Parus

К читателю

Приветствуем тебя, дорогой читатель! Русский литературный журнал «Парус» приглашает любителей отечественной словесности на свои электронные страницы.  

Академичность, органично сочетающаяся с очарованием художественного слова, — наша особенность и сознательная установка. «Парус», как видно из названия, — журнал поэтический, его редакторы — поэты по призванию и сфере деятельности, поэты жизни и русского слова, живущие в разных уголках России: в Москве, Ярославле, Армавире. Статус издания как «учёно-литературного» (И. С. Аксаков) определяет то, что среди авторов и редколлегии есть представители университетской среды, даже определённой — южно-русской — литературоведческой школы. 

Рубрики «Паруса» призваны отразить в живых лицах текущий литературный процесс: поэзию и прозу, историю литературы, критику, встречи журнала с разными культурными деятелями, диалог с читателем. В наши планы входят поиск и поддержка новых талантливых прозаиков и поэтов, критиков и литературоведов, историков и философов. Считаем, что формы и способы донесения «положительно прекрасного» содержания могут быть разными, но не приемлем формализм, антиэстетику и духовно-нравственный «плюрализм». В основе нашего подхода к художественному слову заложена ориентация на классический образец — его продолжение и отражение в современности. 

Мнение редакции не всегда совпадает с мнениями авторов.

Русский литературный журнал Парус

Вячеслав АЛЕКСАНДРОВ. Введение в философию православия (очерки о Любви, любви к Свободе и к Истине). Продолжение

«Воля, проявляемая нами для удержания в границах, переход которых может нанести ущерб нам и окружающим, требует непрерывного включения в работу как сердца, так и разума. Ведь умеренность и смиренность достижимы лишь в результате соединения усилий сердца и ума. И меру ответственности можно определить, только просчитав, прочувствовав последствия осуществления намерений…»

Валерий ХРАМОВ. Воспоминания и размышления о Владимире Григорьевиче Апресове. Продолжение

«Чувствовалось, что он хочет поднять провинциальный уровень до высшего образца, какой он знал, — до Московской консерватории. Отличники “при нем” вдруг стали получать четверки. Студенты и молодые педагоги, обсуждая экзамен, демонстрировали разнообразие вариантов удивленных физиономий (а среди них было множество всякого рода ректорских-проректорских дочек и других “родственников и знакомых Кролика”). “Ну как это?” — вопрошала одна из них, распахивая от возмущения и без того огромные греческие глаза. А вот так теперь будет — как в Консерватории, всем своим видом показывал Апресов, не вдаваясь в подробные объяснения».

Валерий ХРАМОВ. Записки концертмейстера. Юмористический рассказ

«Но где ночевать? Перебирая своих знакомых, я, к ужасу, не смог найти ни одного, кто бы меня приютил с таким грузом, без непоправимого ущерба для последнего. И тут вспомнил свою спасительницу: “Маргарита, только она”. Но к ней нельзя идти просто так — как есть. Она ведь “спасительница”. Нужно поблагодарить, обставить встречу, а то обидится, не пустит, ибо с момента ее увольнения я так и не удосужился этого сделать. Проклиная себя за лень и непозволительную небрежность, возвращаюсь в магазин к знакомой продавщице. Прошу бутылочку “Советского шампанского” (а другого нет!). Продавщица узнала и с понимающей улыбкой на сей раз упаковала покупку в “фирменный пакет” с портретом Пугачевой. Потом опять иду в кондитерскую. Уже за пирожными. Трачу свои деньги, и утешает лишь то, что шампанское дешевле водки…»

Дмитрий ИГНАТОВ. Он. Она. Осень. Рассказ

«Надо сказать, что ноутбук у писателя был не из новых, но хозяин не предъявлял к нему особых требований, поэтому компьютер долгие годы исправно служил пишущей машинкой. Теперь же устаревший аппарат с заметным скрипом проворачивал инструкции нейронного движка. Он быстро накидывал описания мест и интерьеров, потом тщательно подбирал слова, лакируя стиль, и надолго зависал, обдумывая диалоги персонажей. Вероятно, более современная машина справилась бы с задачей в разы быстрее. Зато так у Виктора создавалась полноценная иллюзия сложного творческого процесса, а свободное время, которое у него образовалось в избытке, он с удовольствием проводил бездельничая…»

Евгений РАЗУМОВ. Катерина. Дневник. Мирей Матье. Улыбка Парацельса. Пустующие «объекты». Рассказы

