Василий КИЛЯКОВ. Камертон. Записки из ладьи Харона.
(продолжение; см. начало публикации)
***
До предела довело безденежье. Стал ближе и понятнее Родион Раскольников с его «или право имею». Как удержаться и не перешагнуть тот предел, о котором предупреждал Ф. М. Достоевский? Стал чаще и пристальнее думать, что надо во что бы то ни стало выжить — и чтобы без крови… А дальше? Что дальше? Получи долгожданный досуг, деньги — и не думай о проклятом голоде…
И так долго думал, сначала будто бы в шутку, потом все серьезнее и чаще, и вот уже принялся «гонять» эти мысли так, что они стали не от беса, а прямо моими. И так незаметно приблизился к делу, и стал уже и детали «обсасывать», и жертву нашел — коротконогого, толстого, ежедневно меняющего машины турка — и стал проигрывать, словно на кинопленке, как это все случится… В этой задумчивости пересекал улицу, и вдруг навстречу мне — одноклассник. Тотчас по виду и походке его определил: явно отсидел, недавний «зек».
Идет, подергиваясь, так странно, нелепо, с тяжело болтающимися руками, если только можно назвать руками эти «палки», тонкие, с огромными, как у рака кистями. Таким ли я знал его? Теперь это — узкогрудый, чахоточный, дошедший до предела «кент», а ведь в прошлом — боксер, легко стоявший пять-шесть раундов, кандидат в мастера спорта по боксу, студент института «Стали и сплавов»…
И вот теперь он — уже контуженный, со следами контузии на лбу. Нервический тик и нелепые подергивания делают его еще более жалким, смешным; и как изуродовала его судьба — быть может, за одну-единственную ошибку, безрассудный порыв.
И тотчас, будто иными словами, мне сказано было на этом примере: «Не лезь ни в какие дебри. Не ищи легких путей. Питайся скудно. Тащи воз семьи тяжело, но честно и прямой дорогой. Старайся по-монашески сохранить здоровье возможно дольше: быть может, сохранить здоровье — одно из главнейших средств для человека, чтобы больше и глубже понять эту жизнь, отыскать свой путь. Хорошее здоровье до возможного конца — это особенно важно для полного вызревания души к Богу. Помни это — и будь осторожен. И тем более не стоят паршивые деньги пути к Богу — деньги, пусть даже и удачно уворованные. Собьют они, кровавые, с пути».
И так явно и наглядно мне все «объяснилось» этой случайной встречей с бывшим однокашником, что и вопросов не возникало уже.
Выходит, и самые пустые и неожиданные встречи могут быть Божьим предупреждением, ответом на те вопросы, что и на исповеди не всегда открываем мы…
***
Нынешняя Россия — если вообще в ней осталось что-то российское — частью на откупе у Федора Павловича Карамазова, частью — и это особенно гадко — у смердяковых, этих байстрюков, «нигиляк», у взбесившихся нищих, готовых на все за деньги, премии, гранты…
У смердяковых, «подбарчат», нет ни сомнений, ни проблемы выбора. И смердяковы эти (а иные из них ходят нынче с толстыми золотыми цепями на шее, разъезжают на иномарках, блистают зубами от «Экстрадент», со здоровьем регулярно проверяемым и кровью регулярно очищаемой гидролизом от старой соцболезни — похмелья, очищаемой в американских центрах), эти «пупки земли», считающие себя таковыми — эгоцентричны до предела. Они вживляют в ткань своих — вновь возведенных лазерными технологиями — зубов… по изумруду. Дети их — с разноцветными наколками и пирсингом на пупках и гениталиях, с драконами на шеях и задах, на грудях и спинах, и все заботы и познания их ограничиваются лишь бутиками, «экстази», «коксом»…
Все это — продолжение, «развитие» все той же темы бесовства на Руси. Впрочем, и по роману Ф. М. Достоевского, они, смердяковы, Карамазовым — родственники. Несколько грязноватые, с колтуном в волосах, паршивые, гибридные, но — родственники. (Пусть и не признанные федорами карамазовыми). Известно, к чему они приговорили и себя и свой род, эти байстрюки…
Но народ, русский народ тянут они в пропасть по какому праву?
Недавно узнал и я то, что хорошо известно биологам. Рыбины, существующие в глубинах, в абсолютной темноте, если освещать перед ними бездну, уже во втором, третьем поколении — прозревают. Глаза их, давно ставшие атавизмом из-за непроглядной тьмы, потухшие, вновь проявляются и — открываются. Даже эти твари в глубине Марианской впадины — прозревают… А что же мы, люди?..
***
Как отражается физическая сущность на духовном облике человека. Тут — тайна. Существует целая теория, утверждающая, что именно физически ущербные, неполноценные люди рвутся к власти. Этим они компенсируют внутреннюю свою неудовлетворенность. Определенно, смысл в этом ясно прослеживается. Если взглянуть или вспомнить, кто был или есть у власти, вспомнится невольно Починок, Дворкович, Новодворская, «Хайдар» и проч. и проч… Каково «обаяние» этих власть имущих, сытых и довольных! Каждый добавит сюда свои примеры — в частности, из шоуменов, напряженно лезущих в экраны: всех этих собчаков, цекал (на ненецком «собчак» — самая непригодная — ни для охоты, ни для упряжки — собака). У «Хайдара»-реформатора (в переводе с монгольского «хайдар» — вор, разбойник, «скачущий впереди»), у него и впрямь все в роду — революционеры, «скачущие впереди разбойники». Даже и наследница (Маша) — не без явно разбойничьих, мятущихся черт. Но, казалось бы, неужели материальных средств не хватает на пластическую операцию? Даром, что ли, очередной из «хайдаров» влезал в аппарат управления?
