встает на колени и начинает растирать ей ноги).

Арина Геннадьевна (входя): Ой.

Кругликов: Нет, Арина Геннадьевна, не ой. Пожалуйста, дайте чуть-чуть водки, у Юли ноги совсем замерзли.

(Арина Геннадьевна подходит к серванту, открывает его, становится видна батарея бутылок. Вытаскивает одну бутылку, дает Кругликову).

Арина Геннадьевна: Вот, прошу. Только не оставляйте в опасной близости от этой особы, ей еще Клеопатру играть.

(Кругликов ставит бутылку на стол и растирает Романовской ноги. Она незаметно берет бутылку и пьет. Ставит на место).

Кругликов: Сейчас купим тебе ботинки. Одевайся, поедем.

Романовская: Не нужно мне ничего покупать. Я сама себе всё куплю. После спектакля у меня будут деньги.

Кругликов: После спектакля! И когда это будет? Когда ты с воспалением легких сляжешь? Нет, тут я решительно не могу тебя поддержать. На сегодняшний момент покупка ботинок — обязательное мероприятие.

Романовская: На твои деньги не хочу. У тебя семья, тебе деньги нужны.

Кругликов: Ну, отдашь с гонорара. А сейчас ты должна проявить смирение, как верующий человек, должна позволить мне проявить милосердие к нуждающимся. Ты мне скажи, ты на эту роль взяла благословение у батюшки?

Романовская: Еще нет.

Кругликов: А что же ты так? Насколько я знаю христианские обычаи, актеров даже не хоронят в церковной ограде. А тут такая роль… Кстати, что ты там будешь делать по сюжету?

Арина Геннадьевна (входя): Думаю, ничего хорошего.

Романовская (отряхиваясь): Ой, у меня из пальто весь пух вылез, одни тряпки остались...

Кругликов: Я не понимаю, откуда такое отношение к своему здоровью! Тебе необходимо хорошее пальто!

Романовская: Мам, представляешь, у меня два зуба сломались! Авитаминоз, видимо.

Кругликов: Юля! Значит, поход к стоматологу стоит вторым номером в нашем расписании на ближайшие дни. Нельзя так себя запускать.

Романовская: Максим, ты прекрасно знаешь, что у меня нет денег.

Кругликов: Всё, Юля, всё. Теперь всё наладится. Приоденемся, подлечимся. Комнату твою в порядок приведем. Может быть, и на работу тебя устрою.

Романовская: Какая еще работа? А спектакль?

Кругликов: Ну, это еще бабушка надвое сказала, благословят ли тебя на такую роль. Мне почему-то кажется, что нет.

Романовская: Во-первых, я, может быть, еще и не буду брать благословение.

Кругликов: Нет, постой. Это как? На такое серьезное деяние — и без благословения? Это обман, Юля. Искушение. Ты, помнится, брала благословление на прочтение каждой книги, даже на покупку шкафа. А тут — роль в спектакле, который увидят тысячи зрителей? Арина Геннадьевна, может быть, я что-то не то говорю?

Арина Геннадьевна (входя и выходя): То! То, Максим. Ханжество это всё у нее, одна видимость. А христианкой она как не была, так и не стала. Все равно во всем свою корысть ищет. Платочки эти все, свечки... Эх, опять театр!

(Романовская тайком отпивает из бутылки).

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Весна. Больничный дворик. На лавочке сидит Кругликов.

