Ирина КАЛУС

Если слово трепещет в стремлении стать живым

Сегодня на вопросы Вячеслава Бреднева отвечает главный редактор журнала любителей русской словесности «Парус», член Союза писателей России, доктор филологических наук, профессор кафедры литературы Московского государственного института культуры Ирина Владимировна Калуc.

— Ирина, скажите, пожалуйста, зачем читать современную литературу?

— Вячеслав, начнём с того, что читать вообще не обязательно (если, конечно, это не является твоей профессией или учебным заданием — делаю оговорку для студентов-гуманитариев). Чтение не является базовой потребностью. Каждый человек делает личный выбор, предпочитая читать ему или нет, останавливаться на классике или современности и так далее.

Мой личный выбор был сделан ещё давно — и я выбрала одним из своих профилей современную литературу.

Вадим Кожинов писал: «Искусство живёт современностью». Я думаю, что и для литературы это неизбывное «бытие в настоящем» — непреложный закон.

Современность — залог будущего нашей литературы. Именно сегодня происходит что-то очень важное, что будет формировать наши мысли завтра. И мы не можем закрывать на это глаза, всё время поворачиваясь назад и делая вид, что ничего не происходит, или, например, пребывать в иллюзии, что всё значительное уже произошло.

Хорошо понимаю тех своих коллег, которые комфортно и уютно чувствуют себя в нишах своего исследовательского периода. Но, поверьте, и они, желая того или нет, современность учитывают. От современности мы не спрячемся, она будет проникать даже через зашторенные окна: новыми смыслами, находимыми в классике, новыми мыслями о человеке и времени, новыми гранями бытия, открывающимися именно сегодня. И не нужно бояться далеко уйти от современности — это неизбежность, которая всегда будет рядом с вами.

Современности вообще не нужно бояться, хотя я понимаю, как трудно, на первый взгляд, сориентироваться в колоссальном информационном потоке, обрушивающемся на голову бедного читателя. Более того, наша первоочередная задача — сделать шаг навстречу современности, чтобы устранить зияющий «разрыв» (по Ю. Кузнецову) между, казалось бы, непримиримыми культурами прошлого и настоящего и скрепить их нитями вечности. Эти связующие нити — неуничтожимый, вечно проступающий лик классики, который проглядывает сквозь толщу времён. Именно этот ориентир, как маяк, ведёт нас и в будущее. И цель литературоведа — сейчас, в современности, сделать явным этот светящийся мост, кристаллизованный стержень отечественной культуры.

И знаете, подлинный дух настоящего времени — нашего с вами времени, отражённый в литературе, всегда несёт на себе отблеск луча вечного «классического маяка» — это уже время «совмещённое», которое проникает в нас и становится близким потому, что побеждает сиюминутность и переносит в «большое время» — вечность.

Приведу интересную выдержку из письма одного современного писателя — Николая Смирнова. Он говорит о необходимости «спуститься в обыденную жизнь, которая становится все чудеснее и чудеснее (…). И в мелочах, и в крупных деталях. Жизнь маленьких городов (да и областных) и их обитателей вообще не отражается в газетах, в журналах. Как будто и нет России кроме Москвы. Иногда читаешь ”Литературную газету” и думаешь: за 1936 год этот номер или за 2018-й? Сплошь: Сталин, Гитлер или Троцкий, или “итоги 1945 г.”, или еще что-нибудь такое. Я, помню, читал “ЛГ” за 1936 г., в музее, но в тех номерах с той жизнью материалы были всё же связаны крепче, живее».

И ведь он прав — нам очень не хватает связи с современной жизнью в её всеохватности. Давайте же приблизимся к ней.

Литература — один из способов.

— Ирина, Ваша новая книга (Калус И.В. Современная русская литература: статьи, эссе, интервью. М., Согласие, 2017. — 384 с. — Прим. ред.) посвящена именно современной литературе. Как Вы проводите границы этого феномена? Когда «современная литература», по-Вашему, начинается и что можно уже уверенно считать прошлым?

— Действительно, сегодня рамки современной литературы исследователи устанавливают по-разному: это может быть и десять, и двадцать, и пятьдесят лет… Кто-то ведёт «летоисчисление» с 80-х или 90-х годов XX века, привязывая границы периода к тем или иным историческим рубежам, кто-то предпочитает считать современной литературу нового тысячелетия.

А кто-то, говоря о «современных писателях», вообще подразумевает не художественные произведения, а беллетристику и массовые явления, руководствуясь «литературной модой». Современность — вечно молода. Но её нельзя подменять сиюминутным.