Все написано на лицах их, в их жестах, в их взглядах. Взгляните на них: Боровой («Натанович»), Гельман… Познер, разыгрывающий карту архи-честного и непредвзятого арбитра над всякой схваткой (и при этом — его таскание «каштанов из огня», пышное отстраивание дач, отдельно — себе, отдельно — маме, в неприкосновенном, охраняемом от порубок лесу)… Демонстрация своего материального достатка по ТВ, заказы на ландшафты усадеб с водопадами…
Итак, необходимо понять, что средний человек способен видеть и воспринимать только физические «образины» людей и похожих на людей. Известно, что в противовес «теории видов» Дарвина, один из русских старцев предположил иное понимание эволюции. Он отмечал, что и впрямь трудно не заметить у человекообразных обезьян явной схожести с людьми. Но не было ли обратного движения, не сделались ли обезьянами — люди, полностью отдавшиеся во власть страстей?
Попытаться представить «астральные» тела видных политических деятелей, явно физически ущербных, весьма желательно — но не ужаснется ли душа, если узрит невидимое? Не спасает ли Создатель нас от сего ви́дения?… Ведь даже и при полном неумении разгадывать душевные сущности, мы не можем уберечь свои сердца от презрения и ненависти. Что же было бы, если бы мы различали их на духовном уровне?.. От этой догадки бросает в дрожь.
Однажды мне довелось просматривать фотографии в краеведческом музее города Вятки… Фотографии самого начала 20 века, сделанные под вспышками магния. Что это были за лица! В три ряда, лежа, сидя и стоя — все офицеры флота. Чистые, умные, одухотворенные лица. И тут же, рядом, фото нынешних «правителей» — сравнить невозможно. Многие из тех офицеров погибли в 1905 году, в войне с Японией. Эти — живут и благоденствуют. Да полно, живы ли они? И не обезьянничание ли такая жизнь?
***
…Как этого не заметить: при сильной государственной власти в стране — когда страна на подъеме — часто отмечают и первые места в спорте, особенно в групповых командных первенствах: футбол, баскетбол, волейбол… В слабой стране, где спорт находится без призрения государства, как правило, процветают индивидуальные виды спорта: бокс, тяжелая атлетика, одиночная стрельба — или вообще ничего…
Еще пример: выбор народом неких излюбленных, становящихся модными певиц. Их сценические образы невольно демонстрируют как бы слепок с души мещанина (соответствующего времени), обывателя. Чтобы проследить это, достаточно вспомнить «лирические образы» певиц от К. Шульженко, М. Кристалинской, О. Воронец, В. Толкуновой, Э. Пьехи… до обожаемых толпой сегодня. И здесь все понятно: отчетливо видишь образы, созданные в те тяжелые военные и послевоенные годы, образы жен, матерей, которые не бросят, не предадут, не оставят. И вот настает перестройка «с ускорением», горбачевское «мышление в общем глобальном масштабе…» — и тотчас выходят певицы в ботфортах, нагие и полунагие. Таковы и песни: «Айсберг в океане», «Без меня»…
А ведь и они, эти певицы, тоже вполне точно олицетворяют вкусы и требования своего времени. Но их лирические героини — это уже не заботливые мамы или терпеливые жены, это путешественницы по жизни в поисках сладкого, хищницы, охотницы до удовольствий. Вполне открыто эксплуатируют они и уверенно продают свои «достоинства»: юбка выше колен, голая спина, походка по сцене по-утиному носками внутрь. «Угнала тебя, угнала, ну так что же тут криминального…», «Настоящий полковник». Они и в личной жизни — пьяненькие, мед с дегтем. И вытаскивают они на свет таких же. Они породили своими «лирическими образами» уже целую плеяду… Тут некое перерождение, нравственная мутация. И события их жизни валятся на обывателя подобными же идеями, поисками и словами, в той же «манере исполнения»: «Выпьем, бабоньки, бум немножко пьяненьки…», «будь или не будь, сделай хоть что-нибудь…». Но главное, «всем» это нравится — толпе, мещанину…
…Мир спасет даже и не красота, ибо и красота бывает зла. Мир спасет мать, материнство… Доброта матери. Потому-то так настойчиво повторяется и отражается в искусстве образ матери. Матери, материнства, а не гулящей бабы.
…Так много может сказать самый «незначительный» и незаметный, неприметный факт, казалось бы, не имеющий никакого отношения к истине: спорт коллективный — о силе духа и соборности, эстрадные певицы — о нравственности…
***
Транспорт или магазин, стадион или кинотеатр. Всякий человек в городе стал человеком толпы. Люди так издерганы, что не выносят взгляда, обращенного друг на друга. На Западе эта затаенная ненависть прикрывается натянутой улыбкой, правилами хорошего тона. У нас, в России, не считают нужным прятаться за культуру поведения… А уж если задели сумкой или наступили на ногу — тут уж только держись, выскажут вам все «по полной». И виной здесь даже не отсутствие воспитания…
Человеку вернули образ животной сущности, индивида в лесу, сущность не самарянина, а охотника. Извратили пути Божьи. Доказательство тому: не душа глядит человеческими глазами в душу человека, а животное — в глаза животного. Вот почему этот взгляд воспринимается как вызов. Так смотрели в глаза жертвам, а жертвы — в глаза мучителей. Так ждали ночного стука в тридцатых. Но теперь боль и обида искусственно перенаправлены, «канализированы» именно на ближнего.