Кругликов (говорит по мобильнику): Ну что я тебе, Шура, скажу. Реабилитация прошла успешно, держали ее там больше месяца. Нарколог твой — чудо. Ты помнишь, как мы ее забирали, в каком она была состоянии. Вообще ничего не соображала, целую неделю беспробудно пила, дома не появлялась, пряталась по каким-то подвалам, чердакам. С бомжами пила, Шура, как они мне потом сами рассказывали! Я ведь и в милицию заявление подавал, в розыск, ты помнишь весь этот кошмар? Я чуть с ума не сошел! Вот так вот опять ее потерять! В общем, натерпелся. Шура, если честно, я сам запил. На стенки кидался, плакал, кричал. Я не могу жить без Юли, понимаешь! Ой, что-то я опять разволновался... Ну, теперь, слава Богу, всё позади. Сейчас заберу ее домой, там ее ожидает сюрприз небольшой — я ремонт сделал. Тортик куплю, посидим, кино хорошее посмотрим. Я ей всякие книжки для верующих купил. Пусть читает. Там хорошо так всё написано, о вреде алкоголя и блуда. Это очень известные батюшки пишут — думаю, дурь-то из нее повыскочит! Что, Шура? Нет, выпишут ее только через час. Но я уже тут, на страже. Сейчас, может, родственники еще подъедут. Да, да, Шура, я с тобой прощаюсь, позвоню.

Арина Геннадьевна (подходя): А я по магазинам поболталась, устала, думаю — подожду возле больницы, на лавочке посижу. Погода-то какая, а? Максим?

Кругликов: Чудесная погода, Арина Геннадьевна! Май есть май. У вас ноги-то не болят?

Арина Геннадьевна: Слава Богу, нет. Всё хорошо. И дела наши, вроде, все уже устроены — по квартире-то. Главное — никакого обмана! Юлькиной собственной рукой документ подписан — всё! Я нотариуса привезла. А она ведь вообще ничего не соображает! Ведь она как мне, родной матери, так же и любому проходимцу подпишет всё что угодно! Хотя, конечно, приходит ко мне иногда одна мыслишка — а правильно ли я сделала, что ее вообще без доли оставила? Честно, Максим, есть сомнения...

Кругликов: Что вы такое говорите, Арина Геннадьевна! Да разве можно сомневаться! Юля — больной человек, она себе не принадлежит! Вы совершенно справедливо заметили — в таком состоянии она кому угодно что угодно подпишет! Она пропьет свою долю, и вас под монастырь подведет, и Соня окажется с детьми на улице!

Арина Геннадьевна: Плохо то, что ей скоро пятьдесят, а у нее ни своего угла, ни своего ума нет.

Кругликов: Арина Геннадьевна, пока я жив, эта комната останется за Юлей! У меня даже есть план в будущем ее выкупить. Записать, естественно, в свою собственность, не на Юлю, конечно, — но с тем, чтобы она могла там спокойно жить. И, естественно, контроль за этим я обеспечу, как смогу. Потому что, сами понимаете — можно ли ей доверять? Тут ее, конечно, подлечили, кое-какая реабилитация происходит, но надолго ли это? Нам с вами надо объединить усилия, чтобы свести ее запои к минимуму, чтобы она встроилась в нормальную, стабильную жизнь. А помните, речь еще шла о каком-то ее участии в спектакле... Главная роль! Вы понимаете, чем рисковал режиссер? Так вот поставить на карту свою карьеру, других актеров подвести! А если бы она запила перед самым спектаклем?

Арина Геннадьевна: Страшно подумать. Это и на мне могло бы отразиться. А мне с Двинским еще, между прочим, работать.

(Шурик подвозит к ним Соньку).

Сонька: О, здрасте вам!

Шурик: Добрый денечек. Я отбегу на минутку. Там в кафешке презентация, дают на рыло по целому мороженому. (Убегает).

Сонька: Мам, мы вчера такой классный шкафчик с улицы притащили. Пытались вдвоем с Левкой, но это бесполезняк. Шурику позвонила. И Петька с Пашкой как раз подъехали. Короче, еле-еле четыре мужика его взяли! Мы думаем, это где-то век девятнадцатый. Там стеклышки такие из кусочков, и набалдашники деревянные наверху. А по всем дверцам, представляешь, резьба! Мам, это офигеть, это ж антиквар! Девчонки сразу заорали, чтобы тащить к ним в комнату.

Арина Геннадьевна: Надо зайти к вам, посмотреть. А насчет нашего разговора, Максим... Я только сейчас понимаю, как всё в результате удачно сложилось в театре.