Настоящая современность — это воздух, которым мы дышим. Она не зависит от культурно-исторических или календарных событий, какими бы рубежными они ни были, не может быть втиснута в те или иные исследовательские концепции — мы продолжаем в ней находиться. Человек — живой свидетель современности — может быть единственно верным определяющим её фактором. Таким образом, современную литературу вернее всего было бы определять через её носителей. Ваша прабабушка — тоже наш современник, даже если Вы считаете её человеком другого времени.

Современность — это все живущие ныне люди. И литература, творимая этими же людьми, будет считаться современной, пока жив последний её носитель. Таким образом, я бы измеряла хронологические границы современной литературы жизнью одного поколения, самого солидного по возрасту на данный момент.

— Можно ли считать формой утраты связи с действительностью литературно обработанные мемуары, которые сейчас очень популярны? Или это необходимый этап исторической рефлексии?

— Полагаю, ключ к ответу — в характере литературной обработки. Она может уничтожить привязку к реальности, а может, напротив, — сделать крепче эту связь, как будто «прошивая» художественную ткань отчётливым «узором», «рисунком» так, что ярче проступает «абрис исторической данности». Литературная обработка как будто скрепляет текст с действительностью в наиболее значимых точках. Такая художественная «акцентуация», безусловно, будет только способствовать исторической рефлексии, ускорять динамику продвижения мысли, проектировать аналитические переходы на новые «этажи» восприятия общей картины. Это мощный толчок для нашего постижения исторических феноменов и, пожалуй, необходимый этап.

Но давайте отметим и другую сторону, которую следует учесть: при вмешательстве в авторский оригинал (уже не говоря о его переработке) почти всегда происходит определённая схематизация, неизбежная потеря нюансов, утрата чарующей сложности в авторской картине мира, поворот к стереотипам, наращение иных смыслов. Поэтому так важно в определённых случаях обращаться именно к первоисточникам. В таких документах может быть задана спрятанная от поверхностного взора, совершенно неожиданная координата — поворотный рычаг, сдвигающий или даже переворачивающий наши привычные представления о действительности.

— Насколько важен для современной литературы язык, на котором она создается?

— Для любой художественной литературы любого времени язык — единственный инструмент передачи смысла. И если автор не владеет этим инструментом мастерски, если язык его беден, по-газетному штампован, сух и невыразителен, то как бы ни был прекрасен изначальный замысел, на выходе окажется жалкая пародия, иллюстрация авторского бессилия.

Язык в словесных областях искусства — отражение нашей реальности. Так, в 1990-х — нулевых годах на арене современности (и в литературе, и в кинематографе) упрочился не то «натуралистический реализм», не то «реалистический натурализм». Эпатажные «маяковские» нашего времени буквально швыряли читателю (и зрителю) в лицо «натуру», «голую правду», назначение которой было — шокировать, вытягивать эмоциональный отклик, давить ужасающими, переворачивающими все привычные представления смыслами. «Натуралистическая литература» переносила нас в сугубо материальный и конкретный мир физических реалий, в котором ни этическая, ни эстетическая составляющая уже не играли никакой роли. И, естественно, статус искусства происходящему уже никак нельзя приписать.

А применительно к современности хочется поднять другой важный вопрос. Страшнее то, что с обеднением, уплощением языка происходит и обеднение смыслов. Вслед за утраченными словами из нашей жизни уходят и целые понятия, и красочная палитра выразительных оттенков значений, полутонов, и тонкость в передаче «высоких материй», и подтексты, и внутренняя гармония, и музыкальность, и ритмика. Художественное слово ведь напрямую связано с душевно-духовным миром писателя. Если слово уводит в бездонную глубину, если оно насыщено энергией от соприкосновения с истиной реальности, если оно трепещет в стремлении стать живым и искрит творческой энергией автора — значит, перед нами настоящая литература.

— Ирина, согласны ли Вы с тем, что литература сегодня утратила ведущую культурообразующую роль? Чем, по-Вашему, важна сегодня литература? В чем принципиальное отличие той роли, которую литература играет сейчас, от той, которую она играла в XIX веке или середине XX-го?

— Может быть, свою культурообразующую роль сегодня утратила сама культура? Это бездонная тема, где можно ругать власть имущих, проклинать молодёжь (что вообще, на мой взгляд, кощунственно, ведь это наши же дети) и «мир немытый», где «душу человеческую ухорашивают рублём» («Страна негодяев» Сергея Есенина). Но я замечу, что морализаторство, поиск виновных и бичевание — вещь неприятная сама по себе, к тому же всё это не приносит никаких позитивных подвижек. Слышали стихотворение Эдварда Лира о леди из Грошева?

От племянниц та леди из Грошева

Ничего не видала хорошего.

И она день за днём

Их лупила ремнём,

Чтоб добиться чего-то хорошего.