Адовым пристальным взглядом, глазами огненными глядя, бес выбирает очередную свою жертву.
***
…И не хочется говорить, а не могу умолчать об этой странной вере в русского человека у старца Зосимы в «Карамазовых», мол, богатые люди спохватятся: «Ах, сто́ю ли я того, чтобы мне прислуживали?» — и поделятся своим богатством с бедными. Впрочем, там есть и другое: если этого сочувствия бедным не найдется, не спохватятся богачи — то зальют кровью всю Россию. Что и случилось в 17-м. И, по всему вероятию, не последний еще раз. Если «высший суд», сам Господь Бог не вмешается. Так, по крайней мере, я воспринял слова старца, перечитав совсем недавно «Карамазовых».
***
Глаза человека — зеркало души его, важнейшая часть от трехсоставности его самого. Быть может, поэтому Серафимы вокруг престола Божия — многоочиты. Близость к Богу предполагает полную ясность духа. Множество очей у Серафимов, и прикрывают они их крыльями, не в силах взирать на свет, исходящий от Бога. Свет Очей. Как не изумиться тут яркости и подлинности видения святого отца, поднятого до престола Божия…
***
Узел из веревки… Как его не перевязывай, а концы всегда остаются. Их не спрячешь. Также и жизнь человеческая: как не мечтай, не заблуждайся по поводу своего бессмертия, как не предполагай свое рождение давним, уходящим в вечность — а торчат концы в обе стороны. Вход в эту жизнь и выход из нее всегда отдельны, самостоятельны и различны — «самовяжущи»…
***
Не забыть, как вслед за грузино-осетинским конфликтом тотчас десять кораблей НАТО вошли в Черное море. Объявлено было, что привезли они… «одеяла и памперсы». И сегодня идет стремительная накачка оружием режима Саакашвили. Предвидятся новые авантюры. Геополитика управляется через хаос. Иран, Ирак, Афганистан, Сербия, Ливия, Испания… И снова Грузия — май 2011 года… Управляя «хаосом», можно влиять на события. Управление миром через хаос, через обострения — вот один из методов владения миром…
Мир вновь оказался на грани. Россия так много отдала через теплохладных правителей и чиновников, что попытки вернуть теперь хотя бы часть былого Запад воспринимает как вызов.
Беда в том, что спорить с банками Америки и Англии, в которые вложены деньги новой русской буржуазии, никто не станет. А банки эти принадлежат глобалистам.
***
Начало сентября. Президент Медведев поздравил М. Швыдкого с шестидесятилетием. Выступили в «Новостях» Марк Захаров, еще один русский режиссер, «гений», как они именуют себя. Как рады они были 93-му, он и Рязанов Эльдар! Тот и вовсе «нашел» гвоздь в табуретке «Эльцина» под Пасху и пожурил ЕБН, де, какой же ты хозяин… Теперь — смешно, а тогда — верили. Ведь многие же поверили этим режиссерам-комедиантам… А как, с каким вдохновенным актерством поздравил Швыдкого «кот Матроскин», как улыбался! Ей-ей, большой актер, не зря во славе ходит… А я все удивлялся до сего дня его непотопляемости — этого (цитирую) «полного еврейского мальчика» с «мощным мышлением»…
Поздравили ли Валентина Распутина или Владимира Крупина?
Эх, Россия, не в чести ты, куда тебе за этими «гениями». Поистине, хвост виляет собакой…
***
Укладываешь детей спать — и вот уже целый вихрь борьбы, возмущения: «Не хочу! Не буду!». Ребенку хочется деятельности, движения, самопроявления. Она кажется необходимой ему, как сама жизнь. Проявление этой жизни — деятельность, и лишь уснув, ребенок не желает пробуждения, никак и ни под каким предлогом. И это как раз и есть то самое «счастье», которое кажется теперь уже вполне понятным ему — счастье покоя, «небытия», и он, ребенок, уже инстинктивно не готов обменять это новое счастье покоя ни на какие «коврижки» деятельности. Попробуйте разбудить его, это едва ли не тяжелее, чем уложить спать…
Так в чем она, правда счастья: в бурной деятельности, или — в покое?
Неужто и там, и там?
***
Человек до смерти своей и разрыва с Богом был одет в сияющие одежды света. Света ангельского, нетварного — а потому нынешнее нагое его, человека, состояние, которое и одежды не скрывают, не могут скрыть, неестественно, даже — прямо противоестественно. Вызывающе — перед Богом. Это-то скотское состояние, признанное позорным и стыдным даже и среди людей, именно оно сегодня культивируется повсюду (нагие женщины, мужчины — на плакатах, в журналах).
Состояние это сегодняшнее — состояние прямого вызова Создателю и следствие первородного греха, вечное напоминание о падении. А между тем, этот стыд наготы, вместе с голосом совести дан нам от рождения. Стыд. Его голос слышен в каждом, даже в маленьком ребенке. И это так ясно и показательно, что трудно спорить.
Способ же воспроизведения себе подобных был задуман Богом, по свидетельствам старцев, совсем по-иному, тоже нетварно. Но человек сам избрал путь скотов. Путем скотов следует и душа человека от рождения. Душа, следующая скотским путем, может ли спастись? Только милостью…
***
Расстрелы в России. Как часто было отмечено, они проводились по утрам. Почему, зачем именно по утрам? Не понятно, но и не случайно: утренние часы в России, особенно зимние, осенние, а часто и весенне-летние, настолько сиротски, серы, так пусты, голы, холодны, что кажется порой, что в такие утра и погибнуть не жаль.