Кругликов: А я рад, что вовремя сходил к батюшке. Знаете, человек предполагает, а Бог располагает. И батюшка мне вполне внятно сказал, что на такие роли он благословения дать не может, это не богоугодная роль. Я Юле тогда же очень подробно это всё разъяснил. Не знаю, кажется, она меня поняла. А то что же это будет такое — на это благословение брать стану, на это — не стану! Какие-то двойные стандарты... Правильно я говорю, Арина Геннадьевна?

Арина Геннадьевна: Ох, правильно. Они теперь ради карьеры готовы с голой задницей по сцене скакать! Вы бы знали, что сейчас по театрам делается! Нет, не так в наше время было!

Кругликов: Правильно. А потом все эти Львовичи, бомжи в подворотне, и вообще не пойми кто... Надо понять, что уже возраст, пора быть немножко стабильнее, серьезно задуматься о жизни.

(Возвращается Шурик, несет два мороженых. Одно дает Соньке, другое Арине Геннадьевне).

Шурик: Взял одно, а потом шапку снял и еще раз подошел. Дали опять! Правда, там пацан один ушлый подозрительно на меня смотрел. Я понял: еще раз подойду — уже не даст. Зато — вот! Там вазочка еще стояла на прилавке, для посетителей, с конфетами. Когда все отвернулись, я прямо всё, что мог, сгреб в карман. (Показывает конфеты). Таньке снесу, пусть с Лялькой хрумкают. Правильно, Сонь?

Сонька: Молодец, Шурик, хвалю за сообразительность. Мам, я ж тебе новость не сказала! Мы ж тут гроши копили-копили, и решили участок покупать в Тверской области. Мам, один уже приглядели. Там мало, что земля, так еще и домик есть. Развалюха, правда, но мужики-то у нас есть ведь, вон и молодежь подрастает. Они его подлатают, крышу сделают — и хоть живи там!

Арина Геннадьевна: А добираться туда как будете всем вашим колхозом?

Сонька: Сейчас еще подкопим — и кого-нибудь на курсы вождения отправим. Старенькую какую-нибудь «четверку» купить — это ж копейки! А лучше УАЗик или ГАЗельку. Мам, у меня наконец-то мечта сбудется. Я ферму хочу, курей-утей! Мы вечером как собираемся, так только про это и говорим. Лялька говорит, что она по цыплятам будет главная. А Васька лошадь хочет. Ух, как бы я тоже на лошади... Если б ноги у меня были! Кони, мечта моего детства!

Романовская (подходит с пакетами): Всё, выписали меня.

Шурик: Юлька, а я мороженое бесплатное только что принес. Но всего две штуки. Извини, что тебе не хватило.

Романовская: Ладно. Тогда с тебя бутылка.

(Все переглядываются. Незаметно подходит Анна Кругликова и внимательно всех рассматривает).

Кругликова (Кругликову): А ты здесь что делаешь?

Кругликов: Я? Я… А ты, Аня, что?

Кругликова: Да я-то мимо проходила — и через ограду тебя увидела. А ты к кому здесь пришел?!

Арина Геннадьевна: Послушайте, тут какое-то недоразумение…

Кругликова: Вижу, старая жаба, что не к тебе. А ну, говори, кто она? Эта безногая? Нет? Я ведь давно всё замечаю... Ты что, меня совсем за дуру держишь? Звоночки эти все твои ночные, коробочки с подарочками, которые ты на балконе прячешь... (Бьет мужа кулаком под дых). Которая тут твоя «Юленька»?

Романовская: Это я. Я, видите ли, хроническая алкоголичка на реабилитации. Вот, меня сегодня выписали...

(Кругликова вглядывается в Романовскую, потом поворачивается к Кругликову и еще раз бьет его кулаком. Он падает, она с азартом бьет его ногами).

Кругликова: Ты всю мою жизнь испортил, серый паучишка, а теперь слинять хочешь! Не выйдет, всё на меня записано! Я тебе устрою Юленьку-фитюленьку! Ползком до сортира ползать будешь!