Иными словами, Ваши утверждения верны, Вячеслав. И у Вас, как у мецената, способствующего сохранению художественных ценностей, и у меня — на руках достаточно фактов, чтобы говорить о важности литературы, о снижении её статуса в обществе, начиная с государственного уровня, о смещении «духоформирующей» роли литературы вообще в сторону ухода от человека — в сторону «бездушно-забавляющую», в сторону омертвляющего «формалистического поиска». Вот только разговоры ничего не дадут.

Мы сами должны возвращать литературе её культурообразующую роль — своими личными усилиями, своим примером, своей, в конце концов, «смертельной серьёзностью» в подходе к литературным явлениям — до последней черты.

— Может ли случиться так, что в будущем литература объединится со смежными видами искусства и перейдет в альтернативные формы для того, чтобы продолжить существовать?

— Пока, на мой взгляд, нет каких-то явных предпосылок для трагического разговора о «смерти литературы».

Приведу пример: на проходящей ныне (с 28 ноября по 2 декабря 2018 года) Международной ярмарке интеллектуальной литературы «Non-Fiction» роман Вацлава Михальского «Семнадцать левых сапог», написанный более 50 лет назад, вошёл в сотню самых востребованных книг. Это, пожалуй, немаловажный показатель того, что настоящая литература жива и демонстрирует все признаки долгожительства, что есть читатель, ориентированный на серьёзное чтение, желающий перелистывать пока ещё вполне осязаемые бумажные страницы традиционной книги.

Но я понимаю мотивы, побудившие Вас задать такой вопрос. Есть и печальные факты — мы все знаем их «в лицо». Например, уже не раз говорили и будем говорить о бедственном финансовом положении «толстых» литературных журналов…

Поэтому я вполне допускаю, что литература протеически перетечёт в новые формы, которые будут существовать наряду с традиционными. Русская литература в каком-то смысле действительно уже одной ногой ушла в подполье — в блогерство, в устные «сократические беседы» и частные переписки. Этот процесс можно наблюдать уже сегодня. Вы и сами видите: наш «Парус» — обитатель новоявленной «стихии», электронно-информационного океана.

— Есть ли в пишущейся сейчас литературе такие имена, явления и тенденции, о которых надо непременно знать каждому?

— Наиболее значительными можно считать явления, продолжающие классическую традицию и несущие в себе духовный заряд, о котором мы упоминали в начале нашего разговора: это произведения, написанные сегодня, с учётом потенциалов нашего времени, но в них горит свет времени-вечности, проглядывает глубина, зовёт к себе неисчерпаемая таинственность.

Можно назвать подобные тенденции «почвенными», как это сделала Капитолина Кокшенёва. И действительно, это называние подчёркивает искомую нами преемственность. А уже практически устоявшейся классикой можно считать предшественников «почвенной» литературы — «деревенскую», «военную» и «лагерную» прозу.

И не могу не добавить: читайте «Парус»! Мы бережно вылавливаем «жемчужины», которые, как мне кажется, достойны перекочевать в будущее нашего литературного процесса.

— Ирина, а какой жанр эпической прозы Вас больше привлекает как читателя? И как у Вас сложилось такое предпочтение?

— Я люблю рассказы. Как литературовед, осознавая серьёзность жанра эпопеи и романа, всё равно особенно ценю именно этот «малый», изящный и не менее сложный и серьёзный жанр.

Возможно, в чём-то и прав Эдгар По-теоретик, утверждая, что рассказ, в силу своего небольшого объёма, позволяет «прочесть себя», не отрываясь на постороннее, за небольшой отрезок времени. Это позволяет читателю сформировать целостное впечатление от произведения.

Но ещё более убедительно высказался наш недавний современник, русский мастер рассказа Юрий Казаков: «…рассказ дисциплинирует своей краткостью, учит видеть мгновенно и точно… мазок — и миг уподобен вечности, приравнен к жизни».

Вообще-то литературные журналы всегда охотнее принимают к публикации рассказы. И «Парус» — не исключение. Но если к нам приходит талантливая рукопись большого объёма, мы её всегда возьмём. Определённый жанр никогда не станет препятствием к публикации в нашем журнале. Мы даже завели специальную рубрику для произведений, трудно поддающихся точной классификации — «На стыке жанров».

Иными словами, «Парус» публикует не только рассказы, но и повести, романы, их фрагменты, пьесы (в рубрике «Мыс Мельпомены»), мемуары (рубрика «Человек на земле»). И, откровенно говоря, мы стараемся отойти от традиции публиковать лишь «компактные» произведения, что бы ни писал о сложностях восприятия больших жанров Эдгар По. Мы верим в своего читателя и его способности составить целостное впечатление по ряду публикаций в нескольких номерах. И наши читатели ждут продолжений: и философских размышлений Вячеслава Александрова, и нелёгких перипетий судьбы Василия Пухальского, и наших постоянных рубрик — «Судового журнала “Паруса”» Николая Смирнова, «Школы русской философии» Николая Ильина; ждут появления постоянных авторов: Вацлава Михальского, Алексея Котова, Евгения Чеканова, Вячеслава Арсентьева, Татьяны Ливановой, Георгия Кулишкина, Леонида Советникова, Евгения Разумова, Александра Дьячкова, Ольги Корзовой и других, череды философских бесед с Геннадием Бакуменко.