И вот как раз такое утро. Платформа у храма святого Трифона (Рижская). Как сиротски-трагически здесь светает в феврале, как высоки и черны эти амбразуры окон многоэтажек, что громадами вознеслись вокруг небольшого храма, и так это все продуто вьюгой, охвачено непокоем, сковано морозом, что невольно, сами собой приходят мысли: разом, набравшись воли, решительно и навсегда порвать со всем этим…
Иногда кажется, особенно осенью, что гаже и никчемнее страны, чем Россия — нет. И какую людскую судьбу ни возьми — из родни, знакомых, даже самую знаменитую, на первый взгляд вполне удачную, легкую — в каждой сплошные несчастия, трагедии. И эти трагедии подтверждают лишь одно: замкнутым на физический и материальный успех, успех видимой жизни — удел один: гниль и смерть, и эта наша тоска обоснована, она — суть пробуждение жизни высшей, жизни духа. Иначе для чего она, эта жизнь человеческая, и где ее истоки, как не свыше — в непокое минут богооставленности, блуждании разума мятущейся души?
Серая жизнь «вытряхивает» из человека все его надежды на счастье, на любовь земную. Она мучает его на протяжении всего пути, до конца и уничтожает даже и саму память о нем — во имя чего? Не разложившееся и не погибшее зерно не всходит колосом вверх, к солнцу… Жжет его снегом, сечет ветрами, усмиряет потерями близких и дорогих людей. И если бы человек не заслуживал такого безликого, безразличного, безучастного (как это кажется) отношения к себе, разве так было бы?
Зреющее зерно, брошенное в землю хозяином, чувствует ли боль, испытывает ли обиду на сеятеля? Особенно в холодные неприютные утренники, веснами, осенними хмарными утрами — восходя?..
***
И еще одно раннее утро. Еще одно мое утро на этой земле. Вознеслись многоэтажки. Мощно гудят машины и двигаются сплошным потоком — горбатые иномарки, «сабурбаны», малолитражки-игрушки, блестящие, как черные жуки…
Спустился вниз долгим путем по изломам-пролетам лестниц во двор. От голубя под столбом остались одни перья. Голубь — образ Духа Святого. Он, голубь, сегодня странно и страшно мутировал в городе: питается на помойках, из сизого сделался черным, клюв удлинился… Словно бы и не голубь, а разновидность вороны.
Голуби появились и стали множиться недавно. В девяностые их не было почти вовсе. Их съедали нищие, они подыхали стаями. Однажды я видел, как бездомные ловили голубей на петлю, на крошки. И в этом тоже нетрудно было разглядеть особую примету времени. Голубь, клевавший хлеб, наступал в петлю веревки. Веревку дергали — голубь падал. Взлетал и опять падал, как-то набок, мельтеша крыльями. Один из одетых в рванье брал двумя пальцами голубя за шею. Зажимал голову в кулаке и так ударял кулаком о колено, что голова оставалась в пальцах, а голубь с кровавым отрывом шеи, упав на асфальт, бился, истекая кровью...
Предвкушая горячую закуску, перекладывая бутылку из кармана в карман, сразу повеселев, они всей компанией, хваля за ловкость ловца, удалялись в недалекий лесок. Один другому говорил: «А я не так. Я гвоздей набил в подоконник остриями вверх. Крошек накрошил. Он прилетел, голубь, клюнул, и — шлеп… Я только взял его и все. Он сам себя решил. А ты не так, ты вон как ловко»…
…Дух Святой все дальше от растущих городов, все недоступнее. Остались нам одни только перья.
***
…Когда поживешь до вечера, поработаешь, покрутишься в мире этом, отведаешь этой жизни «в полной мере» и, не находя оправдания ей, вернешься домой, дети дома включат телевизор. И вот, непроизвольно глядя на то, что их увлекает, ловишь себя на мысли, что там, в телевизоре — нет жизни. Она не то чтобы не отражена, а даже и вовсе не заявлена, не представлена даже и малой толикой «реализма»: то какие-то сумасшедшие Санта-Клаусы скачут по Америке, вместо поздравлений и подарков расстреливая прохожих по дороге, то — маленький, смешной, с мелкими колючими зубами и накладными бицепсами очередной «Рембо» бьет и топчет все, что способно шевелиться. То — «Ундина», то — уродливые киборги и люди-пауки. И становится странно: неужели никто из окружающих (не говорю о владельцах каналов) не понимает, что это ненормально. Проповедь пустоты, ошарашенные дикие рожи, рога, перепонки крыльев чудовищ… Нельзя жить настоящей жизнью и выдавать ее намеренно за неестественную, искусственную — снимать и продавать. А проделывать такое с детьми, которые увлекаются, вовлекаются в любые куражи и коллажи, проделывать такие фокусы с ними — и вовсе дело гнуснейшее. Не о таковых ли сказано в Евангелии, что «лучше бы им не родиться вовсе», и — «жернов на шею»? «Жернов» и тот был бы легким наказанием по сравнению с тем, чего дождутся они по ту сторону — по справедливому уже суду за содеянное ими.
И другое: а вот мы, здоровые, сильные мужики и бабы, отцы и матери, старшие братья и учителя, все молча сидим и дожидаемся, когда эти выродки — «владельцы» приватизированных «каналов» — сами наденут камни с вервием на себя, на свои бычьи шеи, устыдясь последствий своих «творчеств». Не дождемся, не будет этого, не осознают, не наденут они жернова себе на шеи. И что же это «сидение», молчаливое согласие как не отдание малых сих на съедение Молоху? Не молчанием ли предаем?