(Все кидаются к Кругликовой и оттаскивают ее от лежащего мужа. Она с независимым видом подбирает сумку и уходит).

Кругликова (уходя): Чтобы в двенадцать ноль-ноль пришел сына в лагерь отправлять!

(Кругликов поднимается, ищет очки, надевает их).

Арина Геннадьевна (в ужасе): Максим, это ваша жена?!

Кругликов: Да, Арина Геннадьевна.

Арина Геннадьевна: И вы с ней живете?!

Кругликов: Да, Арина Геннадьевна.

Арина Геннадьевна: Я не верю. Этого не может быть.

Кругликов: Может быть всё.

Арина Геннадьевна: Тогда езжайте, забирайте ваши вещи и возвращайтесь в Юлину комнату. Ничего, пусть первое время трудно будет, но потом что-нибудь повместительней снимать будете. У вас и руки, и голова есть.

Кругликов: Не всё, к сожалению, так просто. (Смотрит на часы): Мне надо успеть, сын сегодня в лагерь уезжает. Юля, я там дома тебе кое-что приготовил. В общем, сюрприз. Увидишь. Извините. (Убегает).

Романовская (с восторгом): А как она его! (Изображает сцену избиения), И мне надо так научиться!

Арина Геннадьевна: Я от тебя в ужасе! Какая неблагодарность! Человек для тебя всё делает, только птичьего молока не достал!

Романовская: Да, он даже вместо меня на исповедь сходил! Только забыл сказать, что у самого семья. Интересно, почему это он забыл, а? (Смеется).

Сонька (задумчиво): Вот я, Юлька, вас всех как-то не всегда понимаю... Знаю, что я в вашей семье считаюсь дура-дурой, неудачницей, как теперь говорят. Вы — умные, вы артисты, вы все талантливые, а я с детства не задалась. Компании были подзаборные и всё такое... Потом жить надо было как-то, был ларек, ну и прочее... У вас же всё всегда есть, а чего нет, то приплывает, когда надо. И чего вам не живется нормально? Чего вы всё беситесь? Я иногда заснуть не могу, думаю: почему Леху одноклассники побили? нужно мне Ваську в футбол отдавать, или нет? куда Таньку в выходные сводить, чтоб она себя ущербной не считала и подружкам нос утерла? Не понимаю... Нет, я ничего против не имею, спасибо государству, оно нас кормит, растит моих детей... Но ты думаешь, я от этого спокойней себя чувствую? У меня ж иногда волосы на спине дыбом становятся от мысли, как мне выучить их, чтоб хорошо в жизни пристроились? Вы знаете, какой сейчас мир стал — ни в один институт без бабла не поступишь... А я, может, не хочу, чтоб они, как я, были!

Арина Геннадьевна: Нарожала, а теперь плачется... Я тебе сколько раз говорила!

Сонька: Что ты мне говорила? Чтобы я аборты делала? Да я лягушонка никогда не раздавлю, потому что мне его жалко! А ты хочешь, чтоб я своим детям ручки-ножки отрезала? Я их всех родила, ни одного не убила! Слава Богу, в счастливое время живем — все сыты! И столько идиотов кругом — еду и одежду в помойки выкидывают. Тут не девять человек, тут армию можно прокормить! Вы думаете, я дура, да? Ларечница, да? Две извилины у меня? Да если б я артисткой стала, я бы… я красивее бы Юльки была! (Снимает шапку, рассыпаются длинные светлые волосы, и видно, что она красивая. Плачет): Вы меня на самом-то деле никогда не любили!

Шурик: Сонь, Сонь, перестань. Никто так, как я… так, как мы с твоим мужем, тебя не любит! Сейчас домой давай, суп сварим. Тебе еще к ребятам сегодня надо, в детский дом. (Увозит Соньку. Вдалеке слышится его голос): И дети тебя знаешь, как любят?

Романовская: Завидую я ей. У нее все понятно и правильно. А я как будто в какой-то паутине запуталась... Хочу делать всё правильно, а все время ерунда какая-то получается...