«После работы Кнопкин писал стихи, а по выходным — прозу. Иногда, сидя в кресле, он плакал над собственными сочинениями и приговаривал: “Ай да Кнопкин, ай да сукин сын!..” В такие минуты ему хотелось целовать в лоб девушек, получать Нобелевскую премию и гладить персидского кота. Увы, под рукой из вышеперечисленного имелся только черный персидский кот Бонифаций…»

Василий КОСТЕРИН. Библиотека нераспечатанных бандеролей

«Не так-то просто и легко сжечь, почитай, тысячу книг. Сначала разложили костёр из дров. Когда поленья разгорелись, подбросили несколько лопат каменного угля. И только потом уже стали кидать книги. Если быть точным, то в огонь летели бандероли, туго завёрнутые в коричневатую бумагу и перевязанные кручёной бумажной бечёвкой. Посылки остались не вскрытыми. Сургучные печати являлись неоспоримым свидетельством. Действительно, не распечатывать же каждую. Хотя сначала рвали обёрточную бумагу: вдруг в бандероли что-нибудь другое? Но скоро бросили это занятие…»

Борис КОЛЕСОВ. Вальщик и кудесники

«Да ведь кто здесь нынче собирается стремглав убегать от кипрейного меда с просторных опушек? от густого ячменного пивка непременного деревенского приготовления? от пареной со пшеном репы из русской присадистой печи? от тех безыскусных, но прельстительных яств, что преподносит дрём? от того, чем богато здешнее лесоводство с его угодьями ягодными, а также землепашество на старых вырубках? Вширь и вдаль не наблюдается каких-либо упрямых отказников. Так что не удивительно, когда я, пристрастный путешественник, — туда сегодня, в срединное пиршественное изобилие, в столованье приветных угощений. С черничными полянами лес именно что негустой здесь, а хворост, гляжу, под ногами всё множится и множится. Прелый валежник сероватого мшистого колера неутомимо потрескивает, плодотворно подает голос: мол, сейчас будет гостю подаренье обильное и станет ивовая плетушка у него до изумительности полнехонька…»

Иван МАРКОВСКИЙ. Охотник. Рассказ

«Это был первый, самый свежий, самый молодой лёд, дней трех-четырех от роду. Он не был в изломанных льдинах и торосах, нагроможденных друг на друга, как часто бывает: в нынешнем году эту сторону Обского моря сковало в совершенно тихую ночь, таких ночей было две или три. И следом поднявшийся ветер уже не мог поломать льда, наворочать торосов. И снежинки, как тысячи маленьких конькобежцев, неслись теперь по гладкому льду без задержки. Лёд продувался во все стороны, чистый, как зеркало. Чище, чем на любом стадионе, огромный, во все стороны распростертый каток, с ярким зрительным ощущеньем, эффектом, что льда нет, а зияют сплошные полости воды, полости...»

Александр САВЕЛЬЕВ. Разрушитель. Рассказ

«Будучи предоставлен самому себе, мальчишка, вдоволь насмотревшись аквариумной экзотики, прошел в другую комнату, где находились всевозможные модели Мишиных самолетов. В глаза мальчугану сразу бросился большой легкий планер с широкими, обклеенными папиросной бумагой крыльями. Малыш схватил его и вышел на раскрытый балкон. Тут же, недолго думая, он поднял этот белоснежный шедевр над головой, размахнулся и… пустил по ветру, как бумажного голубя…»

Иван ЖИЛКИН. Судьи — читатели и время… Воспоминания

«С пылом говорил Фёдор и обо всём ярком в жизни. О Степане Разине, Пугачёве, волжских атаманах, всяких лихих людях, хотя бы ловких ворах или проходимцах он рассказывал почти с одинаковым увлечением. Он, видимо, любовался всяким красочным действием, ловкостью, храбростью, дерзостью, силой и не входил в нравственную или общественную оценку. С увлечением он рассказывал иногда и о ближайших событиях или сценках в городе. Но тут меня смущала одна чёрточка: если и я был свидетелем вместе с ним при таком случае, то я замечал, что брат не совсем точно рассказывает. Начинает он правильно, но вдруг, воодушевившись, усиливает краски и прибавляет неожиданные подробности. И красноречивым, интересным, убедительным он делался именно тогда, когда пускался в эти отклонения, точно беллетрист (понял я после), которому надо только оттолкнуться от факта, чтобы перепорхнуть в мир вымысла и творческой свободы…»

Страницы