А пока мы вынуждены поодиночке, каждый своими телами, сердцами закрывать похабные экраны от детей, как дзоты на фронтах Второй Мировой…
***
Смотрел на ребенка, слушал, как он лопочет, и вдруг понял сердцем, что вся литература со всей ее мифологией, которую можно читать, а можно и не читать, вся жизнь не стоит смешного и трогательного этого лопотания ребенка… И только в этом — жизнь: рождение целого мира, микро- и макрокосм. Рождение самого Логоса в душе и сердце малого сего — вот это одно «с божьего голоса», со всеми оттенками, с тенью и светом, светом и тьмой, с радугой и водой, вешней росой и твердыней.
Для Бога каждый человек — целый мир. Само творенье Мира Божьего в этом лопотании ясно слышится. И верится тогда, что мир создан Словом.
***
…Все не выходит из головы роман Достоевского и то, как хорошо, как живо у него вышел старец Зосима (Амвросий) — с больными почками, больной не один десяток лет до такой степени, что по свидетельству очевидцев не мог порою вынести к народу чашу для причастия. Этот старец, скрывая и превозмогая свою боль, терпел всех этих Карамазовых-дураков, им подобных, разрешал их проблемы, семейные дележи, принимал еще множество народу и т.д. — и все это Любви ради Божией, Бога ради…
А ведь Зосима — это не выдумка Достоевского. Это подлинный человек, достоверный. Святой.
Святые не брезгуют нашими бедами, сварами и распрями-тяжбами. Так идут они, святые, увязая в наших грехах, как в песке пустынном, болящие, под жгучим солнцем...
***
В месяце нисане, марте–апреле, Иуда продал Христа... И эти его, Христа, страшные предчувствия и томления: «Душа моя скорбит смертельно…» Но вот и я, я сам, с детства, когда и не знал и не читал еще Евангелия, знать не знал об этой Его поре тяжелейшей, невыносимой для простого смертного, для души человеческой, а тоже всегда тяжело переносил весны, особенно — в полнолуния. Да и до сего времени тяжки для меня эти весны, сам не знаю почему. Или это древний отголосок постов моих предков-крестьян, или собственная тоска крови — не знаю…
Замечал даже и за рубежом: и полушарие иное, и луна другая, а тоска — та же, подобная той. Невыразимая. Обо всем мире, что ли?..
***
«Площадь трех вокзалов» в Москве. Двигаюсь сквозь толпу, смотрю, вглядываюсь в окружающих — какие все разные! И редкое лицо лишено печати «оспы» греха, не иссечено похмельем, страстью, горечью утрат.
Грех даже и внешне «потемняет», искажает лицо человека. Скажем, то же вино: пьяницу видно. «Оспа» страстей человеческих всегда не бесследна. Каждая привычка (ко греху) накладывает свой отпечаток. Привычка ко греху, пьянство, плотская страсть, курение — некие уровни вменяемого (до определенной поры) сумасшествия. Но какие дьявольские физиономии порой выделывают и гнев, и вино, и блуд!.. И вот иду и вижу, почти физически осязаю и собственную греховность — и горечь от этого. Страсти, повторяемые, не могут сойти без следа на челе.
Бражка, медовуха были на Руси издавна для здоровья и праздника. И если «мед пил», то «по усам текло, а в рот не попало». Крепленое же вино было и вовсе не в чести. Спирт, водка были занесены на Русь искусственно, как зараза. Найден был спирт алхимиками-оккультистами, когда они искали «эликсир вечной жизни». Его открыл француз (с иудейскими корнями) путем выпаривания вина. Этот оккультист-француз из самого хитрого племени и тот едва остался жив, едва уцелел от своего зелья. Так и не найдя средств обратить свинец при помощи дерьма и волшебного кристалла в золото, так и не отыскав философского камня, он до такой степени «омолодился» спиртом, что чуть навечно не остался молодым. Еле откачали.
Эта находка алхимиков (вот уж истинно «по трудам их узнаете их»), спирт и водка, явились моральным и нравственным, а вернее аморальным и безнравственным, продолжением того же греха, который при помощи неких колдовских чар и приема «плода с дерева познания», предприняли Адам и Ева. То есть — через плод «стать как боги». Не совершенствованием и синергией с Творцом, а некой уловкой, приемом: съел — и получил. Вспомним Библию, как, наевшись пьяного винограда, они, первые люди, легко поверили змею. Ева — змею, а Адам — жене. А нагрешив, так и валялись «по самое гузно в г…» — как писано у протопопа Аввакума.
И вот сдается мне, что деревом познания добра и зла было и остается — дерево винное. Как предтеча ко греху. «Добра» от него мало — и только в самом начале, при вхождении градуса в кровь, в минуты опьянения. Зато зла и греха воистину столько, что испрямляет оно дорогу к гибели, к смерти. И вот, виновато и похмельно, скрываясь за лопухом, остается людям только одно: перечить Богу: «Не выйду, я — голый…»
Грех отражается на ликах поколений, быть может, дольше, чем до седьмого колена, но он усилен тысячекратно действием винного дерева. И это тотчас видно.
Так, один из рода Данова попытался войти в овчарню не через дверь, а выбив раму, напустив мрака, холода, мороза — и десятки поколений гибнут, замерзают насмерть…
***
Храм Спаса Нерукотворного в Пушкино. Приехал большой чин, с охраной. С паперти он звонил на ходу по мобильному телефону: казалось, самому Господу Богу. Церковь мало-помалу набивалась богатыми и очень богатыми людьми, прибывшими на отпевание кого-то из своих. Как странно было видеть, что почти никто из них за службу ни разу не перекрестился. Для чего же пришли на отпевание, если не видят в этом никакого смысла?..
