Святослав ЕГЕЛЬСКИЙ Знакомство с автором

1. Расскажите, что стало причиной Вашего прихода в литературу? Какими были первые опыты?

Мои первые литературные опыты относятся к младшему школьному возрасту. К ним меня подтолкнуло желание освоить дедушкину пишущую машинку. Попытки перепечатать на ней энциклопедию динозавров переросли в тексты «от себя».

2. Кого можете назвать своими литературными учителями?

Своими учителями я считаю почти всех классиков русской литературы, но ближе всего Бунин, Александр Грин, Паустовский, из современных авторов — Алексей Иванов.

3. В каких жанрах Вы пробовали себя?

Из опубликованного — рассказы, стихотворения. Остальное находится в процессе написания и доработки.

4. Как бы Вы могли обозначить сферу своих литературных интересов?

Не хотелось бы ограничивать её какими-то рамками.

5. Какого автора, на Ваш взгляд, следует изъять из школьной программы, а какого — включить в нее?

К сожалению, часто случается так, что всё обязательное, настойчиво «прививаемое» вызывает у детей некоторое отторжение. А если сопоставить время, которое отводится на изучение того или иного автора и объём произведений, прочтение которых предполагается, неудивительно, что представления о них школьники получают из краткого пересказа, а сочинения копируют из сети. Например, поисковый запрос «Война и мир краткое содержание» выдаёт текст, который, как утверждается, можно прочесть за тридцать минут, «сэкономив» таким образом 42 с половиной часа из 43 — столько, по мнению авторов пересказа, нужно на знакомство с оригиналом. Тем не менее именно так сейчас старшеклассники (большинство их, по крайней мере) «читают» программные произведения. И вполне ожидаемо недоумевают: зачем всё это? А ощущение беспросветной скуки, за время такого «чтения» и механического переписывания сочинений, характеристик образов и т.д. становящееся в сознании учеников неким ореолом изучаемого произведения, в дальнейшем вряд ли подтолкнёт к прочтению оригинала. Вопрос ведь не только в том, чтобы школьная программа помогла формально, «для галочки» узнать о существовании тех или иных явлений в литературе, но и научила понимать их, дала возможность сформировать к ним собственное, осознанное отношение.

А без этого многие стоящие вещи, прочтение которых не помешало бы, скорее всего, будут просматриваться по диагонали в виде усваиваемого за несколько минут «концентрата». А их как-то не хочется представлять себе в таком виде.

6. Есть ли такой писатель, к творчеству которого Ваше отношение изменилось с годами кардинальным образом?

Нет. Хотя в творчестве любого автора с каждым следующим прочтением всегда открываешь что-то новое.

7. Каковы Ваши предпочтения в других видах искусства (кино, музыка, живопись…)?

Наверное, это всё, что даёт возможность по-новому увидеть мир, или, наоборот, на какое-то время сделать его таким, каким он казался раньше, внести в него оттенки чего-то уже пережитого. В этом очень помогает музыка, её свойство становиться как бы ключом к памяти, к более ранним версиям себя. И когда какое-то произведение превращается в такую ячейку прошлого, «камеру хранения» воспоминаний, его сложно слышать таким, каким его слышат другие, оно приобретает скрытый, личный смысл. Музыка, которую я люблю, имеет для меня отчасти именно такое значение.

Это Второй фортепианный концерт Рахманинова, впервые услышанный ещё в детстве: чудо превращения чёрной и слепящей глаза на солнце поверхности пластинки в шероховатый треск, а потом — далёкие, будто сигналы с другой планеты, звуки первых аккордов фортепиано — раскачивание тяжёлого колокола, и что-то огромное, мощное, но ещё непонятное для меня и потому таинственное, чудесное.

А ещё песня «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…», которая когда-то звучала в наушниках, а потом, когда кончилась, всё слышалась мне в гуле мотора старого, шумного и очень тёплого автобуса, в котором я возвращался домой из школы при консерватории, и так и осталась для меня связана с чувством бесконечной дороги по тёмному осеннему городу, мимо жёлтых фонарей, просвечивающих сквозь облетающие кроны, куда-то туда, за горизонт, к чему-то далёкому, желанному, недостижимому, на тот берег, куда никогда не сможет перебраться эта рябина.

И вечный хаос музык консерватории, который сам по себе уже и есть музыка. Это нагромождение музыки, которую ты играешь сам, музыки, которая звучит за стеной, музыки, которая проникает из коридора. Это всегда давало ощущение, будто всё, что происходит в мире, происходит именно здесь, в консерватории, что эти стены — средоточие всех событий, а ещё как-то напоминало своей хаотичностью, вызывающей желание мысленно выделить из неё что-то одно и заглушить другое, что всем пересекшимся здесь путям рано или поздно суждено разойтись, что каждая неразличимая в общем гуле мелодия когда-то зазвучит сама, в окружении тишины, вот только никому неизвестно где, когда, как это произойдёт с моей мелодией и с мелодиями других.

8. Вы считаете литературу хобби или делом своей жизни?

Важной составляющей своей жизни.

9. Что считаете непременным условием настоящего творчества?

Внутреннюю потребность в нём и, как следствие, — искренность.

10. Что кажется Вам неприемлемым в художественном творчестве?

Всё, что не обусловлено внутренней логикой самого творческого процесса. Ориентация на внешний эффект, стремление угодить публике.

11. Расскажите читателям «Паруса» какой-нибудь эпизод своей творческой биографии, который можно назвать значительным или о котором никто не знает.

Наверное, он ещё впереди, поскольку моя творческая биография только начинается.

12. Каким Вам видится идеальный литературный критик?

Честным и непредвзятым.

13. Каким Вам видится будущее русской литературы?

Неразрывно связанным и сопоставимым по качеству с её прошлым.

14. Есть ли у Вас рекомендации для студентов-филологов?

Нет.

15. Каковы Ваши пожелания читателям «Паруса»?

Попутного ветра и новых интересных впечатлений от знакомства с произведениями, опубликованными в журнале.