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Комната Романовской, разбросаны вещи, на столе — большой баул. Романовская и Кругликов.

Романовская (в черном длинном платье и платке): Нет, эти не клади. Вот, две юбки, платок и молитвослов.

(Кругликов складывает вещи).

Романовская: Да какой ты платок-то суешь?! Я что, по-твоему, на курорт еду? Ты думаешь хоть, когда что-то делаешь? Я в монастыре платок с Мэрилин Монро, что ли, надену?

Кругликов: Ой, я и не заметил.

Романовская: Не заметил! Тебя зачем позвали? Вещи сложить. А ты даже не смотришь, что кладешь! Вот еще сарафан, галоши утепленные, там если придется в поле работать...

Кругликов: Юля, я за тебя так рад. Богу послужить — благое дело. И мне спокойно будет за тебя. Я вчера матушке-настоятельнице звонил, говорю: «К вам едет раба Божия Юлия, передаю с ней для вашего монастыря православную литературу, вещи кое-какие, крупы для трапезы... Помяните в молитвах, когда вкушать будете, раба Божьего Максима». Уж как она благодарила! Я благословение на все дела получил...

Романовская: Ты не Божий раб. Ты просто раб. Мой собственный. Бери баул и неси в машину.

(Кругликов берет сумку и уносит).

Романовская (одна): Господи, прости меня, что я не еду в монастырь. Я знаю, что я скотина и никогда в жизни ничего полезного не сделала. Но дай мне еще один шанс. Я потом тебе послужу, мне бы только вырваться! Я тебя люблю, правда, люблю! Укажи мне, куда ехать. Все равно куда... лишь бы этих всех не видеть. (Крестится). Устрой меня где-нибудь подальше, чтобы они меня не нашли!

(Уходит. Через минуту возвращается Кругликов. Подбирает с пола шарф Романовской, прижимается к нему лицом. Звонит мобильник).

Кругликов (говорит по мобильнику): Да, Аня, я уже еду в поликлинику. Буду через полтора часа. (Набирает другой номер): Арина Геннадьевна, у нас все в порядке. Отправил. Да. Села в такси. Я таксисту все инструкции дал, и чтоб у магазинов не останавливался — еда у нее с собой в пакете. Я всё купил, что нужно. Там рыбка, бутерброды, чай в термосе — я ей с чабрецом заварил в термосе, путь-то неблизкий. Да, не захотела она, чтоб я ее вез. Ну да, мне было бы проблематично затем с женой объясняться — куда я делся на два дня, и всё такое... А так я матушке предварительно позвонил, сказал, что Юля приедет, что подарки я с ней монастырю передаю. Я ведь был конкретно осведомлен, в чем они там нуждаются. Ну, побегать, конечно, пришлось, но даже и такое купил, которое никак не ожидал, что куплю. Ну, и матушке, конечно, сказал, что раз в неделю буду ей звонить. Как-никак, а контроль нужен. И, само собой, сумму хорошую на восстановление обители передал. Что? Юля? Вы думаете, что... Ну что вы! Что вы! Нет, этого она не сделает. Нет, я совершенно уверен! Конечно. А на душе-то как благостно у меня, Арина Геннадьевна! Ведь какое дело хорошее — исправление грешника. Теперь мне будет спокойно. Знаете, Юля в последнее время такая раздраженная была, я боялся — не сорвется ли опять? Да, злилась, оскорбляла меня... Ну, да мне до этого, сами понимаете, дела нет. Пусть говорит, что хочет. А там, конечно, кто ей даст выпивать? И, во-вторых, там никаких Львовичей и прочей шушеры и близко не будет. Утром там ее раненько поднимут, молитва, работа — никакая дурь в голову не полезет! А я к вам, Арина Геннадьевна, забегу вскоре, чтобы столик починить, забегу обязательно. До свидания. (В зал): Благостно-то как на душе. Чувствую, как ангелы вокруг порхают. Бла-а-агостно…

Занавес