Я ушел из церкви, взял грех на душу: так и не смог настроиться молитвенно, а присутствовать только видимо на молитве тоже не смог, что-то мучило душу, томило…Чувствовал себя так, словно я — нераскаявшийся мытарь, словно повидался вживе с благочестивым фарисеем, даже подружился с ним, сам стал таким же. Сбила с толку спесь, «энергетика», как теперь говорят.
…Это бедовое, несправедливое состояние недовольства собой, жизнью, выпавшей судьбой. Иногда кажется, что оно не оставит в покое и в вечности, настолько оно явно, необъяснимо-несправедливо, не обосновано ничем. Почему нужно терпеть от этих сытых притеснения, продолжать влачить и дальше такое жалкое существование? А что это так — очевидно. И вот, эти пигмеи, недавно спустившиеся с гор за солью или подтянутые родственниками до власти и даровых барышей через продажи арендных площадей или жилья под вывеской «ЗАО», они, не умеющие порой грамотно составить и одного акта, приказа или рекламы — они сыты, довольны, устроены (и дети их — тоже), и в церковь приходят по необходимости, на всякий случай, и все им сходит с рук… И это чувство незаслуженной обиды, что, мол, и со мной здесь поступили несправедливо — эта догадка настолько ясна, что ослепляет.
Острее всего, верно, ощущают обиду, подобную моей — дети на новогодней елке, которых обошли подарками. Мало кому из нас не знакомо это состояние упрека миру. В зрелом возрасте ощущаешь это тоже можно ощущать очень остро: неустроенность на работе, неудачи в творчестве, потеря дорогих людей, незаслуженные потери…
Шел и думал так, вспоминая из личного опыта, из истории, что даже и не только «золоторотцы» могут роптать (выкалывая купола или бубновый туз на спине) на судьбу, а и одетые в бутиках по последней моде сынки депутатов и министров. Ведь и им — всего мало!
Общественное положение вряд ли влияет даже и на пропорции обид. В этом суть некого непризнания богосыновства человеческой личности: в зависти, в обиде. Сыновство возможно лишь в не униженном состоянии. Это может быть душевным состоянием, но проще и ближе каждому пример — материальный. В этом самая суть противоречия между православием и протестантизмом. Там легко и понятно: если любит тебя Бог, ты богат. Но у нас, да и в Новом Завете, все прямо наоборот. Вся судьба Сына Божия, который не имел и где голову преклонить, тому пример.
И вот встречаешь пигмея и удивляешься, потому что был уверен до сих пор, что с его навыками и наклонностями он давно сидит или сгинул на зонах. А он не только не сидит, он стоит передо мной, крикливо одетый, с мобилой-смартфоном по последнему слову техники.
— Чей «Мерседес»?
— Мой.
И опять это смешное и понятное состояние, из детства: чувство обидной несправедливости: «Тому на празднике дали леденец, этому — машинку в подарок, а я мне ничего, а ведь я так хорошо сплясал». И вот душит ребенка обида великая, не детская: «Да как же так, я ведь тоже хороший, а мне — ничего!».
Так и во взрослой жизни, и в теперешней — особенно. Некогда остановиться, обдумать. Сказать себе: подожди обижаться. Во-первых, «праздник жизни этой» еще не кончился, и тебя не забудут. Во-вторых, как знать, может статься, что тех, у которых сегодня подарки, посулы и ожидания, наградят еще и березовой кашей. И, в-третьих, наконец: присмотрись к этому кругу наделенных подарками. Приглядись попристальнее: согласишься ли ты войти в их круг за всякие там подарки, пусть даже и самые заманчивые, надо ли тебе это?
***
Документальные кадры хроники молодой «мадонны» Чикконе, «маленькой вонючки», как в шутку называют ее сами американцы, «вонючки», отметившейся и у нас своими плясками неглиже, с «распинаемостью» ее, извивающаяся на хрустальном кресте под занавес (о чем говорит ей, каббалистке, крест?), с песнями, посвященными «папе Римскому» под названием «Как девственница» и проч., и проч. Эти самые пляски и кривляния начинала она в пятнадцатилетнем возрасте в одном из кафе Америки, с сомнительными, странного вида, нечесаными и полуодетыми, непонятного пола человекообразными экземплярами — представителями «американской культуры», и кадры эти широко известны за рубежом и у нас.