Такое отношение к «крупной форме» — наша намеренная установка: отойти от «мелкотравчатости», чтобы на арене современного литературного процесса всё-таки «приметить слона».

— Как Вы различаете важность литературного явления и личные читательские симпатии?

— Да, это сложный вопрос. Борюсь с собой, но безуспешно (смеётся). Рекомендую к публикации исключительно тех, кто мне симпатичен.

И все «любимчики» представлены на страницах «Паруса».

Скажу более, такая же катастрофическая ситуация — в редакционной коллегии и редсовете. Питаю патологическое личное пристрастие к этим людям.

Вы можете назвать литературоведа или журнал, с которыми ситуация обстоит иначе?

Но если серьёзно… До настоящего момента обстоятельства складывались так, что человеческая симпатия возникала как вторичное явление — на основе чёткого понимания значимости творчества того или иного автора. Курс «Паруса» на сохранение отечественного культурного наследия обозначен в предисловиях, обращённых к читателю. И я могу ещё раз повторить:

«В основе нашего подхода к художественному слову заложена ориентация на классический образец — его продолжение и отражение в современности».

Журнал «Парус» не напечатал ни одного произведения «по знакомству» или «по личной просьбе Ивана Ивановича». Мы — независимое издание. Нет такой партии, такого влиятельного лица, которые могли бы диктовать нам содержание очередного номера.

Зато — есть сложившийся круг авторов, которых можно назвать «парусными». И они со счастливой для нас постоянностью присылают свои рукописи, поддерживают нас своими тёплыми письмами, подогревают душу своей радостью от факта публикации, дружески, бескорыстно и со всей щедростью делятся своими мыслями — подчас настолько глубокими, что по редакторской привычке хочется сделать это достоянием широкой общественности.

Наши авторы — единичные… Уникальные! Как им можно не симпатизировать?

Большая радость — открытие нового талантливого автора. И в «Парусе» его встречает не бездушный конвейер, «дорогая редакция» без имени и лица (ох, так вы к нам иногда обращаетесь, «дорогие авторы»), а внимательные, умные (пусть и немного уставшие) глаза наших тружеников — «офицерский состав» журнала (Ренат Аймалетдинов (заместитель главного редактора), Евгений Чеканов, Александр Шемель, Юрий Павлов, Геннадий Бакуменко, Всеволод Глущенко, Александр Елесин), каждый из которых — не менее талантливая Личность, со своим мнением, со своим немалым багажом накопленного опыта, со своими литературными вкусами и предпочтениями. И знаете, что удивительно? Мы крайне редко расходимся в своих оценках каких-либо значительных явлений современности. Наверное, опять всему виной эти самые личные симпатии… К отечественной классике. И это — неизменный камертон подлинности.

— И напоследок — вопрос на засыпку: можете сказать, в чём своеобразие произведений, написанных в соавторстве?

— Большинство творческих людей, как мне кажется, всё же «одинокие одиночки». И всякая литературная деятельность (писательская или литературно-критическая) требует одиночества — по крайней мере, уединения. Да, художник должен быть чуток, отзывчив, он должен ощущать и воспринимать волны, исходящие от тех, кто вокруг него. Но это на стадии «вдоха». Стадия творческого «выдоха» чаще всего происходит в тишине, в глубоком сосредоточении.

В определённом ракурсе соавтором может выступать и редактор, и переводчик. И это, конечно, несколько иной процесс, нежели совместное синхронное создание художественных произведений (предвижу, какие фамилии «литературных дуэтов» или «мини-групп» сейчас захочет назвать читатель).

В любом случае, из своего опыта скажу, что особенность такого сотворчества в том, чтобы в «золотом среднеарифметическом» родились не «сумма» и не «вычитание» мнений, а некая «третья» новообретённая истина. И здесь много чего должно быть между соавторами: и высокая степень доверия, и уважение, и искренность, и способность к Диалогу и пониманию Другого.

Думаю, соавторство — один из самых интересных и трудных видов творчества, а если оно воплощается наилучшим образом для обеих сторон, то дарит невероятные творческие ощущения от самого процесса взаимодействия и высокий художественный результат на выходе.

— Ирина, спасибо за интересную беседу. Желаю Вам и коллективу Вашего журнала новых горизонтов, творческих открытий и свершений на литературном поприще.

Беседовал Вячеслав Бреднев