Больше всего, как я понял из этих хроник ее молодости, удавался ей один и тот же фокус, которым она приводила в восторг собутыльников: она целиком заглатывала пивную бутылку емкостью 0,33, постепенно растягивая губы и зев, наподобие того, как змея заглатывает яйцо. Зрелище это и впрямь впечатляет. И для этого явно надо было тренироваться — и не день, не месяц. Причем с явным умыслом и намерением именно этим «умением» и прославиться…
…Новый Завет. Христос, обличавший будущих распинателей своих, споривших, работать ли по субботам, какой рукой и когда подтираться… «В ветхие мехи не наливают молодого вина». Ветхое — это Саломея, нечто голое, с пританцовыванием. Оно, это нечто, живет и сегодня. Приезжает в Москву со всей своей «свитой», с тоннами аппаратуры, верещит «Хэллоу, рашен» и дефилирует по сцене, прихлебывая виски из горлышка, намекая, что «рашен», это и есть прихлебывание из бутылки — и всё…
…Монахи берут имена святых, и тут все понятно: искушения переносимые ими на каждой ступени монашеского жития тяжелы, требуют покровительства того святого, чье имя принимается при повторном рождении в монашестве, в духе. Но вот для чего-то и бесы, и служащие им переименовываются — и тут не все ясно. Чтобы огрести больше достатка, серебренников? Стать неуязвимой для молитв? Бесы боятся молитв и скрываются под выдуманными именами, но не под святцами… Миллиардами долларов простые американцы завалили эту «мадонну»… Но каков же нравственный уровень того общества, которое так щедро вознаграждает на протяжении десятков лет этих своих кумиров? Но вот и наше «общество» не только не растерзало ее, не отвергло, но и рвется на ее концерты, платит ей деньги немалые…
***
Бедная и бледная, но до чего же родимая русская природа и обстановка; как учит она, настраивает на единственно верный тон: помни себя и предков…
Эти бедные и бледные рябины, нагнувшиеся долу среди тумана и лещины, эти пушистые ели в туманах, что плывет-стоит над недвижным озерцом, перелеты птиц… Как по-иному вспоминаешь все это на чужбине, а чужбину — на родине. «Ностальгия» — неверное название и страшная болезнь. Острее не знаю… А назвать лучше — «памятование». Именно так. Вернувшись в рязанские поля, понял, что так мучило среди обилия пустяков и товаров. Пуповина памяти моей отторгает пустую и стальную иноземщину. Здесь даже ветер несет мне голос ушедшей в мир иной бабушки, а пустая корзина из краснотала напоминает: «отец сплел»…
***
Приснилось что ли — не пойму... Придумали такие необычные суды. И судили-приговаривали к выкалыванию надписей на коже виновных: «Не будь гомосексуалистом». «Верь в Бога, во спасение». «Не воруй, не лей (не пей) кровь человеческую…» И так далее. И вот так будто бы и изменили мир: без мук и крови. Надписи были всегда на виду, и каждый встречный видел, кто перед ним…
Проснувшись, вспомнил, что этот замысел о мире исполнен так: каиново племя все помечено. Об этом сказано в Ветхом завете. Каждый мог узнать каинита, но наказать его не мог, не смел. А теперь — не узнаём их. Они смешались с народом. Значит, мы утратили какое-то зрение или орган чувств.
***
Вся философия всех времен и народов состоит в одном: в подстегивающей человека тайне и неизбежности смерти — для всех без исключения. Кроме верных Христу. Красота жизни вечной, которая начинается уже здесь, лишь она одна и есть смысл существования.
***
Жизнь русского, даже и оглупляемого современным прогрессом, глобализмом, жизнь даже и незаметного мелкого мещанина все же в гораздо большей степени есть приуготовление к смерти и к встрече с Богом, чем, скажем, жизнь янки или немца. Это же наглядно показывает и русская православная церковь (церковь восточного обряда): сорокадневный пост, потом еще три поста за ним, стояние на молитве до двух часов (в монастырях — до пяти), с водосвятным молебном, поминаниями и литиями…
Возможно ли такое, скажем, в кирхе, особенно в протестантской? Нет, конечно. Зато возможно другое: из ресторана — прямо на причастие. «Причастие» облаткой. Православный спросит: как же так, быть не может! Может. «Папа» католику разрешает, даже приветствует: хоть пьяненький, но приди, сделай одолжение, на пять минут, долее не задержу…
Русскому такие послабления даже не то что не понятны, а дики.
***
Народ рассортировали, как плебс: по интересам. Любишь чертовщинку — отдельный канал: «территория призраков», посмеяться — вот тебе «ТНТ»… Хочешь другую безвкусную и сомнительную жвачку — получи «РенТВ»… Канал «Культура» — как зелень к блюду, самую малость.
Как далеко все это от истины, от творчества! А без творчества нет человека — есть тварь, и только. И ни одного православного канала! А ведь это Россия, Русь… Оккупированная.
***
Русский человек, почти полвека живу и наблюдаю тебя! Порою думаю (до жесткой судороги щек), что ты — животное, лишь отмеченное Божьей искрой, которая жжет тебя, мучает невероятно, не дает тебе покоя. И… сжигает. У русского нет тихих и долгих мафусаиловых лет. Уходят они по страстям, рано. Срок жизни в России едва ли не самый малый…
— Под ярмом долго ли проживешь? — сказал мне недавно рязанский крестьянин-старик и, хитро глядя на меня, стал закуривать самосад.
— Нет, — не согласился я, — не под ярмом, а с Божьей искрой.
Он с удивлением посмотрел на меня и промолчал. До сих пор не знаю, понял он меня или нет.
***
…Под Новый год вел шестилетнюю дочку на елку в Дом Медика, что в переулке возле Тверского. И вот на улице при входе поразил своей сочной русскостью, кудрявой шевелюрой, нерастраченной какой-то богатырской силой… инвалид в коляске. Познакомились. Он собирал подаяние, но с таким видом независимого богатыря, точно повеселить всех вышел.
— Живу только по пояс, — смеясь, говорил он мне.
Поразила эта независимость его, то, что в таком положении можно еще и вот так шутить, смеяться. А ведь он и впрямь живет только по пояс, ноги ампутированы очень высоко, немыслимо. Он словно вкопан в землю или замурован в бетон. Безногий этот шелково-кудряв, неисправимо молод, весел, хоть и увечен. И трезв!
Отправил дочь на елку (утренник без родителей, взрослых не допускают; это особенно модно теперь: разделять родителей с детьми). Вернулся побеседовать с инвалидом. Было мне неловко, точно я виноват был, что оторвало ему ноги в Чечне на мине. Он же, напротив, разговаривал со мною весело, пошучивая, не прекращая приветствовать каждого и принимать улыбчиво подаяние.
— Как же ты можешь еще и улыбаться? — набравшись смелости, спросил я неожиданно для себя самого.
— А так, — ответил он просто. — Я жизнь эту как премию воспринимаю. Как «бонус». Учился на юрфаке, начитался Ремарка, Хэма и решил: раз Афган не застал — хоть в Чечне повоюю. Какой мужик, думал я, если пороху не нюхал… И вот приехали в Кизляр. Огромные трубы, диаметром по грудь, иные — даже в рост человека, все завалено этими трубами. Уже тогда понял, начал понимать, что дело нечисто, что война тут не абы какая, а — за нефть, за доллары… Как бы вместо нефти по этому трубопроводу огромного диаметра — кровушка солдатская не потекла…
— Ну, а дальше?
— А что «ну»? Поздно. Как говорится, взялся за гуж…
Я слушал его и думал: восемнадцатилетний парень, а сколько бед повидал. Он рассказывал, как поначалу ему невероятно, дивно, отчаянно везло. Чудом жив оставался, вдвоем с товарищем вышел из окружения. Предпочел награду поездке домой. Дома не ждала уже девушка, вышла замуж. Думал, что поразит ее наградами во всю грудь, когда вернется. Ожидал, что так и всегда будет, что заговоренный он, что-то вроде этого…
— Знаешь, легко жить, когда каждый день после войны — подарок тебе. Мне легко и сегодня. Тебе, ты не поверишь, тяжелей, брат… Война — наркотик. Тянет туда. Тут никому не нужен. Смотрели на меня, как на дурака. Приеду, бывало, а мне говорят. «Ты что, опять в Чечню? Отмазаться не мог? Ума не хватило?». Вот и поговори с ними. Не понимают, что сам хотел. А там ждали, считали дни, когда вернусь. Потом понял и сам, что на «гражданке» не прокормишься, тут другая жизнь. А что я умею? Могу растяжки ставить, из СВД стрелять, но кому здесь это надо?..
Перед тем как уйти я дал ему денег, получилось, что с поклоном — так низко он сидел передо мной на убогой русского производства каталке — и сам поймал себя на этом.
Он крикнул мне в след:
— Помни мое: каждый день — праздник.
И вот шел я от него, понурый, задумчивый, вел за руку маленькую дочь с новогодним бедным подарком, шел и мысленно, по-русски ядовито обращался к самому себе: «Ну, и что ты теперь скажешь про счастье?» В самом деле: мне и ребенка отпустить одного — испытание: в праздник дождаться дочь, два часа всего, а показалось мукой, тяжким испытанием. А ему, из каталки его, вечной теперь уже, ему сладчайшим подарком жизнь видится...
И еще думал я: откуда в человеке эта симпатия, почти любовь к беспечальным таким людям? Вот и у меня сегодня — к этому безногому... Откуда это вечное удивление их кажущейся ущербной, но пышущей волей и свободой натуре?
Знать, у них истина! Не у нас…
***
Господи, как бы мне научиться чаще смотреть в небо!
***
Муравейники-небоскребы Америки не могут не быть разрушены. Они и будут разрушены в первую очередь, когда Творец приступит к поискам нового живого светильника на этой грешной земле. Он пожалеет только соработников своих, мучимых непрестанно на протяжении многих веков. Он не всякую тварь пощадит…
Но кто достоин Сына Его среди людей? Только живые духом.
***
Пышность свадеб и пышность похорон — две игрушки из одного ящика тщеславия. Пышность и преизбыток напоказ — вовсе не от тоски по усопшему на похоронах или особого желания счастья молодым на свадьбах. Пышность же жизни — более чем глупость или дурной тон. Но пышность за счет других, на крови других, за счет голода и мук других — черта по истине адова.
Но цель многих — прожить именно так от рождения и до конца.
***
…Какая сила сокрыта в молитве, если и сам Сын Божий молился до кровавого пота, в страшной тоске повторяя: «Да минует Меня чаша сия». И уже зная наверное, что не минет (от Него не сокрыто было ничто), все же молился. Значит — могла минуть чаша, мог быть его путь другим, если бы… Если бы — что? Если бы с ним молились все — все апостолы. Ведь даже и при словах: «Но не так, как Я прошу, а по воле Твоей…». А до этих слов было еще и сказано: «Где двое-трое собраны во имя Мое, там Я среди них». И если бы молились со Христом трое апостолов: Петр, Иаков, Иоанн в Гефсимании, быть может, тогда все было бы иначе. Но как?
— Симон, ты спишь? Не могли вы бодрствовать со Мной один только час!
Один час молитвы — всего-то. Но и этого не свершилось. Слишком важен был дьяволу этот удар по Христу: усыпить апостолов. Оставить на молитве в одиночестве.
И второй раз будит… Как же одиноко Ему было! Видно, и таинства, учрежденные Им для нашего спасения, быть может, по нашей слабости, по вине и слабости людей плотских, по малосилию нашему, учреждены эти таинства церковные: разогреть, пробудить душу для воли и силы. Особенно — вечерние, ночные таинства, учрежденные во спасение во имя Его, славу Которого во всей полноте не проспать бы и нам. Вот почему отсутствие наше или сон на этих таинствах Христовых подобны сну в Гефсимании, и могут стать они причиной нашего грехопадения на пути избрания.
Потому и настаивает церковь: не спать в воскресение до обеда, не просыпать и не оставлять Его в одиночестве, а молиться с Ним во избежание крови.
Не спите, не спите хоть малое время, один только час!
